Ирод

Александра грустно улыбнулась и поспешила свести разговор на другое.

— Что же, деточки, вы поклонились и гробам наших пророков? — спросила она.

— Да, поклонились, мама! — разом отвечали дети. — Как там страшно!

— А оттуда, мама, мы возвращались не через Овчие врата, а раби Элеазар провел нас через Золотые и через храм, — поспешил заявить Аристовул. — А осликов наших взяли рабы и повели домой.

— А когда мы проходили через двор храма, то многие кричали: «Осанна! Осанна!» — и давали нам дорогу, как большим, — гордо заключила Мариамма.

В это время в конце галереи показалась внушительная фигура старика в первосвященническом одеянии, с повязкой на голове и с жезлом в руке.

— Дедушка! Дедушка! — радостно закричал Аристовул.

— Мы были у патриархов и пророков, — со своей стороны заявила Мариамма, бросаясь навстречу к старику и поднимаясь на цыпочки, чтобы поцеловать его бороду.

Это был Гиркан, первосвященник, брат покойного царя Аристовула II, отравленного приверженцами Помпея, и дядя Антигона, которого мы уже видели на коронации Клеопатры и на аудиенции у Цезаря. Высокий рост, длинная патриаршая борода и плавные движения делали вид его внушительным, однако мягкое, добродушное выражение лица и кроткие, как бы робкие глаза изобличали, по-видимому, отсутствие энергии и стойкости. Самый отказ его от престола в пользу младшего брата, Аристовула, как бы свидетельствовал об отсутствии в нем качеств государственного человека.

Дети очень любили его и тотчас же завладели старым первосвященником, болтая о своей поездке к гробницам патриархов и пророков и перебивая, друг дружку. Гиркан же только любовно улыбался и повторял: «Ну-ну, козляточки, не торопитесь, не скачите так, дайте с матерью поздороваться».

— Куда это, отец, ты собрался? — спросила Александра, целуя руку свекра.

— В синедрион [5] , голубка, в синедрион, — отвечал первосвященник, опускаясь на невысокое резное кресло.

5

Синедрион — верховный суд иудеев, находившийся в Иерусалиме под председательством первосвященника. Состоял он из 72-х членов и существовал до 425 года.

— Но сегодня, кажется, не судный день?

— Экстренно судный, голубка, экстренно... Да вы не щиплите мне бороду, козлята, всю вырвете, — отбивался он от детей. — Сегодня суд назначен над этим наглым самоуправцем — над Иродом. Он стоит, чтобы распять его на кресте, как простого разбойника, и я это сделаю, клянусь богом Авраама, Исаака и Иакова.

Эти слова так поразили Александру, что она сразу не могла прийти в себя от изумления. Ирод, имя которого, несмотря на его молодость, гремело уже по всей иудее, Самарии и Галилее, и вдруг на кресте, на позорной Голгофе! И это говорит робкий и нерешительный Гиркан! А что скажут Антипатр и Фазаель? Сердце Александры забилось и страхом, и надеждою... Они ограбили ее детей. Они отняли у ее милого малютки наследственный престол.

— А ты нас, дедушка, пустишь на Голгофу посмотреть, как будут Ирода распинать? — спросил Аристовул, ласкаясь. — Мы с раби Элеазаром...

— Замолчи ты, несносный мальчик! — перебила его мать. — Какое преступление совершил Ирод?

— Он их много совершил, голубка, — рассеянно отвечал Гиркан, глазами показывая своему любимцу: дескать, пущу на Голгофу.

— А я не пойду туда, дедушка, — конфиденциально шепнула на ухо деду Мариамма. — Я боюсь.

— Дети, я вас выгоню! — серьезно сказала Александра.

— Ну-ну, не сердись, голубка, они будут смирно сидеть, — успокаивал ее Гиркан. — Видишь ли, тебе известно, что когда Цезарь назначил Антипатра прокуратором Иудеи, то он, от себя уже и с моего разрешения, определил Фазаеля начальником Иерусалима и окрестностей, а этого разбойника, мальчишку Ирода, послал от себя наместником в Галилею. Ну, эти-то, Антипатр и Фазаель, ведут себя хорошо, слушаются меня, во всем исполняют мою волю... Сидите тише, козлята (это к детям, шепотом). Ну, так Антипатр даже, с моего согласия, разослал по Иудее повеление, в котором говорит, что иудеи, преданные первосвященнику Гиркану, будут жить счастливо и спокойно, наслаждаясь благами мира и своим благоприобретенным имуществом; но тот, кто даст обольстить себя мятежникам, тот найдет в нем, Антипатре, вместо заботливого друга — деспота, во мне же, в первосвященнике, вместо отца страны — тирана, а в римлянах и в Цезаре, вместо руководителей и друзей — врагов, так как римляне-де не потерпят унижения того, кого они сами возвысили.

— Да, он хитрый, этот идумей, — как бы про себя заметила Александра.

— А старушка из Гефсиманского сада сказала нам, что он нас ограбил, — прозвенела вдруг Мариамма, соскакивая с колен деда.

— Что? Что, козочка? — удивился последний.

— Ну, об этом после, дорогой батюшка, — отвечала Александра. — А ты ничего еще не сказал о главном — об Ироде.

— Да, да, голубка, я к тому и веду речь, — сказал Гиркан, освобождая свою бороду из рук Мариаммы, которая начала было заплетать ее в косу. — Тебе, вероятно, неизвестно, что, когда брат мой, царь Аристовул, был отравлен и войска его были разбиты римлянами, храбрый Иезеккия, верный памяти отравленного царя, собрал небольшой отряд отважных иудеев, чтущих заветы отцов, и стал громить пограничные города Сирии и римские легионы, пролившие столько иудейской крови. Так этот разбойник Ирод, выслуживаясь перед наместником Сирии, Секстом-Цезарем, родственником Цезаря-триумвира, напал на Иезеккию, взял его в плен с некоторыми его соратниками и без всякого суда, не донося даже мне, казнил собственной властью. А, каков мятежник?

— Да, точно ты и не первосвященник, не глава, не отец иудейского народа; это ужасно! — качала головой Александра.

— Да, да! — вдруг разгорячился Гиркан. — И этого разбойника вдруг начали прославлять и сирийцы, и римляне... «Герой Ирод!» — кричат везде. Даже в моем царском дворце тайные соглядатаи и рабы римлян перешептываются: «Быть царем Ироду». Преданные мне слуги давно говорят: «Ты, царь, выпустил напрасно из рук своих вожжи. Их ловкою рукою схватил Антипатр с Иродом и Фазаелем, а тебе осталась только кличка царя и первосвященника. Доколе — говорят — ты будешь оставаться в заблуждении, вскармливая себе на гибель царей? Теперь Ирод правит Иудеей, а не ты».

— Да это и правда, — подтвердила Александра, — ты, отец, слишком добр. Ты и внуков своих не можешь усмирить: вон они уже на тебе верхом сидят.

— Да, да, прочь, козлята, — отбивался старик от детей, — а то я вас с Иродом отправлю на Голгофу. Но вот что, — продолжал серьезно Гиркан, — прежде у меня не было повода казнить Ирода, а теперь есть: это его злодеяние в Галилее, око за око, зуб за зуб, по писанию... Казнь за казнь! Сегодня он должен предстать перед синедрионом, и я иду судить его... На Голгофу! На крест!

Гиркан осторожно спустил с колен детей, выпрямился во весь свой величественный рост и пошел к ожидавшим его царедворцам, чтобы отправиться в синедрион.

— Какой дедушка сегодня сердитый, — сказала Мариамма, следя глазами за величавой походкой первосвященника, — он непременно велит распять Ирода.

Но Александра этому не верила. Она вспомнила, что жалостливый Гиркан даже в храме, когда приводили агнцев на заклание, закрывал глаза, чтобы не видеть мучений невинных овечек.

V

Гиркан, сопутствуемый придворными чинами, прибыл в синедрион, когда верховное судилище было уже все в сборе.

Члены синедриона тотчас же по лицу первосвященника заметили, что он чем-то смущен и даже напуган. Однако все почтительно встали при его появлении.

— Мир вам, — сказал он как-то растерянно и занял свое место.

В нем теперь нельзя было узнать того добродушного дедушки, которого за несколько минут перед этим так тормошили и забавляли Мариамма и Аристовул, и еще менее он напоминал того величавого и даже грозного первосвященника, который, собираясь идти в синедрион, воскликнул: «На Голгофу! На крест Ирода!»