Иными глазами. Очерки шанхайской жизни

Не помню, каким образом мне удалось бежать, но я бежала.

Завернула за угол, тяжело дыша.

— Вот, — думала я, — до чего дошел человек. Ведь едва меня знает, а как кричит! Воображаю, какая страшная жизнь у несчастной женщины — его жены. Она, конечно, отвечает за все. И за действия союзников, и за неприятности в трамвае, и за речи Геббельса, и за цены на базаре. Ужас!

Есть такие люди, на которых военное время подействовало озлобляюще. Они пылают яростной ненавистью ко всем. Они презирают всех. Они учат, как жить и как воевать. Они пишут письма в редакции газет. Их жены — преждевременно состарившиеся женщины с тусклым и безразличным взглядом. Эти люди так глубоко все презирают, что ничего не хотят читать. Они вооружены полным невежеством, несмотря на свое «высшее образование». Невежество им помогает рассуждать обо всем с видом знатока, а желчь сообщает их речам силу и темперамент. Все это медленно, но верно укорачивает жизнь их близких и отпугивает от них знакомых.

Есть и другой тип людей. На них военное время подействовало иначе. Они отупели и потускнели. Это произошло от развеселой жизни, которая с дьявольской настойчивостью бьет по головам ценами. Они ничему более не удивляются. У них безразличные глаза и бледные лица. Говорят они быстро, монотонно и все больше насчет цен и насчет трамваев. Характерным для них признаком является вопрос, который они неизменно задают в конце каждого разговора:

— … Скажите, а вы не знаете, когда война кончится?

Впрочем, ответа на этот вопрос они не ждут. Бледно и виновато улыбаются, говорят «пока», добавляют по привычке, — «заходите» и скрываются со своим кульком в зловеще надвигающихся сумерках.

Но есть люди, которых война, наоборот, оживила. В них неистощимым ключом бьет энергия и говорят они отрывисто и лаконично и главным образом о цифрах:

— … Миллион. а я ему говорю: а что такое сегодня миллион? Это, по-вашему, деньги? Я говорю — не деньги!

И к войне они относятся по-своему: они все больше держат пари. Это у них называется «игрой на города».

— Сначала, — говорят они, — я сделал неплохие деньги на Москве. Один идиот говорит: Москву возьмут! Что? — говорю я. А он говорит: пари на 50 голд. Ну и я, конечно, выиграл. Ну заработал таким образом еще на нескольких городах. У меня нюх!

Есть еще люди, на которых военное время подействовало опьяняюше.

То есть, попросту говоря, они все время пьют.

Одна дама рассказывала:

— Ах, это ужасно, мы здесь живем, ничего не видим. Там совершаются такие события… Там поэзия боя… Как это говорит один поэт? Как его фамилия? Не помню! Еще вчера помнила, а вот забыла. Ах ты, Боже мой, какая память стала! Как-то на букву… Даже не помню, на какую букву. Не помню там о чем, но есть такие слова: «во имя»… вот, во имя чего — забыла. Ну, в общем: «Во имя чего-то встретить ветер боя». Именно, именно: ветер боя. Как красиво! Я сама иногда мечтаю. Сидеть на пригорке и стрелять, стрелять!.. Барабан гремит, труба поет… А тут… Все время хочется забыться. Вот мы и собираемся. То у нас, то у Глупевич… У них премиленькая квартирка. Очень славно проводим время. Устраиваем то литературные собрания, то музыкальные. Потом, вскладчину, маленький ужин, выпивка. Так хочется, знаете, забыться…

Эти люди, которым хочется забыться — тоже патриоты. Они встают, пошатываясь, во время ужина и предлагают громкие тосты за победу. Пьяные встают, поддерживая друг друга и у некоторых, то ли от чувств, то ли от скверной нынешней водки, на глазах появляются слезы.

— В-выпьем… — говорят они.

После чего продолжают забываться дальше…

Иногда кто-нибудь из присутствующих с пафосом что-нибудь декламирует. Пьяные проникаются торжественностью момента, стараются не шуметь, не падать со стульев и держатся за стены и друг за друга.

Да. Так и живут!

Озлобляются, тупеют, «играют на города», как будто это «свип-стэкс» [5] , а в мире в это время происходят великие события.

Есть, конечно, люди, которые живут иначе.

Они не пьют, с растроганными улыбками о «пафосе боя» не декламируют, но работают, чтобы понять, почему сейчас наша родина идет к победе. Они стараются не опускаться душевно в нашей серости и тине, стремятся стать истинными гражданами своей великой страны, чтобы быть хоть немного достойными тех людей, которые идут сейчас вперед по дорогам Германии.

5

От англ. sweepstakes — тотализатор, лотерея (Прим. ред.).

Чтобы не стыдно было взглянуть тем людям в глаза, когда приведется встретиться.

Все пройдет

Одна китайская газета грозно предлагает, — с целью прекратить спекуляцию, — выслать из города всех людей неопределенных занятий.

«Слова, слова», не без горечи повторяем, вслед за Гамлетом, мы, люди определенных занятий.

Мы ведь знаем, что «люди неопределенных занятий» — настоящие баловни судьбы. И хотя все газеты нас хвалят и называют нас «страдающим населением», и клянутся заботиться о нашем благополучии, а их, людей без занятий, ругают и грозят, вот, даже выселить, все равно, мы знаем:

Они — баловни судьбы. Мы — ее пасынки. И ничему тут не поможешь, и ничего не исправишь!

Газеты их ругают, а вы этих людей, конечно, презираете. Вы говорите вашей приятельнице:

— Иванюк-то, подумайте! Одну квартиру продал за три миллиона, другую купил за два… Жене — кольцо, себе часы… Такой жулик!

И добавляете: — Ну, наши мужья, милочка, конечно, так не сумеют.

Это значит: наши мужья честные и мы ими гордимся. И вы улыбаетесь друг другу улыбкой, показывающей, что вы довольны судьбой и просто не хотите, чтобы, несмотря на все эти миллионы, ваши честные мужья занимались разными темными иванюковскими комбинациями.

И, утешая себя честностью, вы с гордо поднятой головой входите в свою холодную комнату, где ваш муж уныло сидит на корточках, пытаясь разжечь печку и, хотя вы глубоко цените его честность, но (о, человеческая натура!) вы садитесь на край продранной кушетки и начинаете деловито пилить мужа:

— … Нет, я, конечно, не хочу, чтобы ты занимался спекуляцией, но надо что-то придумать. Надо делать запасы, например. Вот Петровы купили двадцать фунтов сала и сахар, когда он еще был по 100 долларов. Продали велосипед или пишущую машинку, уж не помню что, и купили. Вот! Они говорят, что на этой машинке уже сто процентов заработали. Это не спекуляция. Это умение жить! А мы не умеем. На жалованье надо сразу что-то покупать. А денег в доме не иметь. А то они падают. Это все говорят. Надо продавать и покупать… Ах, Боже мой, да оставь ты эту печку! Уголь никуда не годится. Надо было что-нибудь продать и купить уголь еще летом…

И всю ночь вы ворочаетесь. Завтра вот он получит жалованье и на это жалованье все равно не дотянешь до конца месяца. Надо что-то купить. И продать. И заработать вдвойне. Но что, что? Ах, почему у этого беззаботно храпящего рядом человека нет светлой головы Иванюка?

Назавтра вы расстраиваетесь еще больше.

Вы едете на своем скрипящем и шипящем старом велосипеде. Передняя покрышка уже лопнула и вы думаете разные невеселые думы. Вас догоняет ваш знакомый Фукс — человек неопределенных занятий. На шее Фукса развевается роскошное, зеленое с красным, кашне, и сидит Фукс на изумительном велосипеде, блестящем, новеньком и сияющем, как молодой месяц в морозный вечер.

— Обратите внимание на мой велосипед, — говорит Фукс и гордо шмыгает носом (на улице холод).

— Уже обратила, — говорите вы.

— Так он мне достался даром.

Вы тоже шмыгаете носом, взволнованно и вопросительно. Фукс рассказывает. Его рассказ напоминает старую добрую сказку о мужике, который все занимался менами. Кусок золота он променял на коня, коня на овцу и доменялся, в конце концов, до иголки. В рассказе Фукса — все наоборот. После долгих и упорных мен в его руках, вместо иголки, очутился кусок золота.