Ипатия

Весь вид Рафаэля, тревожно смотревшего на префекта, говорил, что в его душе происходит мучительная борьба. Старый воин невольно вздрогнул, заметив глубокую и мрачную сосредоточенность его лица.

– Поэтому-то, – продолжал молодой человек, – следи за своими поступками и за поступками твоих детей. Если мою вновь рожденную надежду уничтожит какая-нибудь глупость или низость, свойственная всем человеческим существам, с которыми я до сих пор постоянно сталкивался, если случайный поступок с вашей стороны вырвет с корнем эти надежды, то лучше бы вам убить моего первенца, потому что я тогда буду вас ненавидеть!

– Да поможет нам Господь! – произнес старый воин.

– А теперь, – заговорил Рафаэль, желая переменить разговор, – нам нужно основательно обсудить, в каком направлении нам следует плыть. Что будет, если ты вернешься в Карфаген или Гиппон?..

– Я буду обезглавлен!..

– Несомненно! Но если подобное событие не представляет для тебя ничего прискорбного, то подумай о своей дочери и о сыне…

– Друг мой, – прервал его префект, – я знаю, ты имеешь в виду общее благо. Но не искушай меня, прошу тебя. Тридцать лет я сражался рядом с Гераклианом и рядом с ним хочу умереть, ибо вполне заслужил такую честь.

– Виктория! Виктория! – крикнул Рафаэль. – Помоги мне! Твой отец, – продолжал он, когда девушка вышла из-под тента, – хочет жертвовать собственной головой и рисковать нашей жизнью, высадившись в Карфагене.

– Пожалей меня, пожалей нас! – взмолилась Виктория, нежно прильнув к отцу.

– А также и меня, – добавил Рафаэль со спокойной улыбкой. – Я не так груб, чтобы выставлять напоказ услуги, которые имел удовольствие оказать вам, но все-таки надеюсь, что ты вспомнишь и о моей жизни. А кроме того мне странно, что ради своей чести ты готов пожертвовать жизнью полсотни честных солдат, слепо верящих тебе, не умеющих отличить правую руку от левой. Хочешь, я спрошу, что они об этом думают?

– Зачем? Это вызовет бунт! – сурово заметил стариц.

– Я готов повиноваться тебе, но с условием, что ты я уступишь. Не знаешь ли ты, например, какого-либо надежного человека в Киренаике?

Префект молчал.

– Выслушай нас, отец мой! Почему бы нам не отправиться к Еводию? Он твой старинный товарищ… и… и с полным сочувствием относился к этому походу… Подумай, теперь, вероятно, и Августин там. Он собирался отплыть в Веренику для переговоров с епископами Пентаполиса, когда мы уехали из Карфагена.

При имени Августина старик оживился. – Правда, Августин будет там, и я должен увидеться с ним. Это наш друг. По крайней мере мне удастся воспользоваться его советами. Если он решит, что моя обязанность – возвратиться в Карфаген, то я всегда успею это сделать. А наши воины?

– Насколько мне известно, – возразил Рафаэль, – Синезий и все землевладельцы Пентаполиса с радостью будут кормить и содержать таких удальцов, умеющих владеть оружием. Чернокожие так теснят их, что они едва дышат. Думаю также, что мой приятель Викторий с удовольствием примет участие в походе против языческих грабителей.

Старый воин молча кивнул головой в знак согласия. Молодой трибун, все время с мучительным ожиданием следивший за выражением лица своего отца, поспешил уведомить солдат о принятом решении. Эта новость была встречена восторженными возгласами, и через несколько мгновений, при попутном северо-западном ветре, судно направилось к западной оконечности Сицилии.

– А теперь, – обратился префект к Рафаэлю и к своему сыну, – я прошу вас не истолковывать превратно мои побуждения. Может быть, я и слаб, – это так свойственно усталым людям, лишенным всяких надежд, – но не думайте, что я забочусь о собственной безопасности. Богу известно, что я с радостью бы умер. Я отказался бы от своего плана только потому, что мои дети не помешают мне вернуться в Карфаген, если Августин одобрит мое решение. Молю Бога только о том, чтобы я успел укрыть мою дорогую дочь под верной защитой монастыря.

– Монастыря?

– Да, конечно. С самого ее рождения я мечтал посвятить ее жизнь служению Всевышнему. Да и что может быть лучше для бедной, беззащитной девушки в наше смутное время.

– Прости меня, – сказал Рафаэль, – но я решительно не понимаю, какое удовольствие или какую пользу извлечет Божество из безбрачия твоей дочери?

– Послушай! – воскликнул префект, вспыхнув от того презрительного тона, которым говорил Рафаэль. – Когда ты поближе познакомишься с посланиями святого Павла, ты не станешь оскорблять убеждения и чувства последователей христианской религии, посвящающих Богу свои лучшие сокровища!

– Я понимаю. Значит, Павел из Тарса внушил тебе эту мысль? Благодарю тебя за сообщение, которое избавит меня от труда изучать его творения. Позволь мне с великой благодарностью вернуть эту рукопись твоей дочери, вечным заточением которой ты мечтаешь угодить своему Божеству. Теперь мне хотелось бы как можно реже общаться с членами твоей семьи.

– Дорогой друг, – заговорил старый воин, искренне опечаленный. – Мы у тебя в долгу и слишком сильно к тебе привязались, чтобы так неожиданно и глупо расстаться. Если я чем-либо оскорбил тебя, то забудь и прости меня, молю тебя.

И старик крепко сжал руку Рафаэля.

– Уважаемый друг, – невозмутимо отвечал Рафаэль, – я также не забуду тех прекрасных мгновений, которые я провел с вами. Но мы должны расстаться. Откровенно признаюсь тебе, что полчаса тому назад я почти готов был перейти в христианство. Я находил, что Павел прав, совершенно прав, считая церковь развитием и осуществлением нашего древнего национального строя. Очень благодарен тебе за то, что ты указал на мое заблуждение. Я сохраню мою зарождающуюся веру для того Божества, которое не заставляет своих детей попирать основные законы бытия. Прости!

Пораженный префект не успел еще прийти в себя, как Рафаэль удалился на противоположный конец палубы.

«Разве я не предвидел, – размышлял он, – что такой яркий луч неизбежно должен угаснуть? Разве я не предвидел, что этот старик окажется ослом, как и все прочие?.. Безумец! Я все еще ищу разума на этом свете! Назад, в хаос, Рафаэль Эбен-Эзра! Продолжай черпать воду решетом до конца этой комедии!»

И, присоединившись к солдатам, он не разговаривал более ни с префектом, ни с его детьми до самой Вереники. Здесь он передал Виктории ожерелье, снятое с убитого воина, и быстро скрылся в толпе.

Глава XVIII ЗЛОПОЛУЧНЫЙ ПРЕФЕКТ

Судьба снова забросила Филимона к его старым друзьям – готам. Он искал два существеннейших условия своего благополучия: свободу и родного по крови человека. Свободу он нашел немедленно в том большом зале, где пировали и веселились готы. Остановившись в углу, у входа в зал, юноша совсем забыл недавний гнев и страх. Он думал только о своей сестре.

Может быть, она находится здесь, в этом самом доме?

Лелея эту мечту, Филимон соображал, которая из присутствующих девушек могла оказаться этим дорогим для него существом! Не Пелагия ли – самая прекрасная и самая грешная изо всех?