Интимные тайны

Только в последние недели отношений с Мэри, из дневных бесед и откровений о прошлом, он смог осознать, насколько обожженной она была с малых лет. Видя остатки былой славы клана Дюваллов в лице Ченнинга и Лоретты, он всерьез проникся ее переживаниями о тяжелом родовом наследии. Хотя знал это все и прежде, не впуская сопереживания в свое холодное аристократическое сердце.

Идея возвращения на Манхэттен сулила поворот в опостылевшее никуда. Он окончательно отверг ее. Полтора года он мирился с нью-йоркским образом жизни, предвкушая встречу со своей любимой. С мыслями о Мэри он вставал по утрам, в них он искал опору, когда все узы с семьей были порваны и мир вокруг казался бесцельным.

Мэри, которая жила теперь по соседству, наверно, так же, как он, без сна встречала первые проблески восходящего солнца, вытесняющего тьму за край небес. Он мысленно разделял с ней эти минуты противоборства света и сумрака, зная финал.

Именно зная финал, он без лишних рассуждений принял душ, переменил одежду. Стряхнув с себя усталость и хмель, он зашагал к ее дому по червонному золоту песчаного пляжа и поднялся на террасу.

Сквозь стекла в гостиной виднелся скрытый под покрывалом мольберт. Он вошел в дом через патио. Скинул покров с холста и… увидел то, от чего вчера загородился гневом. Увидел, каким было его дитя в призрачные мгновенья короткой жизни. Слезы прорвали все преграды эгоистичного самообладания. Он увидел не художественный вымысел в красках, а портрет подлинной семьи, запечатленной в счастливый миг, который, как бы там ни было, взаправду существовал. Не мог не существовать…

Раздался звонок в дверь, отозвавшись гулким эхом в пустынном холле особняка. Кейн пошел открыть и увидел Мэри, спускающуюся с лестницы. Изможденная и подавленная, она с трудом переставляла ноги, идя на пронзительный звук дверного колокольчика. Бессонница оставила под сникшими ресницами лиловые дуги, делая глаза большими и пугливыми. Ее бессилие вызвало в его сердце нежность, развеявшую боль невосполнимых потерь.

— Не знала, что ты здесь, — произнесла она глухим тоном деланого равнодушия.

— Я только что пришел… поговорить, — пылко и отрывисто прозвучал его голос.

Дверной трезвон не унимался.

— А где же Кармен? — встревожился Кейн.

— Она работает с восьми, — объяснила Мэри.

Кейн пересек холл, отворил двери и увидел перед собой Ченнинга и Лоретту, им не терпелось переступить порог.

— Не рановато ли для визитов? — обрушил на них Кейн остатки гнева, преграждая им путь.

— Юридическая необходимость, — фыркнул Ченнинг. — Прошу вас не встревать в это дело, Брентвуд, — тоном выпестованной наглости прогнусавил плешивый интриган. — Вас это не касается. Пришел конец твоим грязненьким тайнам! — выкрикнул он в сторону Мэри.

— Не забывайтесь, Морхэд, — не сходя с места, процедил Кейн.

— Мэри, не соблаговолишь ли уделить нам время? Ладно, и вас зовем, Брентвуд. Обещаю, будет интересно… всем без исключения.

— Пусть входят, — распорядилась Мэри, и Кейн их впустил.

— Что вам нужно? — спросил он, давая понять, что дальше холла им не пройти.

— Недолго тебе осталось распоряжаться в этом доме. Со дня на день он непременно перейдет к нам, — осклабился Ченнинг в сторону Мэри.

— Вот тогда и приходите, — насмешливо посоветовал Кейн.

— О! Мистер Смельчак. Интересно, а Мэри известен тот факт, что, женившись, вы бросили беременную любовницу? — приступил к обличению самозваный судья.

— Я даже знаю, что он ее не бросал. Она ушла от него по собственной воле, — голосом, полным презрения, произнесла Мэри.

Лоретта приступила к ней с сощуренными глазами и зло поджатым ртом. Кейн поспешил занять пространство между двумя родственницами.

— Не понимаю, при чем здесь Мэри? — спросил Кейн у Лоретты, вызвав ее едкий смех.

— При том, что она и была твоей шл… любовницей, — благоразумно исправившись, прошипела она ему в лицо и, просверлив Мэри злобными глазками, прокаркала: — Развратница, лицемерка. Жаль, что дядя Дэвид умер прежде, чем все это вскрылось. Как вообще он мог тебе поверить? Наивный старик!

— Неудивительно, что, когда мы познакомились, Мэри сказала, что у нее нет семьи, — хмыкнул Кейн. — Стервятники вы, а не люди.

— Нам все равно, что о нас думает какой-то чужак. Мэри взяла на себя обязательства, которые не выполняются, — процедил Ченнинг.

— Как бы вы ни использовали эту информацию, она должна остаться внутри семьи, — предупредил Кейн.

— Нет. Мне очень хочется, чтобы все узнали о ее двуличии. И ничто не помешает мне это сделать.

— В таком случае обещаю, что, если это выплывет наружу, я употреблю все свое немалое в финансовом мире влияние, чтобы пустить вас по миру. Это не блеф. Я адекватно оцениваю свои возможности.

— Откуда вдруг такая забота о малышке Мэри? Сначала оставляешь ее ради другой, а теперь кидаешься из-за нее в схватку.

— Ты суешься на запретную территорию. — Кейн открыл дверь. — Вы всё сказали. Покиньте дом. С этой минуты все разногласия будут улаживаться только при посредничестве Макса Превина. Я не позволю раздуть вам из этого скандал. Вон отсюда.

Незваные гости покинули дом так же внезапно, как и появились. Тишина воцарилась в холле, где после ухода Мэри в сад остался один Кейн. Он решил, что прежде всяких объяснений необходимо обговорить с адвокатом последствия этих подлых разоблачений и обеспечить безопасность вложений Мэри в фондовый капитал.

Мэри, странно бесчувственная к случившемуся, сидела у бассейна и смотрела прямо перед собой. Ее любовь и ее боль словно отделились от измученной души и находились рядом, беседуя с ней на равных.

Минувшей ночью Мэри искала в себе силы расстаться с одной из своих сердечных мук — с любовью к Кейну. С болью о сыне она обручилась до конца времен. Но с момента признания, отразившись на холсте, эта боль стала светлой, терпимой. Мэри впервые смогла отделить своих постоянных спутниц — безрассудную любовь и неизлечимую боль — от уязвленной гордости, попранного достоинства, колющих амбиций, от хлама несбывшихся надежд и неоправданных ожиданий, от обиды на всех и вся, разросшейся до размера вселенской. Ей хорошо было сидеть сейчас у голубого зеркала воды, чувствуя себя опустошенной и очищенной.

— Мэри, — не услышала она голос Кейна.

Он подошел ближе, посмотрел на ее отсутствующее, бледное лицо с потерянным взглядом. Прошелся вдоль бассейна. Вернулся к ее шезлонгу, опустился рядом на колено и сказал:

— Я могу простить тебя о прощении?.. До этого утра я не понимал, под каким невыносимым давлением ты жила долгие годы детства и юности. Как извращают жизнь эти жалкие люди, вроде Ченнинга и Лоретты, как парализуют человека их лицемерные догмы. Ты позволишь мне защитить тебя?