Иоанн III, собиратель земли Русской

— Беги поскорее к боярину Ивану Юрьевичу, скажи: Федьку твоего недуг сломал, а есть тайности; просит твою боярскую честь, не пожалуешь ли сам на посольский двор… Вот уже и утро! — продолжал Курицын один, умащиваясь на софе. — Образец теперь не придет, побоится, а дельце это поддержало бы меня, в случае если бы… Кто-то идет, ох…

И Курицын стал стонать изо всей мочи; вошел карлик, и Курицын расхохотался.

— Чучело! Ты не спишь?

— Еще бы, ты ревел как медведь в берлоге. Да я не ложился.

— Что же ты делал?

— Службу правил. Был на княжьем дворе запасном. Андрей Васильевич сегодня в ночь из Углича приехал.

— Важно. Один?

— Один.

— Значит, Образец не обманул. Вот отчего и не пришел. Боярин не мог оставить своего господина.

— Куда оставить! Он что-то ему сказал, так тот просто взбесился, стал руками махать, ногой топать, опять было по-походному оделся.

— Что за притча! Ну, чучело, — Курицын встал и сел к письменному столу. — Надо тебе отнести сию писулю боярину Образцу да с ответом вернуться что духу станет… Ладно… Кажется, любезнейшего братца изловили…

С полчаса Курицын пролежал на своей софе, то хмурясь, то улыбаясь. Карло воротился и подал ему записку.

— Так и есть. В Литву бежать, так зачем было на Москву ехать, из Углича нашел бы дорогу побезопаснее… Ну, теперь дело совсем подладилось. Теперь только мистра Леона…

— Что с ним? Помилуй Господи, где он? — кричал Патрикеев, проходя сени посольского дома. Курицын отвечал стонами…

— Боже мой, что у тебя болит?

— Душа, боярин… Так захватило, что я думал вот тебе конец пришел…

— Ах, Федька, Федька, видно, чего покушал небережно…

— В рот ничего не брал, работал; может быть, от истомы, да нельзя было оторваться — дела больно важные.

— Как же не важные! Ты всего еще не знаешь.

— Как не знать, боярин. Про жидовство, что ли?

— Да и жидовство дело нехорошее. Черт меня дернул послушаться тебя да у попа Алексия обедать…

— Да ведь Алексий умер, Семен Ряполовский не выдаст, а четвертый кто ж был? Твой Федька; на этого ты можешь положиться; не только тебя, я и себя выгорожу. Да и что же ты с Семеном? Слушали Алексеев толк и головами качали; только и беда, что Алексия тотчас государю не выдали…

— То-то и есть… Неладно… А Федька не выдаст?

— Усохни язык мой, загорись гортань адским пламенем! А вот что опасно, боярин, чтобы государь чего про Максимова не сведал…

— И рад бы, да как я могу смолчать, сам подумай; князек толкует, будто Максимов ударил с мистром Леоном по рукам, что тот приколдует…

— Э, да что Холмский? Ребенок! Не обязан же ты бабам да ребятам веру давать, да еще в таком несбыточном деле. А вот что так надо: мистра Леона оцепить.

— Как оцепить?

— А так: недуг царевича растет, жид лечит подозрительно, а за то, что царевич помог Андрею на Зое жениться, жид злобен и бешен; верь мне, боярин, царевич умрет…

— Господи Иисусе Христе, спаси и помилуй!..

— Камчуга — болезнь нетрудная; Ивану Иванычу вчера легче стало, когда жид думал, что новобрачные сгорели; когда же он узнал, что они спасены и царской милостью взысканы, — недуг поворотил к худу…

— Ты ошеломил меня, Федька. Что же нам делать?

— Что? Засадить жида в палату надежным боярским детям под присмотр: ни к нему, ни от него ни буквы; к царевичу водить его два раза в день, когда там государя не бывает. Вылечит — можно его тайком сбыть с рук, а не вылечит — живьем сжечь без оглядки… Кто за него вступится, а меру нашу нельзя не похвалить; кто знает, что мы тут и себя не забываем… Кто-то идет?.. Уж не он ли?.. Нет, это Ваня, и один…

— Один, Федор Андреич! — отвечал печально Максимов. — Леон говорит: устал, не могу, придется самому лечь в постелю; еду домой, пусть, если хочет, ко мне приедет…

— Боярин! — неистово закричал Курицын, вскочив с постели.

— Что с тобою?..

— Прими скорее быстро меры; жид уйдет, он с тем и домой поехал. Всему конец, он уже совершил свой адский подвиг. Но пусть указ идет не от тебя, пусть князь Пестрый распорядится — это его дело. А он, сидя под стражей, будет на нас надеяться и… Скорее, боярин, как бы не опоздать…

Боярин поспешно вышел.

— Не позвать ли к тебе мистра Иоганна!

— Нет, нет, мне стало легче! Ну, Ваня, я все уладил, но если дорожишь головою, будь осторожен. Прощай! Ступай на свое место. Не ходи ни к кому. За нами теперь смотрят тысячи глаз.

— Слава Господу! — сказал Курицын. — Совсем выздоровел. Теперь недуг мой можно выкинуть за окно. Кстати, не мешает освежить себя утренним воздухом. Боже мой! Не сон ли я вижу! Государь идет сам на посольский двор. Дело небывалое. Э, так надо еще похворать…

И Курицын опять лежал на софе и стонал тяжко… Карло вбежал и только успел крикнуть: «Государь идет!» — раздались медленные, но тяжелые шаги; в дверях Иоанн нагнулся и вошел в палату…

— Господи, спаси и помилуй! Пресвятая Богородица, заступи и спаси! Что я вижу…

— Не поднимайся, лежи! Со всех сторон неприятности! Отчего ты захворал?

— Не спрашивай, великий государь и отец всея земли Русской! Что повелишь, я еще найду силы исполнить…

— Я был у сына, ему стало маленько легче, я воротился, позвал Патрикеева, мне сказал Мамон, что он у тебя, потому что ты отходишь…

— О, Мамон! И смертию шутит! Нет, великий государь, недуг мой несмертельный, но мучительный…

— Так выздоравливай же скорее, дела пропасть…

Государь уже шел к сеням.

— Пропасть. А тут еще нового прибавилось…

— Что такое?

— К печалям твоим, великий государь, не хотел бы я прибавлять новой, но я твой верный раб, все тайны, о которых не знает даже Патрикеев, я доношу тебе верно…

— Да говори, что еще случилось?

— Брат твой Андрей Васильевич пожаловал на Москву…

— Знаю!

— Едва прибыл, ему сказали, что ты, государь, хочешь посадить его в темницу.

— Не имею предлога…

— Их сто, великий государь! Сегодня опять в Литву хотел ехать.

— Но где доказательства?..

— Дай оздоровею, представлю, а теперь верь рабу твоему… А зачем не послал своих воевод, когда ты указал поход против Сеид-Ахмута? Зачем он сюда прибыл и спрашивал про мистра Леона? Не утверждаю, но недуг царевича по нутру Андрею Васильевичу; приехал на похороны.