Ирландский спаситель

Продолжать было нечего. У меня нет права злиться. Но я злюсь, хотя бы по той простой причине, что мне нужно злиться как можно сильнее, чтобы мне не было так больно. Гнев легче, чем потеря, легче, чем горе. Гнев можно направить вовне, вместо того чтобы впустить внутрь себя обволакивая твою душу, пока он не сокрушит все, что у тебя осталось.

Смутно я чувствую, как уносят поднос, сгребают столовое серебро, а затем внезапно ощущаю чей-то вес на кровати рядом со мной. Я отстраняюсь, но руки Александра на мне настойчивы, он отводит мои от моего лица, перемещая меня так, что я лежу в кровати на боку лицом к нему. Он тоже лежит на боку, наблюдая за мной, пока его глаза изучают мое лицо, а руки обхватывают мои сжатые кулаки.

— Поплачь, если тебе нужно, малышка, — успокаивающе говорит он. — Трудно что-то терять. Трудно это отпустить, моя маленькая девочка. Ты можешь плакать столько, сколько захочешь.

— Чего ты от меня хочешь? — Я шепчу это сквозь рыдания, и я не знаю, понимает ли он меня, потому что он ничего не говорит. Он просто держит мои сжатые руки, слушая, как я всхлипываю, пока он напевает себе под нос ту же песню, которую он напевал, расчесывая мои волосы.

Александр — странный человек. В глубине души я знаю, что некоторые из его эксцентричностей должны ужасать меня, потому что он может быть кем угодно. Насколько я знаю, он может быть серийным убийцей, играющим со мной, как с мышью, соблазняющим ложным чувством безопасности, прежде чем разобрать меня на части, кусочек за кусочком. Его странности без преувеличения указывают на это. Но после встречи с Алексеем я не могу заставить себя чувствовать такой ужас, как следовало бы.

Я долго плачу, лежа там, чувствуя, как все это выливается из меня. Александр тоже лежит там, молча, и когда я наконец открываю глаза, он наблюдает за мной, как будто все это время не отводил взгляда от моего лица. Я не знаю, должна ли я чувствовать себя комфортно или жутко, или, может быть, немного того и другого. Я слишком измотана, чтобы вообще что-то чувствовать, если честно.

Затем Александр скатывается с кровати, отпускает мои руки и встает одним из тех гибких, грациозных движений, которые напоминают мне мужчин-балерин в Джульярде. Он берет чашку чая и выходит из комнаты, возвращаясь через несколько минут со свежим горячим чаем, который он вкладывает мне в руки.

— Выпейте это, — инструктирует он. — Это заставит тебя почувствовать себя лучше.

Я киваю, поднося дымящуюся чашку к губам. На вкус она как роза и ромашка с медом, и это успокаивает, тепло стекает по моему горлу, а пар прочищает носовые пазухи.

— Я собиралась стать примой, — шепчу я, делая еще один глоток чая, и наконец поднимаю глаза, чтобы встретиться с ним взглядом. — У меня было прослушивание в Нью-Йоркский балет незадолго до того, что случилось… — Я замолкаю, не в силах пока говорить о Франко, о том, что случилось с моими ногами. — Все мои преподаватели в Джульярдской школе были уверены, что я стану следующей примой. Конечно, это заняло бы некоторое время, но они были так уверены, что я добьюсь успеха, что я буду лучшей… — Мой голос срывается, и я возвращаюсь к чаю, сдерживая новые слезы. — Теперь все пропало. Вот почему я не хочу об этом говорить. Рассказывать больше нечего, и это слишком больно.

Он может вытащить это из меня, если захочет, я знаю. Никакая доброта или забота не могут изменить тот факт, что я принадлежу ему, что у меня нет ни дома, ни денег, ни собственных ресурсов, что все, кто заботится обо мне, так далеко или совсем потеряны, что я с таким же успехом могла бы быть совсем одна в этом мире. Если он настоит на том, чтобы знать все это сейчас, мне придется рассказать ему. Но я не хочу. Я не хочу говорить об этом, и Александр, должно быть, видит что-то в моем лице, что убеждает его не давить, потому что он этого не делает. Он просто сидит, пока я допиваю чай, и берет чашку у меня из рук, когда я заканчиваю, его длинные пальцы нежно обхватывают тонкий фарфор, расписанный цветами.

Когда он убирает его, я впервые замечаю, что в фарфоре есть скол. И затем, когда он откладывает его в сторону, я чувствую внезапную, сильную сонливость, такую глубокую, что это похоже на волну, затягивающую меня на дно, и я с трепетом страха понимаю, что, должно быть, в чае что-то было. Я со страхом смотрю на Александра, но его лицо гладкое и спокойное, когда он наклоняется, натягивает на меня одеяло и подтыкает мне его.

— Va te coucher, ma petit poupee (франц. Спи моя маленькая куколка), — мягко говорит он, его акцент смягчает и ласкает слоги, когда он наклоняется, прижимаясь губами к моему лбу.

Он говорит что-то еще, но я не улавливаю. Я уже засыпаю и не могу сопротивляться наваливающейся на меня усталости.

Если честно, я и не хочу.

ЛИАМ

Вторая свадьба Виктора и Катерины такое же грандиозное событие, как и первая. И, как и ожидалось, Сирша здесь в качестве моей пары. Она ждет меня в машине, когда я спускаюсь, элегантно одетая в изумрудно-зеленое шелковое платье, присборенное на груди, чтобы наилучшим образом подчеркнуть ложбинку между грудями, тонкие бретельки удерживают его на ее бледных стройных плечах. Ее рыжевато-светлые волосы уложены в сложную прическу и закреплены золотыми и изумрудными заколками, а макияж безупречен. Она мило улыбается мне, когда я сажусь в машину, поправляя сшитый на заказ пиджак, и я знаю, что послание, которое ее отец посылает через нее, ясно.

Она — ирландское видение, принцесса из трилистника, одетая в зеленое. Грэм О'Салливан не смог бы проявить меньшую деликатность, даже если бы ударил меня по голове католическим катехизисом и вылил на меня пинту эля, чтобы я следовал ему во время исполнения песни Galway Girl. И она прекрасна сегодня вечером, я не могу притворяться иначе. Платье делает ее и без того зеленые глаза еще ярче, под стать моим, и она сияет, как свеча на подоконнике.

Слова Найла возвращаются, чтобы преследовать меня. Любой мужчина был бы счастлив жениться на ней. Любой мужчина был бы благодарен, если бы ему вручили такую девушку, как Сирша О'Салливан… любой мужчина, кроме меня, очевидно. Потому что, несмотря на то, как мило она выглядит, как мило улыбается или насколько мягка ее рука в моей, когда я подношу ее к своим губам, я ничего не чувствую к ней. Ни привязанности, ни возбуждения. Прошло уже несколько месяцев с тех пор, как я укладывал женщину в постель. Я должен бы быть в восторге от одного вида ее грудей, обтянутых этим шелковым платьем, от которых у меня текут слюнки, но я не чувствую даже дрожи внизу. Мой член крепко и по-настоящему спит, и даже ее легкого вздоха, когда мои губы касаются тыльной стороны ее ладони, недостаточно, чтобы пробудить его ото сна.

— Это мило, ты не находишь? — Спрашивает Сирша легким и музыкальным голосом, и я вопросительно смотрю на нее.

— Что именно?

Она моргает, глядя на меня, как будто я немного медлителен.

— Свадьба, конечно. Их вторая свадьба, теперь, когда они влюблены. — Она делает некоторый акцент на последнем слове, и мне интересно, что она под этим подразумевает. Это ее признание того, что союз, который ее отец пытается организовать для нас, не является браком по любви, и что она не ожидает, что он будет таковым? Или это она намекает, что хочет от меня большего, какой-то знак привязанности и романтики?

Я надеюсь, что это не последнее, потому что даже если я приму контракт о помолвке так, как меня уговаривали Лука и Виктор, я не смогу любить Сиршу. Может быть, со временем, если я женюсь на ней, я почувствую теплую привязанность, которую, как я полагаю, любой порядочный мужчина должен испытывать к женщине, которая согревает его постель, ведет его дом и рожает ему детей. Но страстная любовь, такая, которая обжигает жарко и ярко и толкает мужчин и женщин на выбор, который они иначе не смогли бы сделать, такая, которая сводит человека с ума от потребности, такая, которая заставляет мужчину сжечь дотла весь мир, чтобы добраться до любимой женщины… я не могу дать ей этого. Я не могу представить это с ней, никогда.

Она была воспитана как хорошая дочь королей, ирландская принцесса, самое близкое к королевской семье существо, которое у нас осталось. Я не думаю, что она ожидала этого. И все же, краем глаза я вижу, как учащается ее дыхание, когда она почтительно отводит свою руку от моей, складывает их на коленях и смотрит в окно на проплывающий мимо пейзаж.

Я знаю, что она хочет меня. Я не настолько скромен, чтобы не осознавать, что я красивый мужчина. Я далек от того плейбоя, которым когда-то был Лука, но через мою постель прошла изрядная доля женщин, и ни одна из них не была принуждена к этому или осталась неудовлетворенной. У меня никогда не было проблем с поиском женщины, желающей переспать со мной. Я уверен, что Сирша ничем не отличалась бы. И если бы я женился на ней, я бы сделал все возможное, чтобы угодить ей. Но я знаю, что мое сердце не лежало бы к ней возможно, даже меньше, чем к другим женщинам, с которыми у меня был секс. Потому что сейчас у меня на уме кое-кто другой, конкретная женщина, от которой я не могу отказаться. И я знаю, в глубине души, что это причинит Сирше боль гораздо большую, чем простая отстраненность с моей стороны. Муж, который ее не любит, каждая дочь высокопоставленного криминального авторитета знает, что, скорее всего, это ее судьба. Влюбленный муж, даже одержимый женщиной, которую знал всего несколько дней? Я знаю, это задело бы глубже.