Иные

— Он зовет тебя, — сказала она.

— Зачем?

Далия пожала плечами и отступила, пропуская Ансельма вперед. Может быть, герр Нойманн хотел поблагодарить своего лучшего воспитанника за спасение? Ансельм вошел, расправив плечи. Увидев его, остальные девочки тихо выскользнули за дверь.

Герр Нойманн, бледный, как подушка, на которой он лежал, пошевелил рукой, словно пытался подозвать его ближе. Ансельм с воодушевлением присел на край кровати, ожидая похвалы, но герр Нойманн сказал другое:

— Вы упустили… ее.

Он не спрашивал, потому что и так все было ясно. Ансельм уставился на свои колени и сцепленные в замок руки. Они были бурыми от засохшей крови.

— Я разочарован в тебе, Ансельм, — едва слышно продолжал он. — Думал, ты стреляешь лучше.

— Там был какой-то золотой щит, — буркнул Ансельм, изо всех сил стараясь не расплакаться от обиды. — Пули отлетали от него… Гюнтера ранило. Мне кажется, она не хотела нам навредить, но…

— Вот как? — Герр Нойманн слабо улыбнулся. — Далия…

Ансельм спешно подвинулся, уступая ей место. Далия подошла, наклонилась к герру Нойманну, и он что-то прошептал ей на ухо. Ансельм не смог разобрать вопрос, а их лица скрывали длинные волосы Далии.

Воздух вокруг подернулся слабым маревом. Далия запустила руку в мешочек и рассыпала руны прямо на животе у герра Нойманна. Её длинные паучьи пальцы зарылись в камешки, выхватили несколько. Наконец она вскинула голову, и Ансельм услышал тот самый голос — глубинный и чужой. Будто это вовсе не Далия, а какая-то сила, неподвластная ей, говорит через нее, как через старый, охрипший граммофон.

— Последние звуки вскоре угаснут, последние птицы покинут свои гнезда и полетят на восток, последняя зелень исчезнет — Хель, мерзлый ад, грядет, и не будет ему конца. Врата откроются, когда солнце, достигнув пика, покатится с вершины. Он родится под золотой крышей матери и упадет в руки самой Смерти. Его крик поднимет бурю, и эта буря прокатится по всему миру, чтобы расчистить путь для нового человека…

Прокаркав последние слова, Далия стихла и тяжело задышала, приходя в себя. Какая бы сила ни говорила через нее — она ушла так же внезапно, как и появилась.

Три выбранные руны лежали в ряд одна за другой. Первый символ был похож на раскрытые ворота, второй — на стрелу, указывающую вверх, а третий напоминал поднявшего морду медведя. Далия взглянула на руны, затем на герра Нойманна и добавила уже обыкновенным своим девчоночьим голосом:

— Будет мальчик, господин. На летнее солнцестояние.

1. Сказка «Семь воронов» братьев Гримм в переводе Петра Полевого.

1. Сказка «Семь воронов» братьев Гримм в переводе Петра Полевого.

Эпилог

По-летнему ранний рассвет румянил верхушки сосен. Всю короткую ночь солнце ходило по горизонту, подсвечивая край мира своей огненной гривой. Дюргию не спалось, и он сторожил костер, смоля папироску, пока другие мужики отдыхали после тяжелого рабочего дня. Им нужно было заготовить еще треть от необходимого дерева, а время поджимало. В короткий час тревожной ночной темноты казалось даже, что времени у них не осталось вовсе.

Костер прогорел, только сизый дымок вился над головешками. Дюргий отряхнул штаны от пепла, растолкал смену и, пока вновь занимался огонь и кипел чай, подремал с полчаса на подстилке из рыжей палой хвои. После завтрака взялись за инструмент, и пошла работа. Ладные чурбачки летели из-под зубьев, пахло смолистой древесиной, визжали стальные пилы. Но не успели они толком устать, как из леса послышался далекий окрик:

— Э-эй! Эй, сюда!

Мужики остановились, переглянулись. Дюргий отер вспотевшее лицо, и старый шрам неприятно дернуло. Он потянулся за топором, бормоча:

— Это еще кто…

Голос приближался.

— Сюда! Сюда! — просили из чащи взволнованно.

— Может, случилось чего. — Дядька Мика задумчиво смял свою бороду.

— Айда, поглядим.

Перехватив поудобнее топор, Дюргий шагнул на голос.

Сменив на вырубках отца, ослабевшего после эпидемии лихорадки, Дюргий стал одним из самых молодых работников, и дядька Мика вечно попрекал его за горячность и нетерпеливость. Но тут дело иное. Никто не стал останавливать его или остерегать.

Они вошли в лес всем гуртом, с Дюргием во главе, и вскоре увидели человека. Незнакомец, весь износившийся и всклокоченный, будто дикий, шел со стороны финской границы. Он махал им одной рукой, а второй тащил за собой по земле нечто большое, укрытое тряпьем. Приглядевшись, Дюргий увидел, как под тряпками что-то шевелится. Послышался тонкий девичий стон, от которого захолодел затылок, и Дюргий подбежал ближе.

— Товарищи, помогите, — попросил незнакомец.

В его просьбе было такое отчаяние и в то же время надежда, что Дюргий сразу подумал: там, на волокушах, кто-то при смерти. Он заглянул за спину мужчине и увидел молодую женщину. Обхватив руками огромный живот, она мучилась от боли. У Дюргия закружилась голова, как только он понял, что именно происходит. Но по спине хлопнула крепкая, как доска, ладонь дядьки Мики, и это привело его в чувство.

— Деревня рядом, — сказал Мика, крепко сжав плечо Дюргия, и первый шагнул к волокушам. — Хватайтесь, мужики.

Женщина, казалось, совсем ничего не весит, такая она была исхудавшая — все ушло в живот. Дорогой Дюргий познакомился с Иваном, но о себе пришлый почти ничего не рассказал. Бывший военный — вот и все. Почему он шел от финнов и кем ему приходится беременная, Дюргий так и не понял. Но по тому, как он нежно убирал с блестящего лба волосы, как гладил по щеке и просил потерпеть, догадался, что они не чужие друг другу люди. О подробностях уже не стал расспрашивать. Сам он был не из говорливых, а в таких вопросах и вовсе не разбирался.

К своим двадцати пяти годам Дюргий еще и не женился — в деревне не осталось никого подходящего. Отец то уговаривал, то ругался, но Дюргий на своем стоял твердо. Слишком глубока была давняя обида — как шрам, который пролег через всю левую щеку. Его рваные края всегда были на виду, напоминая Дюргию, кто такой он сам и кто его отец. Трус и убийца, вот он кто. Никакая девица не заслуживает такой семьи.

В деревню спустились почти бегом, подгоняемые стонами. Ближний дом был Дюргия, туда и принесли. Оторопевший отец встретил их в сенях и, сразу все поняв, указал на широкий плотницкий стол. Сам тут же засуетился: смахнул стружку и мелкий инструмент, застелил чистой тканью. На вставшего столбом Дюргия только рявкнул:

— Чего варежку разинул? А ну, бегом за Хильмой!

Имя старой ведьмы хлестнуло давним пожаром. Но косматые брови отца сдвинулись на переносице, и Дюргий не смог ему возразить. Он вывалился из сеней и припустил со всех ног к дому старухи.

Хильму попусту не тревожили. К ней шли только с самым серьезным делом: залечить глубокую рану, проводить покойника, встретить младенца. Или извести какое-нибудь зло — лихоманку, коровью смерть, одержимого духом. Из всех способов извода Хильма предпочитала огонь как самый надежный.