Иоанн Мучитель

А еще Корней умел ладить с властями. И тут речь шла не о щедрой мзде подьячим Разбойного приказа, которые чуяли, что за народец гулеванит в его кружале. Три руки еще и подсоблял им, мимоходом сдавая кое-кого из мелких да залетных, чтоб потом никто не стал за него мстить. Так что рассчитываться на следующий день с удачливым воришкой ему приходилось не всегда — иной раз тот вместо ожидаемого загула оказывался в Пыточной.

Три Руки и их с Малютой хотел поначалу сдать. Мелькнуло у него в голове такое, но почти сразу его кто-то отвлек, а потом такой мысли у него почему-то больше не возникало.

Водились у Корнея и девки, причем на любой вкус, только деньгу выкладывай. А уж в постели такие проказницы — библейского Голиафа, попадись он им темным вечерком, и то к утру приморили бы. Три Руки, чуть ли не в первый же день их пребывания у него, предложил Иоанну сразу пятерых на выбор, и узник, плюнув на все, позволил себе слегка разговеться после долгого воздержания. Правда, удержать себя сумел и в разгул не ударился — помнил о главном, успокаивая себя мыслью, что вначале надо сделать задуманное, а уж потом этих баб у него будет пруд пруди. Потому он на другой день, облюбовав себе местечко поблизости от Фроловских ворот, уселся там и застыл в ожидании.

Кстати, и тут не обошлось без вмешательства потусторонних сил. На третий день у Иоанна, истомившегося в бесплодном ожидании выезда Подменыша, где-то ближе к полудню стали неудержимо слипаться веки, и он уснул да так крепко, что чуть не подскочил на месте, когда кто-то крикнул у него над ухом: «Вот он!» Конечно, народу кругом — страсть, крикнуть мог любой, москвичи — они вообще народ горластый, но Иоанн почему-то был убежден, что предупредивший его тоже был оттуда, сверху.

Узник пригляделся к гордо гарцевавшему впереди кавалькады всаднику и… рванулся с места — уж больно много злобы скопилось в душе супротив треклятого Подменыша. Хорошо, что его вовремя удержала за плечо цепкая рука Малюты, иначе он непременно бы все загубил. Шли-то совсем за иным — посмотреть, как он ныне выглядит. То, что глава коротко острижена, а у самого Иоанна давно не чесанные патлы торчат во все стороны — оно понятно. Это исправить легко. Борода же — дело иное. Тут приглядеться надо, прежде чем ее ровнять.

И вновь хорошо, что Малюта рядом был. Он-то и подметил отличия. Иоанну же не до того было — уж больно злоба душила.

Не оставляли их небесные силы и потом, уже во время поджогов. И трут с кресалом не подводил, и погода сушью баловала, и в полном безветрии откуда ни возьмись вдруг поднимался столь нужный ветерок, чтобы раздуть робко занимающийся огонек и споро, чуть ли не за считанные мгновения, превратить его в бушующее пламя, яростно пожирающее все окрест себя.

К тому же не один Иоанн заметил эти знамения небес. Неумело щелкавший ножницами Малюта, который за всю свою жизнь только несколько раз стриг овец, да и то давно, признался уже после того, как подровнял бороду Иоанна «под царя», что словно кто-то незримый водил его руку, заставляя убрать лишнее то с одного, то с другого бока.

Сам Гришка был против этой затеи со схожестью. Не зная истинного замысла Иоанна, он считал это пустой блажью. Какая разница? Немалых трудов стоило убедить его в том, что если показать Подменышу его точное отражение, то гораздо легче будет поиметь с него вотчины и прочее.

Ну а говорить про небесное покровительство в тот отчаянный лихой день и вовсе ни к чему — оно присутствовало сплошь и рядом. Чего стоит один только дом со смолой. Завеса получилась — лучше не придумать. А в довершение ангелы-заступники истинного царя смогли увести всех стрельцов от двойника, оставив всего одного, после чего и возник у Иоанна дерзкий план выманить Подменыша куда-нибудь подальше.

Конечно, риск был, и немалый. Кликни двойник стрельцов вместо того, чтобы кидаться в погоню самолично, — и все. Не сносить тогда Иоанну головы. Но тут уж как при игре в зернь, когда проигравшийся ставит на кон дорогой нательный крест, надеясь, что одним махом сумеет отыграть все остальное.

Крест узник с себя не снимал. В этой игре ставки были куда выше. Жизнь против удачи — вот как обстояло дело. Но была у него твердая уверенность, что все выйдет как надо. Откуда она взялась, вытеснив из сердца страх перед возможным проигрышем, он не знал, но догадывался — да все оттуда же, с небес.

Он и остановился-то так вовремя лишь потому, что получил очередной тычок в бок от своего ангела покровителя, иначе бежал бы без оглядки до самого корнеевского кружала. Может, он и тогда не сумел бы переломить в себе страх, но впереди, прямо по ходу, черным жутким пятном вдруг возникло нечто настолько страшное, что оно перевесило опасность сзади. Тогда-то Иоанн остановился и с вызовом обернулся к догонявшему его всаднику.

Ну а дальше все было просто. Так просто, что он и сам впоследствии удивлялся. Помогла и ненависть, и ярость, и гнев, от которого застилало в глазах. Опять же подсобил и Малюта, заставив Подменыша обернуться, потому что одно дело — резать человека, который смотрит тебе прямо в глаза, и совсем другое — когда он отвернулся.

Со стрельцами тоже все вышло славно. Иоанн хоть и не сидел на уроках Федора Ивановича, но он и без поучений старика Карпова почуял, что сейчас самый лучший для него выход в том, чтобы говорить без умолку и не просто говорить, но и виноватить их всех, бросивших своего государя на растерзание злобным поджигателям.

Обвинив всех, но больше Епиху, не давая тому произнести ни слова в свое оправдание, он спустя время сменил гнев на милость, решив, что «кнута» хватит и пришла пора удоволить «пряником». С этой целью он похвалил того же Епиху за то, что тот оказался таким расторопным при тушении пожара, пообещав выдать ему целых три рублевика и по одному — каждому из стрельцов. Огрести месячное жалованье за несколько часов работы — было от чего возрадоваться.

Правда, Иоанн тут же взял с них клятву ничего не рассказывать о приключившемся на пожаре с ним самим, сославшись, что слух об этом немедля долетит и до смерти напугает Анастасию Романовну, а она и без того хворает. О том, что царица больна, новоявленный царь не раз слышал, когда ожидал выезда Подменыша, и тоже счел это добрым для себя предзнаменованием.

«Коли она, если все обойдется с Подменышем, сдохнет от моих рук, то ни у кого и в мысль не придет, что я к ней длань приложил», — рассуждал он.

Драную одежу на государе зоркий Епиха таки приметил, равно как и кровь на ней. Но когда он по простоте душевной спросил об этом у царя, тот лишь бесшабашно отмахнулся:

— За сук зацепился, когда гнался за татем. И кровища тоже не моя — лихого человека. Саблей полоснул его наотмашь, вот она и брызнула.

— А Игнашке-то подсобить не надобно? — озаботился Епиха. — Можа, послать двух-трех в помощь?

— Один там всего остался. Мыслю, что не след десятку стрельцов за одним татем бегать. Не личит это, — отрицательно мотнул головой Иоанн. — Чай, он и сам управится, не маленький. К тому ж у беглеца ни сабли, ни меча нет.

— Можа, у него нож засапожный имеется, — заметил Епиха.

— И нож ему прятать негде, — усмехнулся царь. — В лаптях он был — какой уж тут нож. У меня — дело иное, — добавил тут же, упреждая дальнейшие расспросы стрельца. — Мой и сабельку в руках держал, и засапожник уже вытащил. Еле-еле я его ссек. Вот вернется Игнашка, так он обоих и привезет. Второго-то татя я велел живым поймать. Он нам все и поведает — кто такие, да откуда, да по чьему повелению поджог учиняли.