Иоанн IV Грозный
Шрифт:
Обе стороны – монарх, стремившийся „сам править", и князь-боярин, представлявший принцип боярской олигархии, – обменялись мыслями с редкой откровенностью и резкостью. Бестужев-Рюмин в своей „Русской Истории" первый выяснил, что в этом вопросе о царской власти и притязаниях бояр-княжат основа была династическая. Потомки старой русской династии, „княжата", превратившись в служилых бояр своего сородича московского царя, требовали себе участия во власти; а царь мнил их за простых подданных, которых у него „не одно сто", и потому отрицал все их притязания. В полемике Грозного с Курбским вскрывался истинный характер „избранной рады", которая, очевидно, служила орудием не бюрократически-боярской, а удельно-княжеской политики, и делала ограничения царской власти не в пользу учреждений (думы), а в пользу известной общественной среды (княжат)".
Будь на месте Иоанна Васильевича кто-либо другой, он, скорее всего, вознамерился бы ради сохранения своей власти пойти на известные компромиссы
Имя ему – опричнина. Слово "опричнина" известно многим. Что же оно означает?
Вновь предоставим слово С. Платонову: "…характер оппозиции привел Грозного к решимости уничтожить радикальными мерами значение княжат, пожалуй, даже и совсем их погубить. Совокупность этих мер, направленных на родовую аристократию, называется опричниной.
Суть опричнины состояла в том, что Грозный применил к территории старых удельных княжеств, где находились вотчины служилых князей-бояр, тот порядок, какой обыкновенно применялся Москвой в завоеванных землях. И отец, и дед Грозного, следуя московской правительственной традиции, при покорении Новгорода, Пскова и иных мест выводили оттуда наиболее видных и для Москвы опасных людей в свои внутренние области, а в завоеванный край посылали поселенцев из коренных московских мест. Это был испытанный прием ассимиляции, которой московский государственный организм усваивал себе новые общественные элементы. В особенности ясен и действителен был этот прием в Великом Новгороде при Иване III и в Казани при самом Иване IV. Лишаемый местной руководящей среды завоеванный край немедля получал такую же среду из Москвы и начинал вместе с ней тяготеть к общему центру – Москве".
Имея уже неплохой опыт в плане уничтожения внешних врагов, Грозный вознамерился применить схожую тактику и по отношению к внутренним недругам и противникам.
"Он решил, – продолжает С. Платонов, – вывести из удельных наследственных вотчин их владельцев – княжат и поселить их в отдаленных от их прежней оседлости местах, там, где не было удельных воспоминаний и удобных для оппозиции условий; на место же выселенной знати он селил служебную мелкоту на мелкопоместных участках, образованных из старых больших вотчин. Исполнение этого плана Грозный обставил такими подробностями, которые возбудили недоумение современников.
Он начал с того, что в декабре 1564 г. покинул Москву безвестно и только в январе 1565 г. дал о себе весть из Александровской слободы. Он грозил оставить свое царство из-за боярской измены и остался во власти, по молению москвичей, только под условием, что ему на изменников „опала своя класти, а иных казнити, и животы их и статки (имущество) имати, а учинити ему на своем государстве себе опришнину: двор ему себе и на весь свой обиход учинити особной". Борьба с „изменою" была целью; опричнина же была средством. Новый двор Грозного состоял из бояр и дворян, новой „тысячи голов", которую отобрали так же, как в 1550 г. отобрали тысячу лучших дворян для службы по Москве.
Первой тысяче дали тогда подмосковные поместья; второй – Грозный дает поместья в тех городах, „которые городы поимал в опришнину"; это и были опричники, предназначенные сменить опальных княжат на их удельных землях. Число опричников росло, потому что росло количество земель, забираемых в опричнину. Грозный на всем пространстве старой удельной Руси, по его собственному выражению, „перебирал людишек", иных „отсылал", а других „принимал".
В течение 20 последних лет царствования Грозного опричнина охватила полгосударства и разорила все удельные гнезда, разорвав связь „княженецких родов" с их удельными территориями и сокрушив княжеское землевладение. Княжата были выброшены на окраины государства, остававшиеся в старом порядке управления и носившие названия „земщины", или „земского". Так как управление опричнинскими землями требовало сложной организации, то в новом „дворе" Грозного мы видим особых бояр (думу), особых „дворовых", дьяков, приказы -словом, весь правительственный механизм, параллельный государственному: видим особую казну, в которую поступают податные платежи с опричнинских земель. Для усиления средств опричнины Грозный „поимал" в опричнину весь московский север. Мало-помалу опричнина разрослась до громадных размеров и разделила государство на две враждебных одна другой половины. Ниже будут указаны последствия этой своеобразной „реформы" Грозного, обратившего на свою землю приемы покорения чужих земель; здесь же заметим, что прямая цель опричнины была достигнута, и всякая оппозиция сломлена (выделение составителя. – Г. Б.).
На картине изображен момент убийства боярина И. Федорова-Челяднина, которого Иоанн Грозный принудил надеть царские одежды и воссесть на трон; в следующий же миг Грозный, прежде поклонившись, выхватил кинжал и, обвинив боярина в посягательстве на трон, лишил его жизни.
Достигалось это не только системой принудительных переселений ненадежных людей, но и мерами террора. Опалы, ссылки и казни заподозренных лиц, насилия опричников над „изменниками", чрезвычайная распущенность Грозного, жестоко истязавшего своих подданных во время оргий, – все это приводило Москву в трепет и робкое смирение перед тираном". Однако же вышибить клин клином удается далеко не всегда. Нельзя не согласиться с выводом С. Платонова: "Этот террор больше всего подрывал силы самого правительства и готовил ему жестокие неудачи вне и кризис внутри государства". Под "правительством" надо понимать, в первую очередь, самого царя; отсюда и то "страшное состояние души Иоанновой", о котором, в свою очередь, упоминает С. Соловьев.
Также он в частности отмечает: "…по некоторым известиям, план опричнины принадлежал Василию Юрьеву и Алексею Басманову с некоторыми другими. Напуганный отъездом Курбского и протестом, который тот подал от имени всех своих собратий, Иоанн заподозрил всех бояр своих и схватился за средство, которое освобождало его от них, освобождало от необходимости постоянного, ежедневного сообщения с ними. Положить на них на всех опалу без улики, без обвинения, заточить, сослать всех, лишить должностей, санов, лишить голоса в Думе и на их место набрать людей новых, незначительных, молодых, как тогда называли, – это было невозможно: прежнего любимца своего, Алексея Адашева, Иоанн не мог провесть дальше окольничего, не мог далеко вести он и новых своих любимцев. Если нельзя было прогнать от себя все старинное вельможество, то оставалось одно средство – самому уйти от него; Иоанн так и сделал.
Дума, бояре распоряжались всем, только при вестях ратных и в делах чрезвычайной важности докладывали государю. Старые вельможи остались при своих старых придворных должностях; но Иоанн не хотел видеть их подле себя и потому потребовал для себя особого двора, особых бояр, окольничих и т. д.; но он не мог бы совершенно освободиться от старого вельможества, если б остался жить в старом дворце, и вот Иоанн требует нового дворца; он не мог не встречаться со старыми вельможами при торжественных выходах и т. п., если б оставался в Москве, и вот Иоанн покидает Москву, удаляется на житье в Александровскую слободу.
Но легко понять все гибельные следствия такого удаления главы государства от государства, или земли, как тогда называли: напрасно Иоанн уверял гостей и простых горожан московских, что он против них ничего не имеет, чтоб они оставались спокойны; эти гости и простые люди очень хорошо понимали, однако, что правителями над ними, к которым они должны обращаться во всех делах, остаются прежние вельможи, и в то же время слышали, что царь торжественно называет этих вельмож своими недоброхотами, изменниками, удаляется от них, окружает себя толпою новых людей, видели, что верховная власть отказывается от собственных своих орудий, через которые должна действовать, объявляет их негодными для себя и в то же время признает годными для государства, ибо оставляет их при прежнем действии и таким образом расторгает связь между государем и государством: объявляя себя против правителей земли, необходимо объявляет себя и против самой земли. Несмотря на обнадеживание в милости, эта вражда к самой земле необходимо должна была обнаружиться если не прямо через особу царя, то через его новую дружину, через этих опричников".
Если же говорить о конкретных последствиях введения опричнины, то выводы просто очевидны: "Как произведение вражды, опричнина, разумеется, не могла иметь благого, умиряющего влияния. Опричнина была учреждена потому, что царь заподозрил вельмож в неприязни к себе и хотел иметь при себе людей, вполне преданных ему; чтобы быть угодным царю, опричник должен был враждовать к старым вельможам и для поддержания своего значения, своих выгод должен был поддерживать, поджигать эту вражду к старым вельможам в самом царе. Но этого мало: можно ли было поручиться, что в таком количестве людей если не все, то, по крайней мере, очень многие не захотят воспользоваться выгодами своего положения, именно безнаказанностию; кто из земских правителей, заподозренных, опальных, мог в суде решить дело не в пользу опричника? Кто из заподозренных, опальных мог решиться принести жалобу на человека приближенного, доверенного, который имел всегда возможность уверить подозрительного, гневливого царя, что жалоба ложная, что она подана вследствие ненависти к опричникам, из желания вооружить против них государя, которому они преданы, которого защищают от врагов; если не все опричники были одинаково приближены, пользовались одинакою доверенностию, то все они, от большого до малого, считали своею первою обязанностию друг за друга заступаться. Целая многочисленная толпа, целая дружина временщиков!