Инженю

Кристиан опустил голову.

— Рассмотрим третий способ, каковым является дуэль, — продолжал принц. — Так вот, по моему мнению, он самый неразумный из всех. Вы вызываете этого человека на дуэль, не так ли? И делаете это, будучи уверенным в том, что убьете его!

Кристиан пытался что-то возразить, но принц жестом потребовал молчания и продолжал разглагольствовать:

— Я очень хочу верить, что вы не пойдете на дуэль с мыслью, что он убьет вас; но сами подумайте, ведь было бы чудовищной глупостью своей смертью предоставить Оже полную власть над его супругой! Итак, вы полагаете, что убьете его. Прекрасно, но позвольте мне заметить, дорогой мой, позвольте напомнить, что способ этот не рожден благими намерениями, хотя я, слава Богу, вовсе не святоша; вас начнет преследовать мой брат и отрубит вам голову из уважения к морали. Если я добьюсь вашего помилования, — но вы понимаете, что, если вы будете настаивать на дуэли, хотя этот способ никуда не годный, мне придется сильно постараться, чтобы добиться этого помилования с помощью моей сестры-королевы, — вы не сможете жить открыто с женщиной, мужа которой вы убьете и которая будет зваться «вдова Оже». Так дело не делается. Вам придется на итальянский или испанский манер подыскать надежного головореза, чтобы он прикончил в драке господина Оже; но тогда мы не будем, как сейчас, рассуждать о морали, а будем уже говорить о терзаниях совести. Вы не будете подвергаться преследованиям — это ясно; вас не обезглавят — это ясно; честь ваша не пострадает — это тоже ясно; но вас будут терзать угрызения совести, вы уподобитесь Оресту; вам будет чудиться, будто шевелятся занавеси вашего алькова, и вы будете спать, положив у изголовья саблю. Кто знает, вы, став сомнамбулой, подобно адептам господина Месмера, быть может, в одну прекрасную ночь убьете свою любовницу, считая, будто убиваете призрак ее покойного мужа! Такое бывает! Мне, например — поскольку по ночам во сне я брежу вслух, — врачи категорически запретили держать под рукой оружие… Скажите, Кристиан, как вы находите мою логику? Если я бываю перед кем-то виноват, мой друг, то мне кажется, что мои ошибки вполне искупаются порывами нравственного и религиозного красноречия, и по сравнению со мной господа Фенелон, Боссюэ, Флешье и Бурдалу выглядят просто жалкими теологами.

— К сожалению, ваша светлость, все сказанное вами очень мудро, но все то, на что вы изволили обратить мое внимание, приводит меня в ужас. Однако мне сейчас показалось, будто я слышал, как вы сказали, что у вас родилась новая мысль.

— О да, и мысль превосходная!

— И что дальше?

— Дальше? Я вам просто еще не раскрыл ее.

— Надеюсь, ваша светлость, вы поделитесь ею со мной?

— Конечно! Прошу вас, следите внимательно за ходом моих рассуждений.

— Я весь внимание, ваша светлость.

— Зная теперь, чего делать не следует, мы начинаем понимать, что в наших силах сделать. Вот моя мысль, и делится она на три части: первое, Инженю надо оставить в Париже жить вместе с отцом…

— Но тогда и с ее мужем? — сразу же спросил несчастный влюбленный.

— Прошу, не перебивайте меня! Я так часто уклонялся от предмета нашего разговора, что смогу сам окончательно запутаться. Итак, повторяю: первое — оставить Инженю с отцом в нашем славном городе Париже; второе — успокоить, замять, притушить все слухи, которые уже распространяют или очень хотели бы распространить об этой истории, что предполагает отказ от всякого процесса, требования развода и какого-то ни было суда; третье — беречь как зеницу ока ничтожную жизнь этого подлеца Оже… Сидите спокойно, сейчас я все объясню.

Кристиан с трудом подавил вздох злости.

— Случись со мной подобная история — я поступил бы следующим образом, — продолжал граф. — Я владею несколькими домами в разных местах Парижа; у одних есть сад, у других — нет; одни находятся в самых отдаленных кварталах, другие располагаются в самых многолюдных… Ах, да, забыл сказать, что прежде всего я уверился бы в любви мадемуазель Инженю; я подчеркиваю — мадемуазель, и за это вы должны быть мне благодарны.

— Ваша светлость, можно ли быть уверенным в этом?

— Эту тайну мне поведал лично ее муж.

— Ах! — с облегчением вздохнул молодой человек.

— Поняли?

— Да, ваша светлость.

— Уверившись в ее любви, что будет совсем нетрудно, ничего невозможного тут нет — разумеется, я говорю о вас, — я внушил бы Инженю непредолимое желание отомстить мужу. Этого, если я не ошибаюсь, добиться проще всего: самые счастливые женщины совершенно естественно питают склонность к мести, даже в отношении тех, кто приносит им счастье, и мадемуазель Инженю будет мстить за себя мужу с яростью, соизмеримой с теми муками, которые он заставлял ее претерпевать. Но вернусь к моим домам. Вы выберете себе в любом месте уединенный, спокойный, прелестный домик и будете приводить туда Инженю; вы соединитесь с ней по сердечной близости, ожидая последующих событий, и будете держать ее два-три часа, можно и дольше, если она того захочет, в гнездышке, которое выберет для себя ваша любовь. И здесь я вступаю в сферу самой утонченной философии; постарайтесь правильно меня понять, мой дорогой Кристиан.

Молодой человек, считавший все, что говорил принц, довольно логичным, удвоил внимание.

— В этом случае произойдет одно из двух, — рассуждал принц. — Либо вы будете совершенно счастливы, либо с вами этого не случится. Последнее предположение я отбрасываю как невозможное и невероятное, потому что на вашей стороне молодость, любовь и терпение, потому что мадемуазель Инженю ни в чем вам не откажет, а вы со своей стороны постараетесь не быть жестоким и примете от нее то, чем она вас одарит. Поэтому вы, мой дорогой Кристиан, будете вполне счастливы. Вы богаты, а если нет, то мой кошелек в вашем распоряжении. Теперь мы настоящие друзья; рассчитывайте на меня в пределах трехсот луидоров, которые я каждый год буду выплачивать вам начиная с сегодняшнего дня: это вознаграждение вы заслужили. Для денег в любви невозможного нет: я не из тех людей, кто утверждает, что за деньги мы можем купить любую женщину: для этого у меня слишком большой опыт. Но если у нас есть желанная женщина, то деньги странным образом помогают ее сохранять. Итак, вы устраиваете Инженю волшебное гнездышко; вы наряжаете ее как герцогиню; теперь вокруг нее все, что может сделать ее счастливой; вы должны устроить так, чтобы ваши щедроты предназначались только ей, а муж подыхал от голода и жажды, завидуя благополучию жены. Сделать это проще простого: если Инженю будет обедать с вами, на вашей отдельной квартирке, она без отвращения будет терпеть все лишения семейной жизни с Оже. Тот, поняв, что с жены ему взять нечего и продать ее он не может, уберется прочь, совершит в отношении Инженю какое-нибудь преступное деяние и окажется виновен; тогда мы, не теряя ни минуты, с помощью суда упрячем его в надежное местечко. Ему не останется ничего другого, как винить во всем лишь себя самого; над ним будет устроен процесс, а приговоры подобного рода не выходят за пределы судебных стен.

Кристиан одобрительно кивнул, а принц рассуждал дальше:

— Или господин Оже что-то украдет, а он на это очень даже способен! Тогда другой процесс, другая возможность отправить его за моря в качестве помилования. Тем временем вы будете наслаждаться счастьем с его женой три-четыре часа в день, чего вполне достаточно для мужчины, занятого каким-либо нужным или благородным делом. Вы осчастливите женщину и подарите радость папаше Ретифу. Эта женщина будет принадлежать вам, одному вам, и все силы воображения вам придется тратить лишь на то, чтобы сохранять в неприкосновенной тайне ваши свидания. Для этого, я повторяю, у меня есть несколько домов, и вы выберете тот, что вам понравится, но тот, куда днем приходят работать женщины: это замечательное средство для бедной работницы, вроде Инженю, которая ничего не пожелает брать у своего мужа и тем самым будет обязана благополучием только себе самой. Я откровенно изложил вам мою философию. Вы счастливы, абсолютно счастливы, и вам больше нечего желать в этом мире. Что может быть прелестней, не правда ли? Заметьте, что это гораздо нравственнее и менее вредно для общества, чем все те способы, о каких вы сейчас упоминали. Ну что, вы купаетесь в блаженстве, не правда ли?

Кристиан сделал жест, который должен был означать, что он действительно достиг блаженства и полностью счастлив.

— Подумайте, — продолжал принц, — сами выберите место, время и рассчитайте сроки… Сколько, по-вашему, должна продолжаться такая жизнь? Ну, конечно, долго, не так ли? Бесконечно! Прекрасно, будь по-вашему! Я щедр, если дело касается моих друзей. Вы требуете невозможного, я вам его дарю: у вас будет год.

— Так мало! — воскликнул Кристиан. — Я желал бы всю жизнь!

— Мы рассуждаем здраво, а вы жаждете безумств! Ладно, пусть два года… Вы увлечены и начинаете бредить! Ну, положим три. Представим, что ваше счастье длится три года. Чудесно! И тут вы начинаете задумываться. Инженю по-прежнему Инженю — это прекрасно; но, в конце концов, все приедается! Вы выбросили кучу денег на ветер; господину Оже это принесло нескольких детей; вы размышляете, повторяю я, а раздумья — это смерть любви. Любовь умерла! Вы берете свое годовое жалованье и отдаете мадемуазель Инженю, она же госпожа Оже; вы назначаете содержание детям господина Оже, возвращаетесь жить к вашей матушке и женитесь на женщине с пятьюстами или шестьюстами тысячами годового дохода, которую я держу для вас про запас; вам дают полк; я отправляю вас на войну; вы получаете крест Святого Людовика; я объявляю одно из ваших владений маркизатом, даруя вам тем самым титул маркиза. Как вы считаете, умею я придумывать романы, а? Разве я не заслуживаю того, чтобы войти в семью Ретифа?

И принц подчеркнул эту неожиданную веселую выходку раскатом сердечного смеха.

Кристиан улыбнулся и потупил голову.

— Вы, ваше высочество, забываете, что изволите говорить с влюбленным, а влюбленные — люди больные, — заметил он.

— И не хотят излечиваться. Черт возьми! Кому вы это говорите? Неужели вы думаете, что я пошутил? Клянусь жизнью, что кроме трех лет, детей и конца вашей эпопеи, которая приведет к женитьбе на женщине с полумиллионом ливров дохода, я высказал то, что думал, и, будь я на вашем месте, сделал бы это — это так же верно, как то, что я дворянин!

— Хорошо, мой принц, я попытаюсь! — воскликнул Кристиан.

— Отлично… Ступайте, и да поможет вам бог! Бог Купидон, разумеется, ибо все-таки не будем играть с другим Богом; мой старший брат никогда не позволяет себе шуток на сей счет.

Граф д'Артуа проводил Кристиана до двери кабинета, дружески похлопал его по плечу и вернулся назад, очарованный тем, что он посоветовал этому несчастному, напоминавшему Вертера, — безумцу, которого ему очень хотелось как-то образумить!

XLIX. СИМПАТИЯ

Кристиан был потрясен логикой господина графа д'Артуа.

Поэтому, возвратившись домой, он сразу исполнил совет принца и написал Инженю.

Вот письмо влюбленного молодого человека:

«Сударыня,

невозможно, чтобы Вы не желали сказать мне нечто важное; я же должен сообщить Вам множество различных тайн. Будьте так добры, если моя просьба что-нибудь для Вас значит, выйти завтра из дома в три часа; идите к фиакрам, что стоят в начале улицы Сент-Антуан, и, дойдя туда, выберите фиакр, в который по Вашему знаку я сяду вместе с Вами.