Ирландия

– Нет. – Королева сверкнула глазами. – Это недостойно короля.

Верховные короли не возглавляли набеги за чужим скотом.

– Тогда кто?

– Пусть едет твой племянник, Конал, – ответила королева.

Подумав немного, верховный король уже не в первый раз вынужден был признать, что его жена умна.

– Что ж, – наконец сказал он, – может, это выбьет из его головы желание стать друидом. Но мне кажется, – продолжил он, – лучше дождаться следующей весны.

Теперь настал черед королевы хотя и с неохотой, но посмотреть на мужа с некоторым уважением. Потому что она сразу поняла, что у него на уме. Быть может, он даже намеренно не ставил точку в истории с тем наглецом из Коннахта. Если кто-то среди огромного числа вождей острова готов был восстать против его власти, он хотел дать им время, чтобы проявить себя. Они-то могли думать, что их замыслы зреют втайне, но король наверняка о них узнает. Недаром он был верховным королем. Как только он обнаружит врага, он раздавит его, пока тот еще не успел найти союзников.

– Тогда ничего пока не говори, – предложила королева, – но когда наступит Белтейн, отправь Конала за быком.

В небе зажглась радуга. В этой части острова радуги были нередки, вот и сейчас, когда после короткого дождя выглянуло солнце, прямо над устьем Лиффи и заливом повис яркий сверкающий мост.

Как же Дейрдре любила Дуб-Линн! Теперь, когда ей предстояло уехать отсюда в Ульстер, она наслаждалась каждым днем. Тайные уголки ее детства и раньше казались ей самыми красивыми местами на земле, но перед скорым расставанием они как будто наполнились особой щемящей тоской. Она часто бродила вдоль реки. Девушке нравился ее переменчивый нрав. А еще она уходила на берег моря и шагала по усыпанному ракушками песку вдоль извилистой кромки воды, к каменистому холму на южном краю залива. Но было одно место, которое она любила больше всех остальных. Путь туда был неблизким, но это того стоило.

Сначала нужно было перейти по Плетеной переправе на северный берег. Потом узкими тропками пройти через топкие заросли и выбраться на длинную восточную полосу залива. Дальше, чуть в стороне от берега, ее долго сопровождали песчаные и поросшие травой отмели, и когда они наконец отступали, впереди, в конце длинной земляной косы, появлялся высокий хребет северного мыса. И тогда Дейрдре, каждый раз с радостным волнением, устремлялась вперед и начинала подниматься.

На вершине мыса, вдали от всех, таилось уютное маленькое убежище. Несколько сдвинутых в круг высоких камней, прикрытых сверху огромной каменной плитой, положенной чуть наклонно, были оставлены здесь то ли людьми, то ли богами еще в незапамятные времена. Внутри этого укромного пристанища грозный шум моря стихал и превращался в мирный тихий шепот. А в солнечные дни Дейрдре любила сидеть или лежать на каменной крыше, предаваясь мечтам или просто наслаждаясь чудесным пейзажем.

Ничего удивительного в том, что ей нравилось забираться на вершину мыса, не было. Потому что отсюда открывался один из красивейших прибрежных видов во всей Европе. На юге мерцала огромная гладь залива, чьи серо-голубые воды напоминали расплавленную, хотя и холодную лаву или мягко поблескивающую кожу морского божества. На горизонте, вдоль всего берега, высились камни и утесы, холмы и гребни гор, а за ними дымчатые склоны давно погасших вулканов сливались с далекой синевой неба.

И все же, как ни восхищалась Дейрдре изумительным видом на юге, ей больше нравилось смотреть в другую сторону, на север. Отсюда тоже можно было любоваться морскими просторами, пусть и не такими грандиозными, а еще весьма живописной прибрежной равниной, которую здесь называли Долиной Птичьих Стай. Однако северный пейзаж манил ее по иной причине. Сразу за мысом начинался еще один залив, размерами и формой больше похожий на устье реки, и было в этом заливе два острова. Дальний и более крупный из них своими продольными очертаниями напоминал ей рыбу, и в те дни, когда волны приходили в движение, девушке иногда казалось, что он вот-вот уплывет далеко в море. Но больше всего ее притягивал второй островок. Он был совсем близко, и она не раз думала, что до него вполне можно доплыть на лодке. На одном из его берегов был песчаный пляж, в середине поднимался небольшой пригорок, поросший вереском, а со стороны моря темнел невысокий скалистый утес с расщелиной, сквозь которую виднелся высокий камень, стоящий на усыпанной галькой земле. Остров был безымянный и необитаемый. Но он так манил к себе! Дейрдре он буквально завораживал, и в теплые дни она могла часами сидеть и смотреть на него.

Однажды Дейрдре взяла с собой отца, и теперь, когда она возвращалась домой после долгих прогулок, он с улыбкой спрашивал:

– Ну что, снова любовалась на свой остров?

Этим утром она тоже была там и теперь возвращалась расстроенная. В пути ее застиг дождь, но она не обращала на него внимания. Мысль о замужестве угнетала ее. Она до сих пор не видела того человека, которого прочили ей в мужья кузнец Гоибниу и ее отец, но за кого бы ее ни выдали, это означало, что ей придется покинуть родные места. «Я ведь не могу выйти замуж за морскую птицу», – печально думала Дейрдре. Когда она вернулась домой, то обнаружила, что один из двух британских рабов сдуру уронил бочонок с любимым вином ее отца, бочонок треснул, и больше половины содержимого вытекло. Отца и братьев дома не было, иначе раба уже давно бы высекли, а так Дейрдре лишь в сердцах прокляла его всеми известными ей богами. Поведение раба после этого возмутило ее еще больше. Вместо того чтобы попросить прощения или хотя бы принять виноватый вид, этот горемыка, услышав имена богов, бухнулся на колени, истово перекрестился и начал бормотать свои молитвы.

Вообще-то, два этих раба из Западной Британии были одним из самых удачных приобретений отца. Несмотря на все свои недостатки, в том, что касалось домашнего скота, Фергус имел безошибочный глаз, и не важно – были это животные или люди. Дейрдре слышала, что многие из британцев в восточной части соседнего острова изъяснялись только на латыни. После нескольких веков римского владычества ничего удивительного в этом не было. Но в Западной Британии говорили в основном на языке, очень похожем на ее родной язык. Один из рабов был высоким и плотным, второй – росточка небольшого; темные волосы у обоих были сбриты в знак рабства. Работали они весьма усердно. Но у них была собственная вера. Вскоре после того, как их привезли, Дейрдре увидела, как они вместе молятся. Заметив ее удивление, они объяснили, что исповедуют христианство. Дейрдре знала, что в Британии много христиан, и даже слышала о небольших христианских общинах на их острове, но в самой религии понимала очень мало. Слегка встревожившись, она спросила об этом отца, но тот ее успокоил:

– Британские рабы часто бывают христианами. Это религия рабов. Велит им быть покорными.

Оставив раба с его молитвами во дворе, Дейрдре вошла в дом. Быть может, там, в мирной тишине, настроение ее улучшится. Под дождем ее волосы спутались. Она села на скамью и начала их расчесывать.

Добротный и крепкий, их круглый дом был построен из глины и лозняка и в диаметре достигал примерно пятнадцати футов. Свет проникал внутрь через три двери, которые сейчас были открыты настежь, чтобы впустить свежий утренний воздух. В центре находился очаг, легкий дымок от него поднимался к соломенной крыше. Рядом с очагом стоял большой котел, а на низком деревянном столе – стопка деревянных тарелок. Островитяне не часто пользовались глиняной посудой. На другом столе, у стены, хранились самые главные семейные ценности: красивая бронзовая чаша с пятью ручками, ручная мельница для зерна, пара прямоугольных игральных костей с четырьмя плоскостями, которые нужно было бросать по прямой линии, несколько деревянных кружек, отделанных серебром, и, конечно же, отцовский кубок, сделанный из черепа.

Некоторое время Дейрдре сосредоточенно расчесывала волосы. Ее досада куда-то улетучилась. Но где-то в глубине души еще теплилось то смутное чувство, которое не отпускало ее последние два месяца со дня их возвращения после праздника Лугнасад и которое Дейрдре так упорно не желала признавать. Высокий юный принц с бледным лицом. Она передернула плечами. Какой смысл думать о нем?

А потом она услышала, как ее зовет глупый раб.

Быстрые лошади несли колесницу все дальше вперед. Конал стоял во весь рост, на одной руке его поблескивал тяжелый бронзовый наручник. В колеснице, которой управлял его возничий, как и полагалось по высокому статусу принца, лежали копье, меч и щит. Впереди, над морем, Конал заметил радугу.

Правильно ли он поступает? Даже когда колесница уже приблизилась к деревянной переправе возле Дуб-Линна, Конал еще сомневался. Он был готов обвинить во всем Финбара, но, подумав хорошенько, решил, что друг не виноват. Все дело было в золотых волосах девушки и ее удивительных глазах. И в чем-то еще, чему Конал не знал названия.

Конал никогда прежде не влюблялся. Конечно, опыт общения с женщинами у него был – люди из свиты верховного короля об этом позаботились. Но ни одна из молодых женщин, с которыми он до сих пор встречался, не заинтересовала его по-настоящему. Разумеется, кто-то ему нравился. Но стоило Коналу поговорить с молодой особой некоторое время, как он начинал ощущать, что между ними возникает невидимая стена. Сами женщины не всегда это понимали, они даже находили весьма привлекательным, когда красивый молодой человек вдруг впадал в задумчивость или легкую грусть. А ему хотелось другого. Его печалило, что он ни с кем не может поделиться своими мыслями, а мысли самих девушек так предсказуемы.

– Ты слишком многого хочешь, – откровенничал с ним Финбар. – Не стоит ожидать от молодой женщины мудрости друида.

Но дело было не только в этом. С самого раннего детства, когда Конал сидел в одиночестве возле озер или наблюдал, как красное солнце уходит за горизонт, его всегда посещало чувство глубокой причастности и уверенности в том, что он предназначен богами для какой-то особой цели. Иногда это чувство наполняло его невыразимой радостью, в другие дни казалось тяжкой ношей. Когда-то он думал, что и все остальные испытывают нечто подобное, и был немало удивлен, осознав, что это не так. Он вовсе не хотел противопоставлять себя всему миру. Но с годами эти чувства не только не проходили, а, наоборот, усиливались. И так уж вышло, что, хотел того Конал или нет, когда он смотрел в глаза какой-нибудь милейшей девушке, тревожный голос в его голове тут же напоминал: осторожно, она помешает твоему предназначению.

А как же та девушка с необыкновенными зелеными глазами? Не была ли она еще большей помехой? Конал не думал, что золотоволосая красавица чем-то сильно отличается от других знакомых ему женщин. И все же предостерегающий голос, который обычно останавливал его, на этот раз звучал недостаточно громко, чтобы принц услышал его. Конала влекло к этой девушке. Он хотел побольше узнать о ней. Поэтому даже Финбар бы удивился, узнав, что принц так долго колебался, прежде чем велел своему возничему запрячь в легкую колесницу пару самых быстрых коней и, не сказав никому ни слова, отправился к Плетеной переправе у темной заводи Дуб-Линн.