Интервью

– Каримэ, – сказал я, – знаешь, я очень устал. Я голоден и поспать хочу. Я посплю у тебя и уйду. Хорошо?

Она ошалело покивала.

– Вот здесь, на диване. Хорошо?

Она снова покивала. Я сбросил ботинки и устроился на её диванчике, насквозь пропитанном запахом духов и Каримэ. Я неважно чувствовал себя от голода, но заснул быстро. Сквозь сон мне показалось, что хозяйка ушла из комнаты – но мне было странным образом все равно. Я отчего-то утратил чувство реальности и обычную осторожность. Я не думал о будущем – хотелось спать, и всё.

Меня разбудил глухой удар, от которого дрогнула земля.

Ночной темноты в окнах – как не бывало, хотя ночь едва перевалила за середину. За окном факелом полыхала лавчонка с пристроенным кафе, и дым от неё валил столбом, чернее, чем ночное небо. Из открытой форточки пахнуло палёным – и сразу вздёрнуло мои нервы.

Едва открыв глаза, я понял, что в квартирке – один, а моя приятельница Каримэ сбежала. И ещё понял, что нужно убираться отсюда как можно скорее, оставаться в четырёх стенах опасно. Я – не единственный диверсант в этом городе; кроме меня, тут есть поджигатель.

Мерзкая тварь, убивающая огнём. Ненавижу – кого бы она не убивала.

Я выскочил на улицу. Около горящего кафе уже работали люди; подъехали машины спасателей, на огонь выдували белую пену, он спадался. Вокруг, как ни странно, оказалось довольно много бездельников, которые смотрели на пожар и ничего не боялись – военные пытались их разогнать.

В этой кормушке, вероятно, почти никого не было, а может, те, кто был, успели выскочить. Белых автомобилей, увозящих людей лечить, нигде поблизости я не увидал.

У меня очередной раз спросили документы. Я очередной раз показал паспорт и сказал, что ночевал у случайной подружки. И тут грохнуло снова.

Не спрашивай меня, с чего это мне занадобилось к месту второго взрыва. Не знаю. Было как-то…

Я думал, Каримэ убежала рассказывать обо мне военным, но они ей не поверили. Каримэ помогла мне избавиться от передатчика, но на этом наши добрые отношения и закончились – она не придумала, где я мог бы раздобыть еды, не прокусывая никому глотку. Я был очень голоден и мне не дали выспаться. Я смотрел на людей вокруг, думал, что сейчас очень удачный момент для охоты – и не хотел убивать.

Люди воруют еду друг у друга; кроме того, они могут воровать деньги, на которые обменивается еда и прочее. Я мог украсть еду только вместе с жизнью. Больше ничего на тот момент мне и в голову не пришло – я пребывал в полном душевном разброде.

И я побежал туда, куда побежали люди – как всегда следовал за стадом… скорее, в растерянности, чем решившись на какие-то действия.

Я думаю, что в подвале дома взорвали одну из тех штуковин, которые мне показывал инструктор Дерека – а от неё взорвался и газ. В том месте, где сработала эта машинка, дом горел насквозь, как картонный – а его жители, вероятно, умерли во сне, не успев сообразить, что произошло. У тех, кто жил справа и слева от эпицентра, виделся призрачный шанс выжить, но в жарком безветрии южной ночи огонь расползался слишком быстро.

Машины спасателей подъезжали, завывая сиренами, и рваный свет пламени смешивался с вспышками синих маячков; это мельтешение света и тени мешало всматриваться – но я всё-таки некстати увидел человека на балконе шестого этажа.

Тёмную фигурку освещал только огонь, вырывающийся из окон слева и снизу. Мне кажется, люди её не видели. Наверное, она кричала – но все кричали и выли сирены. Спасатели пытались эвакуировать тех, кто ещё мог выскочить, внизу была страшная суматоха; человечек на балконе был одним из прочих – и незаметнее прочих.

Я подумал, что ему надо прыгать вниз, где растут декоративные кусты – может, упав в кусты, он и не переломает рук и ног – но этот дурак на балконе медлил и ждал, когда до него доберётся помощь.

Не доберётся.

Я подумал, что сейчас увижу, как человек поджарится заживо. Огонь, огонь в глаза… мне стало так плохо, что надо было немедленно удирать, не смотреть – но нельзя было удрать, потому что человек всё равно будет гореть, и я никуда это не дену.

Всего один из сотен, тысяч и миллионов. Ядерные бомбы, сброшенные на Нюльит, где сгорела моя матушка и многие, многие люди… Обугленные трупы, примотанные к опорам линии электропередач колючей проволокой… мои сородичи, сожженные на кострах и сожженные струёй напалма… Тебе хочется, чтобы остановили, прекратили, прохлады – или, хотя бы, отсутствия боли – но ведь никто не слышит…

И я совершил самый идиотский поступок в своей жизни.

Я закричал человеку на балконе: «Прыгай вниз! Прыгай вниз!» – но он не услышал или побоялся прыгать. И тогда я решил, что поднимусь наверх и столкну его сам.

Дичайшая блажь.

Подняться, цепляясь за всевозможные выступающие детали балконов – для меня не составило бы труда, но все эти трубы и решётки оказались горячими и продолжали нагреваться. Я подумал, что действовать нужно как можно быстрее; снизу меня заметили только этаже на четвертом – и закричали: «Сумасшедший! Возвращайся!» Из окон тянуло, как из печи. Я ускорился, насколько смог – мне было дико страшно и как-то… странно. Будто я был виноват в этом пожаре, в этих людях, зажарившихся живьём просто так, ни для чего, ради амбиций таких, как Дерек. Будто я мог вернуть Бонифатио, вернуть Дью и вернуть в этот обезумевший мир хоть каплю здравого смысла.

Будто я виноват в том, что я есть.

Я подтянулся и махнул через чугунную решётку балкона. И увидел, что человек – молодая женщина с детёнышем. С очень маленьким, ещё совсем бессмысленным детёнышем, в том возрасте, когда они едят только молоко.

Она не прыгала, потому что убила бы своего детёныша.

– Надо вниз, – сказал я.

Девка расстегнула ремешки, на которых детёныш удерживался у её груди, и стала совать его мне в руки, всхлипывая и бормоча:

– Только ты скорей! Скорей!

Она хотела, чтобы я унёс отсюда это создание, которое ещё ровно ничего не понимает, а на себя махнула рукой. И я понял, что не собираюсь сталкивать её вниз.

– Привяжи его к себе, – сказал я. – А сама – держись.

Она перевесила младенца за спину – он тут же пронзительно завопил – и я закинул на свою шею её сцепленные руки.

– Разожмёшь пальцы – разобьётесь оба, – сказал я.

Кажется, она поняла. И я стал спускаться.

Она была довольно тяжёлой, но я рассчитан на то, чтобы, в случае необходимости, спрятать на дереве труп взрослого человеческого мужчины. Серьёзную проблему составлял огонь, а не вес людей и не координация движений. Дом полыхал факелом; пламя вырывалось из окон, все металлические решётки и трубы раскалились – и я цеплялся за горячее, чувствуя, как мои ладони едва не прикипают к железу. Самым умным было бы плюнуть на всё и прыгнуть вниз – и я убил бы девку с её младенцем, чья мизерная жизнь была ей дороже собственной.

Но я до такой степени не хотел убивать её или её потомство, что скулил от ожогов, как животное, но карабкался дальше, ускоряя и ускоряя движения. Спрыгнул вниз, когда уже был уверен, что удержусь на ногах. Кажется, со второго этажа.

Девка рыдала и целовала меня – отвратительный обычай стада, но у меня не было сил отмахнуться. Она обслюнявила меня, как щенок, её детёныш орал, а я стоял, протянув руки ладонями вверх, и чувствовал только боль и тошнотворный запах горелого – мои волосы и одежда, кажется, тлели, а лицом я всё ещё чувствовал жар, и кожа саднила от её поцелуев.