Иосиф Сталин в личинах и масках человека, вождя, ученого
Шрифт:
После войны работы Пиотровского были положены в основу главы об Урарту известного учебника В. И. Авдиева «История Древнего Востока». Авдиев сам преподнес Сталину еще первый вариант учебника, точнее, стенограмму лекций, прочитанных в Высшей партийной школе при ЦК ВКП(б) в 1940/41 учебном году. В довоенных лекциях Авдиев отдал дань яфетической теории. Тогда он рассказывал слушателям: «Весьма возможно, что протохетты и близкие им по языку палайцы родственны другим древнейшим племенам Передней Азии, которых современные исследователи называют “азианическими”, вводя в эту группу Северную Месопотамию, и халдов, обитавших на территории Армении; по-видимому, они родственны и “яфетическим” племенам Кавказа. Наряду с более древними племенами, населявшими эти области Малой Азии и Северной Сирии, здесь, начиная со второго тысячелетия до н. э., обитали и другие племена, резко отличающиеся по своему языку от племен “азианической” группы. Некоторые ученые полагают, что в начале второго тысячелетия до н. э. здесь произошло крупное переселение племен. Однако нельзя объяснять все явления истории одними лишь миграциями племен и народов. Изменения языка и культуры могут в значительной степени объясняться теми крупными сдвигами, которые происходили в процессе изменения социально-экономических отношений (Марр! – Б. И.). Если древние племена протохеттской группы родственны по своему языку хурритам (харрийцам) и субарейцам, то более поздние хеттынеситы и близкие к ним по своему языку лувийцы говорили на языке очень близком к языкам народов так называемой индоевропейской группы. Целый ряд слов в этом позднехеттском языке дает близкие аналогии к словам латинского, греческого, древнеиндийского и даже древнеславянского языков. Таковы хеттские местоимения quis, quit, вполне соответствующие латинским quis, quid, хеттское uq, аналогичное греческому , наконец, хеттское существительное kimmant, чрезвычайно близкое греческому и даже русскому “зима”» [1346] . Так Авдиев попытался совместить марризм с вполне очевидными показаниями индоевропейского сравнительно-исторического языкознания. Примечательно, что в России, еще до дискуссии,
1346
В 1948 году Авдиев прислал в подарок Сталину первый том монографии «Военная история Древнего Египта» и первое официальное издание учебника «История Древнего Востока». За этот учебник Авдиев в 1951 году получил Сталинскую премию первой степени. Об истории Урарту там было сказано глухо. Поэтому в предисловии ко второму изданию автор счел нужным отметить: «Особое место во втором издании учебника занимают разделы, посвященные истории Урарту…» Когда в марте 1953 года учебник вышел вторым изданием, вождь уже не успел с ним ознакомиться. – Б. И.
1347
РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Ед. хр. 352. Л. 99.
До конца жизни Сталин сохранял неподдельный интерес к проблемам языка. 5 сентября 1952 года он принимал партийно-правительственную делегацию Монгольской Народной Республики во главе с Цеденбалом. В официальном протоколе записано: «В заключение беседы Сталин поинтересовался развитием грамматики в МНР.
Цеденбал говорит, что с введением русского алфавита грамотность сильно возросла и теперь до 90 % населения грамотные.
Сталин подтверждает, что старый алфавит затруднял рост грамотности, что звуковой, фонетический алфавит имеет все преимущества и что лет через 10–12 все будут грамотными. История культуры показывает, что сначала была система иероглифов. Это препятствовало распространению грамотности среди населения и переход к фонетической системе обеспечил широкое распространение грамотности. У мусульман тоже был сложный алфавит, а с переходом на русский алфавит грамотность быстро двинулась вперед» [1348] . Но перевести многосотмиллионный китайский народ на использование русского алфавита он не успел или – не решился, несмотря на усиленную просьбу Мао Дзэдуна к «вождю мирового пролетариата» дать ему какой-нибудь мудрый совет на все времена. Сталин совет, конечно, дал, но это уже другая, не языковедческая история. Даже в древние и Средние века уровень грамотности в Китае был выше, чем в странах Европы. Грамотное население современного Китая пользуется хоть и упрощенной, но все той же древнейшей иероглифической письменностью. А вот Япония без всякого давления перешла на параллельный фонетический алфавит с использованием старинной графики. И кто, кроме вождя, посмеет однозначно ответить на вопрос – чей путь лучше?
1348
С Эриком Осиповичем Ханпира судьба свела меня в 70–90-х годах прошлого века. Чуковский очень точно охарактеризовал взрывной характер этого яркого человека и высококвалифицированного лингвиста. См. также: Эр. Хан-Пира. Перед рассветом // Сумерки лингвистики. Из истории отечественного языкознания. Антология. М.: Academia, 2001.
Только через несколько лет после смерти Сталина, в хрущевскую «оттепель», идеологическая узда чуть ослабла, да и то ненадолго. Как известно, при Хрущеве началась первая антисталинистская кампания, которая затронула в числе прочих наук и лингвистику, точнее «сталинское учение о языке». Напомню, Хрущев как-то заявил, что у «Сталина были минуты просветления» и что он, возможно, сам написал языковедческие статьи. Но в общем русле советского антисталинизма в аппарате ЦК КПСС конца 50–60-х годов началось движение в сторону реабилитации Марра и развенчания теперь уже трудов-брошюрок Сталина. Вышло несколько публикаций (конечно же, как всегда, заказных) бывших учеников и последователей Марра (В. И. Абаев и др.), в которых отмечались его заслуги в различных областях знания и в особенности в области кавказоведения. К. И. Чуковский, оставивший интереснейший дневник интеллектуальной жизни сталинской и постсталинской эпох, записал в годы «оттепели», что к нему однажды пришли в гости Татьяна Винокур, Крысин и Ханпира: «Талантливые молодые лингвисты, Ханпира [1349] – задиристый, постоянно готовый уличать, резать правду-матку в глаза… Рассказали, что их институту заказаны чуть ли не три тома, чтобы разбить учение Сталина о языке – его, как сказано в предложении ЦК, “брошюру”. Пять лет называли его статьи “Гениальный труд корифея науки товарища Сталина” – и вдруг “брошюра”! В. В. Виноградов, громче всех восхвалявший “гениальный” труд – теперь в опале» [1350] .
1349
Чуковский К. Дневник. 1955–1969 // Знамя. 1992. № 12. С. 162.
1350
Пиотровский Б. Б. Указ. соч. С. 262.
Робкие статьи, робко напоминавшие о Марре, опубликовали, конечно же, не в «Правде» или «Большевике», а в малотиражных научных изданиях. В Грузии верные «марристы» приступили к подготовке сборника его неизданных трудов; начались разговоры о переиздании сочинений Марра и разработке обновленной антибуржуазной, советской концепции происхождения языка и мышления. Последним вопросом занялись бойкие философы, которые успели побывать в «марристах», затем в столь же искренних антимарристах и – наоборот (например, А. Г. Спиркин). Но как во времена господства «школы Марра», так и после языковедческой дискуссии 1950 года, а теперь уже и после очередного поворота, так никто всерьез и не рассмотрел идеи Марра и работы его последователей, а главное критиков, в особенности критические реплики Сталина. Советская пропаганда всегда назойливо подменяла собой гуманитарную науку, даже в либеральные времена. Когда Хрущева сняли с руководящих постов, то начался новый этап, теперь уже брежневского «застойного» дряхлеющего сталинизма. Вместе с ним (дряхлеющим сталинизмом) все остались на тех местах, на которых застала их смерть Сталина. Академик Виноградов, крупный ученый, внесший вклад в отечественную филологию, был настолько травмирован роковыми переломами своей судьбы, что совершил на старости лет очередной малопочтенный поступок: на знаменитом судебном «процессе Синявского и Даниэля» выступил в качестве эксперта со стороны обвинения и «научно» подтвердил антисоветский характер их литературных произведений. Алпатов, достаточно объективно описавший политический «слалом» Виноградова, как и других антимарристов в лингвистике, всячески подчеркивая политическую расторопность престарелого Марра (в чем тот действительно был замечен), стыдливо обошел этот вопрос.
Советский (российский) ученый, власть и мораль – особенная, ждущая своего часа проблема. В этой книге я обозначил ее всего лишь через авторскую интонацию. После Фауста губительный жар соблазнов, иссушающих дар талантливого человека, в полной мере испытали в XX веке главным образом немецкие и советские ученые, взнузданные каждый своим тоталитаризмом.
Язык-мышление или мышление и язык?
Сложнее всего объективно оценить лингвистическую часть наследия Марра. Наибольшие сомнения вызывают исходные предпосылки его четырехэлементного анализа. Надеюсь, рано или поздно истоки этого «таинства» будут открыты. Желательно, чтобы этим вопросом заинтересовался кто-то из специалистов, владеющих аппаратом математической логики или изучающих проблемы пазиграфии/пазилалии. Очень может быть, что ответ лежит на поверхности. Но есть еще одно, более существенное сомнение, выводящее нас на глубинную проблему, связанную с возможностью познания прошлого. Ее неожиданным образом высказал Пиотровский. Вспоминая о марристской реконструкции семантических цепочек, воспроизводящих ассоциативные ряды, якобы свойственные мышлению древнего человека (рука-вода-женщина-небо и т. д.), Пиотровский писал: «В вопросах семантики я сам понял неправильность семантического отождествления и стал считать, что все семантические связи основаны на ассоциативной способности нашего мышления, а не на его качественном отличии в древности» [1351] . После этого замечания большую часть работ Марра, и не только его, можно отправить в макулатуру. Однако не будем торопиться. В молодости Борис Борисович сам был потрясен, когда на совершенно ином, чем у Марра, материале сумел обнаружить рудименты подобных семантических рядов в мышлении древних египтян. Тогда он собственными глазами проследил их (буквально!), изучая рисунки древнеегипетских иероглифов на папирусах, настенную заупокойную живопись в гробницах, мифологию. Тогда он не предполагал, что все эти наблюдения могут быть всего лишь отражением его же воображения. Его реплика выводит нас на одну из фундаментальных проблем: проблему возможности познания (понимания) прошлого. Откуда возникла уверенность, что в принципе можно узнать (понять) то, что делал, чувствовал, как мыслил давно умерший человек, да еще иной эпохи и другой культуры? Не есть ли все историческое знание (в самом широком смысле слова) сплошное домысливание, мифотворчество, подобно тому как первобытные жрецы-маги вещали голосами потусторонних духов или античные историки сочиняли патетические речи давно умерших героев? Нет, конечно. Не во всем, но в самом существенном мы их (мертвых) понимаем и понимаем так, как они понимали себя и друг друга при жизни. Дело в том, что в своей основе все люди всех эпох одинаковы. Человеческий род, культура, цивилизация – это единство. В основе его лежит единство принципов биологической и психической организации, а значит, единство исходных принципов мышления, чувствования и языка, языка как глубинной логики в витгенштейновском смысле или символизации в смысле Кассирера. Вот и младший современник Марра, ученик А. Мейе, сам выдающийся лингвист Ж. Вандриес отметил: «Не будет ошибочным и утверждение, что существует только один человеческий язык под всеми широтами, единый по своему существу» [1352] . Все национальные языки производны от общечеловеческой основы языкотворчества. Так, таинственным образом, через науку мы возвращаемся к библейскому Бытию – оказывается, способность к глоттогонии (словотворчеству) заложена во всем человечестве, а многообразие языков есть практическое следствие
этой способности*. Отсюда одна из фундаментальных предпосылок взаимопонимания всех людей, родившихся на земле, вне зависимости от конкретного языка общения, культуры и эпохи. Но об этой изначальной способности писал и Марр, трактуя ее не как врожденную, а исторически развитую способность к глоттогонии.1351
Вандриес Ж. Язык. Лингвистическое введение в историю. М.-Л.: ОГИЗ, 1937. С. 391–391.
1352
Здесь излагается концепция «универсальной грамматики», разработанной выдающимся американским лингвистом Ноэмом Хомским. См. его: Картезианская лингвистика. Глава из истории рационалистической мысли. М., 2005. Новейшие веяния в вопросах происхождения языка людей и наиболее убедительная критика концепций Хомского см.: Д. Бикертон. Язык Адама. Как люди создали язык. Как язык создал людей. М., 2012.
Другая фундаментальная предпосылка, позволяющая надеяться на адекватное понимание людей прошлого (да и современных иноязычных культур), заложена в синкретизме общечеловеческого языка.
В большинстве своем отечественные и зарубежные лингвисты и философы склонны отдавать приоритет в происхождении языка звуку (фонеме), то есть голосу и слуху. Вспомним, с каким пренебрежением Сталин, с подачи Чикобавы, отзывался о языке жестов. После работ Марра старый спор разгорелся с новой силой. Что первично: звук, а затем зрение (письмо, жест) или наоборот – первично зрение (мимика, жест), а затем слово-звук и т. д.? Эту полемику можно проследить во многих работах, выходящих и в наше время. Но оба взгляда наиболее четко были сформулированы Р. Якобсоном и О. Фрейденберг. Первый настаивал на первичности для человеческого сообщества звукового способа коммуникации, вторая – на первичности зримого, то есть образа. Вандриес и здесь попытался найти компромисс: «У всех народов в большей или меньшей степени жест сопровождает слово, мимика лица одновременно с голосом передает чувства и мысли говорящего. Мимика – это зрительный язык. Но письмо – так же зрительный язык. Как и вообще всякая система сигналов. Зрительный язык, по всей вероятности, так же древен, как и язык слуховой» [1353] . Но концепция Марра много глубже. Он нигде не говорил о первичности кинетического языка. Он только утверждал, что язык жестов предшествовал языку словесному и оба они прошли ряд трансформаций. Первичен же был комплексный «способ» передачи информации, когда все еще не расчленено: жест, дыхание, звук, танец, ритм, мимика, пение… В этом смысле языки тела совместно с говором народов – это один-единственный язык человечества, из которого в разных сочетаниях расщеплялись подобно пучку, а затем вновь сходились и вновь расщеплялись все естественные языки человечества.
1353
Вандриес Ж. Указ. соч.
Через десять лет после смерти Марра во Франции вышла книга философа Мориса Мерло-Понти «Феноменология восприятия». Ее темой стало размышление о человеческом теле как источнике всех значений, всех смыслов, включая значения слов, эмоций, движений. Автор писал: «Поведение моего тела наделяет окружающие меня объекты значением для меня и для других. Смысл жеста не содержится в жесте как физическое или физиологическое явление. Смысл слова не содержится в нем как звук. Но тем-то и определяется человеческое тело, что оно присваивает себе в бесконечной серии разрозненных актов ядра значений, которые превышают и преображают его естественные способности» и т. д. [1354] Тело: мысль, жест, слово – все является носителем смыслов. Именно они элементы всеобщего языка человечества. Так ведь это и есть язык Адама и Евы. Не помня и не думая о нем, мы все продолжаем изъясняться на этом изначальном языке, по-своему (национально) реализуя неисчерпаемые возможности Слова. Никакого другого общечеловеческого протоязыка мы никогда не сыщем. По той же причине никогда объективно не зафиксируем и праязык лингвистической семьи. Все отличие между людьми заключено только в «способе употребления своего тела» как орудия коммуникации, в том числе словесной. И сейчас, перечитывая Витгенштейна, я не могу согласиться с его афоризмом: «Границы моего языка определяют границы моего мира». Мой язык есть одно из порождений моего тела, и именно оно (его коммуникативность) определяет границы моего мира. Даже лишившись языка, у человека остается возможность жеста, дыхания, наконец, как знака своего присутствия. С отказом последних функций, с последним вздохом, прерывается связь с миром и его смысл.
1354
Мерло-Понти М. Феноменология восприятия. СПб., 1999. С. 252 и др.
Хочу напомнить о том, что, по свидетельству С. Эйзенштейна, Л. С. Выготский и А. Р. Лурия предполагали провести совместные исследования с Марром. Никто из них не был лингвистом, но если Эйзенштейна увлекала мысль о киноязыке и с ней он пришел к академику, то выдающиеся психологи имели в своем багаже результаты уникального исследования. Идею этого эксперимента предложил Выготский. В начале 30-х годов более молодой и физически крепкий Лурия с коллегами (Выготский страдал туберкулезом) отправился в Среднюю Азию (Узбекистан и Киргизию), чтобы проверить гипотезу Выготского о влиянии внешних социокультурных факторов на качественные структуры восприятия и мышления. Как считали исследователи, коренное население Средней Азии переживало тогда серьезную социокультурную ломку: часть населения отдаленных от центра кишлаков «застыло» в предфеодальной и феодальной формации, другая часть под влиянием социальных преобразований (коллективизация, культурная революция, изменение условий труда, быта, уровня овладения грамотностью, влияние пропаганды) должна была как-то на них отреагировать. Не буду обстоятельно комментировать результаты исследований и отсылаю читателя к материалам, опубликованным Лурией спустя тридцать лет, что было связано с особыми причинами [1355] . Сама по себе концепция Выготского целиком лежала в русле марксизма-ленинизма и даже раннего сталинизма. Вообще все социологическое направление в гуманитарной науке, включая постмарксистскую философию (Дюркгейм) и лингвистику, признавало общественные процессы решающими факторами в развитии мышления и языка. Ни Марр, ни Выготский не были в этом оригинальны. Но Марр мыслил масштабно, целыми формациями и для подтверждения своих выводов пользовался сомнительными «палеонтологическими» методами. Психологи использовали достаточно простой метод тестирования, предварительно разбив население на различные группы в зависимости от внешних факторов: грамотность, работа в колхозе, ведение натурального хозяйства и т. д. Вывод: в результате решительных краткосрочных социальных и культурных преобразований (революций!) человеческая психика способна в кратчайший срок переходить от примитивного воспроизведения конкретных форм практической деятельности и непосредственных впечатлений на различные уровни вербально-логического и даже абстрактного мышления, отражаемого и в языке. При иных условиях такие коренные изменения могут протекать, и действительно длятся, столетиями. Но при всех изменениях биологическая и физиологическая основа людей практически не изменяется.
1355
Лурия А. Р. Об историческом развитии познавательных процессов. Экс пе риментально-психологическое исследование. М., 1974; Его же. Этапы пройденного пути. Научная биография. Изд-во МГУ, 1982.
Как известно, сотрудничество с Марром не состоялось из-за его смерти и кончины Выготского, а Лурия своевременно не опубликовал результаты исследований и никогда больше не пытался их повторить и сопоставить в исторически изменившихся условиях. Во второй половине 30-х годов Сталин резко поменял идеологические и пропагандистские акценты. Если до этого он неустанно повторял мысль о многоукладности жизни различных народов СССР, то с подоспевшим триумфом сталинского социализма в отдельно взятой стране все народы разом и целиком должны были вступить в фазу «социалистической формации». Конечно, следовало изживать «родимые пятна и пережитки» предшествующих формаций, но этими вопросами уже вовсю занимались структуры, не имеющие отношения к психологии и лингвистике.
Опять вспоминается проза Андрея Платонова, его повесть «Такыр», описывающая судьбу «женщины Востока», пережившей в кратчайший срок ментальный и духовный скачок от «говорящего орудия» (рабыни) до женщины эпохи паровозов и электрических ткацких станков.
И все же – можно ли мыслить без языка?
В ответе Холопову Сталин несколько раз упомянул XVI съезд партии, на котором, как уже говорилось, не только он высказывался по проблемам будущей судьбы наций и их языков, – на нем с приветственным словом от имени научных работников страны и явно по инициативе Сталина выступал и академик Марр. Однако XVI съезд оказался уникальным не только в этом «промарристском» отношении. Сразу после основного доклада Генерального секретаря с «организационным отчетом ЦК» выступил секретарь ЦК ВКП(б) Л. М. Каганович. Если в предвоенный период В. М. Молотов был «правой рукой» Сталина, то тогда же его «левой рукой», без сомнения, был Каганович. Говорят, он обладал недюжинными организационными способностями и совершенно беспощадной душой. Он настолько был предан вождю или же так его боялся, что не посмел заступиться даже за своего родного брата, покончившего с жизнью в преддверии ареста в 1941 году.
На XVI съезде партии в обширном докладе Каганович говорил о многих вещах, например об индустриализации, о коренной перестройке всех пролетарских организаций, о сельском хозяйстве, о росте культуры. Человек, не имевший даже среднего образования, учил уму-разуму сидящих в зале дореволюционных академиков, партийцев ленинского призыва, закончивших российские и зарубежные университеты. В середине доклада Каганович запланированно отвлекся и заявил: «По линии культуры, по линии литераратуры, особенно в национальных республиках, обострилась классовая борьба, и нужна величайшая бдительность на этом фронте». Приведя в качестве примера обострения классовой борьбы какую-то нелепую опечатку из статьи в «Правде», переведенной на туркменский язык, Каганович заявил: «А вот пример из области философской литературы. В “Правде” была помещена рецензия о семи книгах философа-мракобеса Лосева. Но последняя книга этого реакционера и черносотенца под названием “Диалектика мифа”, разрешенная к печатанию Главлитом, является самой откровенной пропагандой наглейшего нашего классового врага… Приведу лишь несколько небольших цитат из этого контрреволюционного и мракобесного произведения». Опуская большую часть цитат, которые в интерпретации оратора действительно звучали диковато, даю заключительную часть его научного пассажа, начиная с последних цитат из книги А. Ф. Лосева: «Коммунистам нельзя любить искусство. Раз искусство, значит – гений. Раз гений, значит – неравенство. Раз неравенство, значит – эксплуатация»; «Иной раз вы с пафосом долбите: “Социализм возможен в одной стране”; не чувствуете ли в это время, что кто-то или что-то на очень высокой ноте пищит у вас на душе: не-ет!».