Инверсия

Наиболее приемлемым Клюев посчитал визит в ленинградский ИПФИ. Кыштымский центр не годился по причине высокой плотности контрразведчиков на квадратный метр. Во-первых, его сразу же стали бы прокачивать, не доверяя самым идеально исполненным документам и подозревая в шпионаже, а во-вторых, могли банально углядеть в нём конкурента, желающего оттеснить местную братию от сытой кормушки. Это очень помешало бы контакту с папой, не говоря уж о возможности такового в принципе. Макс мог бы, конечно, элементарно отключить глазастых и ушастых сотрудников славных органов, но тогда бы папа сильно удивился и захотел разобраться в ситуации. Тоже ни к чему. А с ИПФИ всё выглядело не в пример проще. Переместиться туда и усыпить бдительность случайных соглядатаев вообще не составляло проблемы. А уж затеряться в гигантском здании не сумел бы только топологический кретин. Жребий был брошен.

Приодевшись, как подобает учёному, в неброский, но отнюдь не дешёвый костюм, который отменно дополнили серые, мягкой кожи, туфли, строгий серый же галстук, белая рубашка и портфель с монограммой, Клюев отправился на историческую встречу. Он возник в пустой туалетной комнате, с достоинством вышел в широкий коридор, освещённый люминесцентными лампами, и двинулся к приёмной директора. Секретарша оказалась дамой неопределённого возраста, но весьма привлекательной наружности, с осанистой фигурой и кокетливым прищуром карих глаз, свидетельствующим о ещё не угасшем интересе к особям мужского пола. Молодой и обаятельный кандидат наук из Дубны, каковым представился Клюев, произвёл на неё неизгладимое впечатление. А когда он извлёк из недр шикарного портфеля коробку грильяжа в шоколаде, она растаяла окончательно. Правда, помочь галантному гостю ничем не смогла. Доктор Реутов на рабочем месте отсутствовал. Отправился в местную командировку. Буквально только что.

Макс посетовал на невезение, но выразил надежду всё же дождаться коллегу, проведя некоторое время за стенами института и осматривая город, где давно мечтал побывать, но вот всё как-то не получалось. «Если я вас не затрудню, буду докучать звонками», — скромно потупив глаза, сказал он секретарше. Та мило улыбнулась и обещала своё полное и безоговорочное содействие. Лжеучёный раскланялся, покинул приёмную и действительно решил побродить по улицам, чтобы иметь возможность сравнить знакомый ему Петербург с социалистическим Ленинградом. Попутно он рассчитывал обнаружить след скрывшегося в неизвестном направлении Реутова. Сначала Макс осмотрелся, потом выбрал полутёмный, пустой подъезд одного из старых домов, выходивших фасадами на Невский, и переместился на лестничную площадку второго этажа. Здесь устойчиво пахло кошками. Облупившиеся створки окна с давно немытыми стёклами были распахнуты, и Клюев выглянул во двор. Ничего особо примечательного там не оказалось, кроме рядка субтильных деревьев, трансформаторной будки, нескольких скамеек и порядком вытоптанного газона. Спустившись вниз, он покинул подъезд и, пройдя под аркой, выбрался на проспект неподалёку от Литейного.

Погода стояла чудная — середина лета как-никак, — спешить никуда не хотелось, и Макс неторопливо побрёл в сторону Аничкова моста, глазея по сторонам. Он сразу почувствовал разницу. Невский выглядел запущенным. Краска на домах поблекла и кое-где осыпалась, витрины магазинов наводили тоску однообразием, клодтовские кони давно и безнадёжно позеленели, асфальт во многих местах потрескался, вчистую отсутствовала привычная яркая реклама, если не считать, конечно, невзрачных и вызывавших недоумение плакатов вроде «Храните деньги в сберегательной кассе» или «Летайте самолётами Аэрофлота». Интересно, подумал Клюев, а где ещё можно хранить деньги или на чём, спрашивается, летать, если больше ничего не предлагалось. Чушь какая-то! И ещё его поразило обилие лозунгов. Уж чего-чего, а этого добра на Невском хватало. От красных полос рябило в глазах. Они были везде — на стенах и фронтонах домов, на парапетах крыш, на уличных киосках и растяжках между столбами. Фантазией они не отличались и призывали в основном к единству с коммунистической партией и вдохновенному труду во имя светлого будущего. Особенно потрясла Макса надпись «Партия — ум, честь и совесть нашей эпохи!» Скромненько так и без апелляционно. Чего ж не добавили «и швец, и жнец, и на дуде игрец» или, скажем, «царь, бог и воинский начальник»? Остальным обитателям социалистического оазиса, видимо, отводилась роль послушных исполнителей мудрых предначертаний.

Исполнители эти спешили навстречу Клюеву с озабоченными и сосредоточенными лицами. Наверное, прикидывали, как бы посноровистей выполнить пятилетку в четыре года. Улыбающиеся люди почти не встречались. А если вдруг и встречались, то, как правило, это оказывались молодые девчонки и ребята, ещё не отягощённые заботами о своём месте в едином строю, сплочённом трудовым порывом. Разглядывая одежду, Макс пришёл к выводу, что швейная отрасль не балует народ изобилием фасонов. Зачем, собственно? Не графья! Есть чем себя прикрыть — и ладно. То же касалось и транспорта. Выкрашенные в одинаковые серо-голубые тона автобусы и троллейбусы предназначались для перевозки, а вовсе не для того, чтобы цеплять глаз броскими картинками и зазывными слоганами. О легковых машинах и говорить не стоило. «Москвичи», «Жигули» и «Волги», похожие, как близнецы, скудостью расцветок и дизайна, заполняли мостовую в гораздо меньшем количестве, чем в привычном для Макса двадцать первом столетии. К тому же ни одной иномарки он не заметил. Очевидно, здесь автомобиль всё ещё считался роскошью, а не средством передвижения.

Миновав Аничков мост, Клюев свернул на Фонтанку. Прогулочным шагом добравшись до Михайловского замка, неухоженного, блёклого, с перекошенными воротами и грязными окнами, свернул к Садовой и уже по ней вышел к Марсову полю и Летнему саду. В раздумье постоял на каменном мостике и всё-таки решил, что сад предпочтительнее. Туда он и направился. Обогнув Карпиев пруд слева, Макс продефилировал по Лебяжьей аллее до первой попавшейся скамейки в тени старых лип, присел и погрузился в транс.

Для успешных поисков родителя Клюеву требовалось получить его биоинформационный слепок, или психоматрицу, по определению Олега Варчука. В общем-то, сейчас он делал сразу две полезных вещи — оттачивал новое умение, приобретённое на Чудском озере, и старался нащупать след. Совмещение у него получилось сразу, он вновь пережил своё полубредовое состояние в разрушенном лабораторном корпусе, вышел из транса и стал рассматривать снятую с ауры картинку. Что за ерунда?! Маму он видел очень отчётливо, а вот отца… как бы не в фокусе — размытой казалась его фигура, не до конца проявленной. Бред! Макс же прекрасно помнил, что лицо отца ему тогда показалось знакомым. Добрым и знакомым. Он постарался восстановить образ и с ужасом понял, что не может. Ничего себе! Кто же ты, папа?

Наверное, вид у Клюева был ещё тот, потому что перед ним образовались вдруг двое серьёзного вида мужчин, поинтересовались, что он тут делает, и потребовали предъявить документы. Пришлось отвлечься и придать их мыслям несколько иное направление, после чего парочка удалилась в полной прострации, а Макс вернулся к своим штудиям. Он произвёл ещё несколько неудачных попыток, осознал, что понапрасну теряет время, и всё же нашёл вполне сносный выход. Он снял слепок с образа мамы и с помощью него без особого труда узнал родительский адрес. Дело оставалось за малым. Он позвонил секретарше директора ИПФИ — а попросту говоря, вошёл в телефонную сеть и замкнул нужные группы контактов, — узнал, что доктор Реутов ещё не появлялся, и совсем уж вознамерился навестить маму, благо её декретный отпуск ещё не закончился, и днём она была дома, но вспомнил, что в рабочее время здесь ходить в гости не принято. Пришлось отложить визит до вечера, и Макс отправился болтаться по городу. Разумеется, он мог бы переместиться на несколько часов вперёд, но не захотел этого делать в надежде на внезапное появление папы. Вдруг повезёт. Вдруг где-нибудь проклюнется неуловимый Александр Наумыч. Не мог же тот, в конце концов, знать, что им интересуется адепт второго уровня. Или всё-таки мог? Вопрос требовал серьёзного осмысления.

Бродя по городу, а шёл он в основном по набережным, глядя на воду — так легче думалось, — Клюев всё чаще ловил себя на мысли, что его приёмные родители как бы отодвинулись на второй план, а их место в его душе заняли настоящие, здешние, и он уже не мог представить себе ничего иного. Где-то здесь, на улице Салтыкова-Щедрина, его мама сейчас нянчила крошечного Захарку, его старшего брата, которого он привык называть Никитой, а он, Макс, ещё вообще даже в планах не значился, и пусть это время отстояло от его настоящего на тридцать лет, всё равно для него оно существовало сейчас. Где-то здесь, в дебрях большого города, его папа создавал невообразимую установку с двумя преобразователями, способную порождать взаимодействие седьмого порядка и тем самым менять локальные характеристики реальности. И вполне возможно, уже создал. Поэтому режим секретности вокруг него сгустился до чрезвычайности, и секретарша просто водила Макса за нос, а доктор Реутов на самом деле никуда не уходил и преспокойно трудился у себя в лаборатории. Поэтому адепт второго уровня оказался не в состоянии обнаружить искомого доктора — кто его знает, какие побочные эффекты давала работающая установка. Поэтому вся информация о папе не просматривалась, изменение характеристик реальности — вещь запредельная.

Чем дольше Клюев размышлял, тем больше склонялся к варианту вечернего визита. Не век же отец будет торчать на работе, когда-нибудь и домой потянет, к любимой жене и маленькому сынишке. И всё-таки он не торопил события. Когда ему надоела прогулка по набережным, Макс присоединился к экскурсии и провёл два часа на видавшем виды теплоходике, путешествуя по рекам и каналам и любуясь красотами города уже с воды. Надо сказать, что в таком ракурсе Ленинград выглядел совсем иначе. Будто мелочность и суета повседневной жизни отодвинулись куда-то очень далеко, спрятались и растаяли в туманной дымке, а само петровское творение вернулось к первозданному виду и взирало сверху на любопытствующих людей в торжественном молчании, скрывавшем неведомые тайны. «И почему я не догадался сделать этого раньше? — недоумевал Макс. — Странное возникает ощущение. Странное и завораживающее. Словно оказался на пороге незнакомого мира, а дальше не пустили». Он сошёл с речного трамвайчика в глубокой задумчивости и ещё некоторое время брёл, не разбирая дороги, пока не уткнулся в афишную тумбу. Лишь тогда он встряхнулся, покрутил головой, сообразил, что оказался у Гостиного двора, поднял взгляд к часам на ратуше, показывавшим начало восьмого, и решил, что настал момент навестить маму.

Прямо от Перинной линии Клюев переместился в подъезд дома на Салтыкова-Щедрина, сотворил роскошный букет роз, торт из «Метрополя» и бутылку шампанского, а потом нажал на пуговку звонка. Когда дверь открылась, и молодая красивая женщина окинула его вопросительным взглядом серых глаз, у Макса запершило в горле, и он неловко кашлянул. А кто бы удержался? Во-первых, мама была моложе сына, в такой ситуации и у более закалённых, чем Клюев, людей мог случиться приступ мигрени, а во-вторых, хозяйка квартиры очень походила на Настю Хлопову, просто одно лицо — сейчас он видел его воочию, а не умозрительно, — и это обстоятельство вызвало некую раздвоенность сознания. — Простите, вам кого? — спросила женщина.

— Здравствуйте, — растерянно улыбаясь, выдавил Клюев. — Вы ведь Елена Фёдоровна? — И протянул цветы.

— Ой, спасибо! — Она удивилась, но букет приняла.

— Меня зовут Максим. — Экс-пилот кое-как справился с волнением. — Я коллега Александра Наумыча. Он уже дома?

— Да вы проходите, — облегчённо вздохнув, сказала мама, видимо, незнакомцы не часто посещали этот дом, оно и понятно, госбезопасность старательно ограничивала контакты Реутова. — Что ж мы на пороге-то разговариваем. Саши ещё нет, он так рано не появляется, но вы можете его подождать.