Инженеры

— Всем говоришь, все знают, а я, как обманутый муж, узнаю последним? — ревет Крейчман. — Шерман, что ты молчишь?

— Михаил Семенович, Косманёв врет, мы бункера давно сделали, а он не забирает.

— Бурлаков, мне надоели препирательства этих Монтекки и Капулетти, разберись с ними сегодня же и доложи мне!

Диспетчер обрывает связь, а Шерман срочно вызывает к себе начальника цеха Маркина: эти проклятые бункера еще не закончены, громоздятся в цехе:

— Ты немедленно сними всех сварщиков и поставь на бункера аглофабрики, организуй работу круглосуточно, и чтобы к завтрашнему утру всё было готово, я ночью сам приеду, проверю.

— Абрам Лазаревич, не успеем к утру, только послезавтра закончим, люди устали…

— Успеешь, успеешь, — машет рукой директор. — Ты вот что — собери своих сварщиков, я через десять минут буду у тебя, будем разговаривать с народом. Клава! Найдите мне срочно Монахова, пусть подойдет в цех сборосварки.

В цехе стихает шум, останавливаются мостовые краны, сварщики в брезентовых робах и шлемах с темными окошками, похожие на марсиан, неторопливо, по-медвежьи переваливаясь на ходу, собираются на площадке перед цеховой конторкой, усаживаются прямо на пол, густо дымят «Прибоем». Это самые правильные папиросы для рабочего человека, от «Беломора» вот кашель, а «Прибой» — то что надо! Шерман подкатывает задорным колобком.

— Ну, все собрались? А что я Дины Петренко не вижу. Где она у вас? Сзади? Ну-ка, пропустите Дину вперед, давай, давай, Рыбаков, пропускай, она одна у нас женщина-сварщица, а женщин уважать нужно! Уважаете? Ну правильно, а то я Феде Петренко подскажу, он с вами всеми разберется. А Семигин где? Как там жена? Не родила еще? Сегодня утром? Мальчишку? Ну, поздравляю… Квартиру? Квартиры у нас будут обязательно, в конце года сдают наш дом, и мы там получим, пока не знаю сколько, но получим обязательно. Ты какой в очереди на жилье? Третий? Ну, я думаю, обязательно получишь. Давайте к делу. Я нечасто к вам, товарищи, обращаюсь с просьбами… — сверкает очками директор. — На стройке создалось сложное положение. Вы, наверное, знаете, что аглофабрика, для которой мы поставляем конструкции, должна быть введена в строй в этом году. Монтажникам срочно нужны вот эти бункера, мы их задержали, и теперь на нас смотрит вся стройка. Нужно поработать, не считаясь со временем, так, чтобы к утру бункера были готовы. Григорий Федорович! Оставьте все остальные дела, всех людей поставьте только на бункера, организуйте круглосуточную работу. Монахов подошел? Николай Иванович, организуйте питание во вторую и третью смену, и чтобы автобус дежурил круглосуточно. Что невозможно? Сделайте невозможное! Да, еще, соберите профком, получите у него согласие на сверхурочную работу. Есть вопросы? Ну, давайте за работу.

Шермана уважают рабочие, слово директора никогда не расходится с делом, и к полудню следующего дня, как раз к приезду трестовской комиссии, все конструкции готовы. Косманёву его соглядатаи сообщили, что на заводе полный завал с бункерами, сделают не раньше, чем через неделю, и хитрый старый лис приехал сам вместе с трестовским секретарем парткома Бурлаковым, чтобы насладиться унижением своего извечного друга-врага.

— А, кто к нам пожаловал! — радушно приветствует его Шерман. — Иван Андреевич, собственной персоной! А где же твои машины? Какие? Вывозить бункера. Идите, смотрите, все готовы давно, как я и говорил. Они у меня место занимают, а ты не вывозишь. Николай Станиславович, вы уж там по линии парткома помогите, сдерживает нас Косманёв, скоро работать будет негде!

Шермана и Косманёва связывали сложные отношения дружбы-вражды, соперничества-сотрудничества. Монтажники получают от завода конструкции, и в то же время неудачи завода нужны Косманёву, чтобы оправдать свои собственные слабости. Очередная оплеуха от Шермана больно ударила по его репутации и самолюбию, и старый лис решил взять реванш на очередном партийно-хозяйственном активе треста «Казметаллургстрой».

Партийно-хозяйственные активы собирались раз в квартал, по субботам. Огромный актовый зал треста заполнялся делегациями: первые руководители, партийные и профсоюзные секретари и актив — передовые бригадиры, бетонщики, сварщики… Новые, с иголочки, костюмы топорщатся на плечах, привыкших к рабочим робам, яркие галстуки сползают набок, воротники белоснежных рубашек натирают обветренные и продубленные солнцем шеи. Торжественная пышная буффонада затягивается до вечера, все начинают клевать носами от бесконечных трудовых рапортов. А в перерывах — не пробиться в буфете. За столиками встречаются давние знакомые, озорно и воровато оглядевшись, разбавляют скуку официоза возлияниями из принесенных с собой и заранее наполненных бутылок с лимонадными наклейками. На них шикают начальники: «Вы, мужики, только меру знайте, а то… с меня же голову снимут!»

После второго перерыва на трибуну поднимается бригадир монтажников Миша Рубин, известный на всю стройку передовой бригадир и большой любитель поговорить. На могучей груди Рубина — орден Трудового Красного Знамени, портрет Миши — на Доске Почета треста. (Через два года Рубин сменит старого лиса Косманёва, а еще через два года он уедет в Алма-Ату и возглавит республиканский монтажный трест. Вот так растут люди на Магнитке!) Рубин, как и положено, начинает с трудового рапорта, с трудовой вахты, на которую стали бригады и все труженики монтажного управления…

— Но наши успехи были бы еще более высокими, если бы нас не подводила работа завода металлоконструкций, — опершись на трибуну и оборотясь к президиуму, возглашает Рубин. — В прошлом месяце на монтаже транспортерной галереи мы получили от завода сплошной брак, переделывали своими силами, и вместо одной недели монтировали двенадцать дней. С меня рабочие спрашивают: а где наши заработки? А что я могу им сказать, когда такое качество? На коксовой батарее завод сорвал сроки поставки на месяц, а это тоже наши простои. — Миша снимает через голову душащий горло галстук, расстегивает ворот рубашки. — Я обращаюсь к партийному бюро треста: примите меры к заводу! Я же со своей стороны от имени моей бригады даю обязательство, что мы, несмотря на трудности… — Рубин сходит в зал под дружные аплодисменты.

В команде нашего завода — Шерман, я, партийный секретарь, бригадир сборщиков Володя Пашин и от сварщиков Дина Петренко.

— Абрам Лазаревич! — горячо возмущается Дина. — Что он такое говорит! Это же неправда. Мы там только один шов сварочный пропустили, подумаешь, я ездила туда, сама заварила.

Нужно же сказать всем правду.

— Подожди, Дина, потерпи, пусть выговорятся.

Тем временем на трибуну поднимается Косманёв и долго, подробно перечисляет прегрешения завода. На нас начинают оглядываться, пальцами показывают не знающим, где сидят заводчане. Президиум одобрительно кивает головами. Честная рабочая критика недостатков. Это по-нашему, по-партийному. Шерман сидит молча, только отдувается и обмахивается платком. На трибуне — еще один монтажник, тоже клеймит позором этот завод, но уже как-то неубедительно. Стала выдыхаться косманёвская атака, и тогда Шерман поднимает руку: «Можно мне?»

Он идет к сцене, поднимается по лестнице на высокий помост, опустив голову, — маленький, оплеванный, жалкий. Снимает и протирает очки. Его почти не видно из-за красной тумбы трибуны.

— Здесь, с этой трибуны прозвучало много критики по нашему адресу. — Шерман говорит нарочито негромко, и в зале наступает тишина. — Мы благодарны за критику нашим товарищам-монтажникам, обязательно доведем этот разговор до нашего коллектива и сделаем необходимые выводы. Я не хочу оправдываться, я только хочу сказать о причинах. Вот, Иван Андреевич Косманёв сказал, что мы сорвали поставку конструкций по коксовой батарее. А почему это случилось? — Шерман выдерживает паузу. — А потому, что у нас не было металла. Новокузнецкий метзавод сорвал нам поставку толстого листа толщиной шестнадцать миллиметров. Я приходил к Вам, Николай Станиславович, и просил помощи, чтобы Вы по линии Министерства — заказчика конструкций — подействовали на Новокузнецк. — Голос Шермана поднимается на диапазон. — И где Ваша помощь?

— Я же подписал телеграмму, которую Вы подготовили, — оправдывается Бурлаков из президиума.

— И что нам делать с Вашей телеграммой? Из нее конструкций не сделаешь! — голос Шермана от пианиссимо поднимается выше и выше, и уже слышны духовые. — Только вмешательство нашего Министра и секретаря ЦК позволило ускорить поставку металла. А когда мы получили металл, нужно было в кратчайшие сроки выполнить заказ. Я тогда обратился к Вам, Иван Андреевич, просил: если у Вас простаивают люди, помогите нам сварщиками, мы оплатим их работу. Вы разве пальцем пошевелили? — в его голосе уже звучат литавры, Шерман неожиданно поднимается на какую-то приступку там, за трибуной, и уже возвышается над залом. — Наш коллектив месяц работал по двенадцать часов, чтобы сделать этот заказ! Вы спросите Дину Петренко, вон она сидит в шестом ряду, как работали наши сварщики! Кто нам тогда помог? И мы сделали его, этот заказ, и это неправда, что монтажники простаивали! Покажите мне, Иван Андреевич, хоть один акт простоя по нашей вине! — Шерман делает еще одну паузу, обводит глазами притихший зал, снижает тон. — Вот здесь уважаемый мной Михаил Петрович Рубин говорил, что завод делает сплошной брак. Я взываю к рабочей совести этого заслуженного бригадира. Я не утверждаю, что у нас всё прекрасно с качеством. Особенно когда нам приходится делать конструкции в такие сжатые сроки. Но ни единого акта на брак, — печатает он слова, и я начинаю понимать, что в моем директоре умер великий трагический артист. — Ни одного акта на брак в этом году нам не было предъявлено. А тот злосчастный пропущенный сварочный шов наши сварщики заварили на монтаже. В заключение моего выступления от лица коллектива завода я заверяю руководство и партком треста…

Отзвучало tutti оркестра, замолкли скрипки. Во всеобщем молчании Шерман с высоко поднятой головой сходит с трибуны. Дина вскакивает с места и громко хлопает в ладоши, мы поддерживаем ее, и вот уже весь зал одобрительно аплодирует нашему директору. Смущенно хлопает и президиум. На этом партхозактиве заводу было вручено Переходящее Красное Знамя за Успехи в Социалистическом Соревновании среди Коллективов Промпредприятий за Истекший Квартал.