Иные

И голос Пекки, издалека, как хлесткая пощечина:

— Анники!

Он так одергивал, только когда она переходила черту. Теряла контроль. Когда с ней происходило это.

Марево.

— Анники!

Ноги не слушались, тело обмякло. Улица выглядела так, будто взорвали бомбу. Аня падала, и никто больше не держал ее за руку. Она оглянулась, хватаясь за воздух: Володя лежал под фонарем, держась за ухо, из которого шла кровь. Он смотрел на Аню как на чудовище, и этот взгляд она знала слишком хорошо.

— С-сука… — Он задергал ногами по земле, отползая, потом вскочил и побежал прочь. Медленно оседая на землю, Аня смотрела, как Володя, такой улыбчивый и обходительный, бросает ее — через семнадцать минут после того, как обещал никогда не бросать.

— Анники!

Ее грубо схватили, поставили на ноги, и она почувствовала себя не то мягкой периной, которую нужно взбить, не то куском подошедшего теста, которое нужно обмять. Чем угодно, только не человеком.

— Я что тебе говорил? Что я тебе говорил?! — Пекка тряс ее за плечи, потом ударил по щеке, и она наконец-то смогла сфокусировать на нем взгляд.

— Пекка, я… Прости.

Он подхватил ее и куда-то понес, так быстро, как только мог. Развороченная улица плыла перед глазами, и Ане казалось, что это не ее несут на руках через дорогу, а весь город проплывает мимо, словно один большой дирижабль. Она видела пожарную машину, полную мужчин, как один похожих на Володю, видела того самого туриста с фотоаппаратом, который смотрел на нее через объектив. Потом была другая толпа: живая, гомонящая. Потом — умирающая лошадь посреди мостовой. Тень, пришедшая и накрывшая.

Потом — ничего.

1. Одержимая, ведьма (карел.).

1. Одержимая, ведьма (карел.).

Лихолетов

Лейтенант Москвитин был конкретной заразой. Панафидников — тот просто никакой, мямля. Даже к людям подойти боялся — стоял в стороне, жевал спичку. Москвитин же крутился без толку, затаптывал все, что только мог затоптать. Громко, как дуракам, объяснял свидетелям, какие невероятные силы приложит, чтобы найти, арестовать и так далее и тому подобное… Устраивал театр, короче. Тянул время в ожидании старшего по званию.

Лихолетов пошел кругом, внимательно изучая место происшествия: землю, растерянные лица пострадавших, выбитые стекла, осколки под ногами и покореженный транспорт. Лошадь, зашибленная дверью, еще хрипела, дрожала горячим боком.

Все это было похоже на взрыв, так и следовало написать в рапорте. Но нечто странное в картине разрушений настораживало. Лихолетов пока еще не мог ухватить главную странность. Она висела, как марево, на самом краю мысли: Мадрид тридцать шестого, его личный кошмар, о котором не хотелось даже думать — потому что он обещал о нем не думать. Вере обещал. Профессору Любови, Петрову. Себе обещал, в конце концов.

Заметив Лихолетова, Москвитин скривил рожу, даже усмехнулся едко — вот как рад был видеть. Но до гримас Москвитина Лихолетову дела не было. О том, какая слава ходит про него в стенах наркомата, он и так знал и даже почти привык.

Он дошел до изогнутого, как лук, фонаря. Со всех сторон осмотрел его, затем периметр. Вот оно. То самое место, откуда разошлась ударная волна. Лихолетов встал на нетронутый пятачок, как раз под человека, вытянул руки ладонями вперед. Толкнул перед собой воздух. Представил, как от этого толчка сминается кабина трамвая, как отбрасывает грузовик, как лопаются окна в здании, гнется металлическая фонарная нога, сминается складками, будто тонкая ткань, улица…

Он присел на корточки, тронул сколы вывороченной брусчатки вперемешку с битым стеклом. Мостовая была расчерчена крошевом, словно полосами. Они расходились от Лихолетова концентрическими кругами — радиус большой, но глазу все равно заметно.

Москвитин возник слева, Панафидников — справа.

— Товарищ старший лейтенант!..

— Мы тут… Раненых по больницам, а эти… Просто не в себе немного. Тронулись. Несут всякую чушь.

— Разберемся. — Лихолетов поднялся и, оттерев плечом Москвитина, зашагал к свидетелям. Нужно было добиться показаний, что бы там ни болтали эти балбесы и какими бы ухмылочками ни перекидывались. — Свободны.

У стены, прислонившись кто спиной, кто плечом, сидели три гражданки. Вид у них и правда был ошалевший. Темненькая, с татарскими скулами, смотрела в одну точку где-то на плече у Лихолетова, на вопросы не реагировала. Другая, в светлой блузке с уже подсохшими бурыми пятнами, мелко раскачивалась из стороны в сторону. Она сразу заявила, что это не ее кровь, и повторяла это, пока Лихолетов не сдался и не оставил ее в покое.

Третья, хоть и в возрасте, казалась самой вменяемой из всех. Когда он присел рядом, гражданка подняла на него глаза и даже робко улыбнулась.

— Следователь Лихолетов, — представился он и развернул корочку. Гражданка мельком взглянула в документы и кивнула. — Расскажите, что здесь случилось. Все, что запомнили.

— Вы знаете, — начала она обстоятельно, и Лихолетов сразу понял, что сейчас ее понесет. — Вы знаете, я ведь недалеко отсюда живу. Там, на Володарского. — Она махнула рукой. — Погода сегодня чудо как хороша, не правда ли? Вот я и вышла, хотела прогуляться вдоль набережной. Воздух такой сегодня… Хоть ложками ешь! И меня задержал дирижабль. Может быть, вы видели его? Мне кажется, весь город видел. Если бы не дирижабль, я бы… Я бы успела подойти ближе, понимаете? Это был немецкий дирижабль — там такой значок на хвосте. — Она согнула указательный палец. — В газетах печатали.

Лихолетов кивнул. Он не перебивал. Если не перебивать, люди обычно говорят больше. Он старался даже не шевелиться лишний раз, чтобы не сбить ее с мысли, но стиснул зубы, подобрался. Он хотел услышать самую простую версию, самую очевидную. Контрреволюционеры, бунтовщики, спланированная акция, подорвали динамит, кричали провокационные лозунги — что угодно. Найдем, поймаем, обезвредим. Лишь бы свои. Обычные ребята с понятными мотивами и обыкновенными, человеческими навыками. Лишь бы не призраки из прошлого.

— Там была девушка, — продолжала свидетельница чуть надтреснутым голосом. — Она вдруг закричала, я не знаю почему. Да громко так! А потом вокруг нее будто дрожь такая пошла по воздуху, будто марево. И грузовик как волной отбросило. Что это было такое — взрыв или что…

Она задумчиво помолчала, не замечая, как Лихолетов с шумом выдыхает, как вытирает со лба бисеринки пота. Потом вдруг спросила:

— А вы в детстве пускали блинчики по воде?

— Что?..

— Ну, камешки такие плоские, блинчики. Я пускала. — Она вдруг рассмеялась, совсем по-детски, будто и впрямь была безумна, как утверждал зараза Москвитин. — Вот от той девушки такие же волны разошлись, как от блинчика. Странно это, правда?