Исав и Иаков: Судьба развития в России и мире. Том 2
Шрифт:
Вера человечества в историю подтачивается двумя соблазнами. Один — презреть историю как Время, являющееся и очевидным врагом человечества (старение, смерть), и чем-то, заведомо подчиненным Вечности. Это — эманационный, гностический соблазн. Другой соблазн — циклически-пантеистический. Все идет по кругу. Направленность — выдумка. Есть именно коловращение всего на свете. Не только времен года, но и человеческих судеб. Отсюда и реинкарнация.
Зима — все умерло. Весна — воскресло. Снова зима — снова умерло. Стихийно оформленное в язычестве, это пантеистическое мировоззрение навязывает сознанию и иные циклы. Например, цивилизационные. Родилась цивилизационная монада, оформилась, состарилась и умерла. Бесконечно изощренная китайская
С одной стороны, пантеизм с его циклами, в которых нет историчности. С другой стороны, гностицизм с его уцениванием Времени в пользу Вечности, тоже отрицающий историю. В узком створе между этими двумя отрицаниями движется Дух истории. Нет истории без того, чтобы общество не стало познавать самое себя как нечто, развернутое во времени, то есть обладающее историчностью. Неведение обществом своей историчности — в целом скорее норма, а ведение — глубокая аномалия. Но, раз возникнув, эта аномалия начинает диктовать условия всем. И тем, кто соглашается нести крест Истории. И тем, кто отказывается это делать. Сам этот отказ вовлекает отказывающегося в Историю. Нельзя противопоставить себя истории, не оказавшись в определенной степени ей сопричастным. Внеисторизм — это именно неведение истории. Антиисторизм — это в каком-то смысле уже все равно историзм.
Историческое сознание, зародившись в семито-иранском ареале, укоренилось в том, что называется духом Запада. Говорить о бездуховности Запада как такового просто смешно. И вряд ли можно не заметить, что птица под названием «Дух истории» чаще всего свивает гнезда на Западе. Что излияния исторической лавы чаще всего случаются на западной культурной земле.
Ответ на вопрос «Я и Запад», который дает Россия, в точности определяет ее место в рядах человечества. Входит ли Россия в собственно историческое человечество? Если да, то она Запад. Придерживается ли Россия своей точки зрения на историю, оставаясь внутри исторического человечества? Если да, то Россия — это альтернативный Запад. (И я-то как раз уверен, что это именно так.) Отбрасывает ли Россия следом за коммунизмом весь историзм? Покидает ли она маленький зыбкий островок историчности, эту сверхтонкую пленку на тонкой пленке культуры? Если да, то она… Она даже не на Востоке Христа (вспомним «Каким же хочешь быть Востоком: Востоком Ксеркса иль Христа?»). Она попадает на другой Восток, который в буквальном смысле не является и Востоком Ксеркса.
Это еще нужно понять, на какой Восток она тогда попадет! И в виде чего? Внеисторического субъекта? Или пожираемой другим субъектом субстанции? Потерявшей связь со своим собственным духом, Духом истории и не обретшей взамен ничего. История — это череда импульсов, сменяющих друг друга. Каждый из этих импульсов — культурообразующая Великая Новизна. Или Великая Утопия. Конечно, если Великая Новизна носит религиозный характер, то она считает себя одной-единственной уникальной новизной. Новизной на все времена. Да и светская Великая Новизна приходит не для того, чтобы быть смененной чем-то другим, а для окончательного решения всех человеческих вопросов. Но, придя и сделав невероятно много, эта новизна не оправдывает ожиданий человеческих.
И тогда включаются два механизма, позволяющие заменить ее чем-то другим. Один из этих механизмов — критика, она же суд. «Чей суд, — спросят, — если приход новизны мыслится в абсолютно метафизических категориях?..» Оказывается, суд, он же критика, все же есть. Это суд истории. Пока есть история — есть и суд. Но суд ничто без второго механизма, механизма выращивания нового в недрах того, что подвергается критике. Оказывается, что нечто еще не пришло, но вот-вот придет. В большинстве религиозных систем
Великая Новизна имеет развитие. Бог иудеев заключает завет с Авраамом. Он передает евреям через Моисея некий закон. И он повелевает им исполнять Закон и ждать мессию.Христос является, давая новое слово. Это новое слово надо исполнять в ожидании Второго пришествия. Эсхатологизм (жизнь по закону в предощущении финала) присуща даже религиям, которые не порвали с цикличностью. Но и светские утопии строятся сходным образом: есть доклассовое общество, в котором еще нет истории. Вместе с классами она приходит в мир. В постклассовом коммунистическом обществе — кончится.
Много раз говорилось о том, что диалектика и финализм несовместимы. Что каждый финал хочет освободить себя от критики (суда Истории) и мечты (зачатия Нового в лоне этой самой Истории). Но что этого не происходит.
В момент, когда импульс Великой Новизны исчерпывает себя окончательно, становится душно. Человечество заболевает. Оно мечется в поисках «кислорода» Новой Новизны. Одновременно лихорадочно нарастает критика наличествующего. Эта критика может быть только критикой, и тогда она превратит историческое Бытие, исчерпавшее свою новизну, в труху.
Но эта же критика может быть критикой Старого, которое, будучи когда-то Новым, создало данное историческое Бытие во имя того Нового, которое созревает внутри истлевающего Старого. Сколько анафем произносилось в адрес людей, распевавших:
Отречемся от старого мира! Отряхнем его прах с наших ног!А как не отряхнуть прах, если он прах? И разве неясно, что берет за эталон данная песня?
Нам враждебны златые кумиры…Люди отрекаются от золотого Тельца — что в этом плохого?
Мы пойдем в ряды страждущих братии…А что, к страждущим братьям идти не надо? А мир насилья разрушать не надо? А что с ним надо делать? Его надо холить и лелеять?
Великая Новизна приходит как взрыв, как извержение вулкана. Чудовищный накал, тектонические подвижки, огонь, сжигающий старое самым безжалостным образом… Это — первая фаза культурогенеза. Кому-то нравятся одни культурогенезы, кому-то другие… Для кого-то некоторые культурогенезы (например, христианский) представляются не культурогенезами, а священными и окончательными событиями. Для других священными являются другие события. Но для философа культуры всякая Великая Новизна — это взрыв культурогенеза, вспышка Нового, создающая культурное поле.
На второй фазе это поле надо структурировать. Новое должно быть оформлено, войти в жизнеустроительные отношения со Старым. Ведь все Старое не истребишь!
На третьей фазе Новое разворачивает свой потенциал, пользуясь тем, что убраны препятствия, создаваемые Старым.
На четвертой фазе оно избавляется от Новизны как своего неотъемлемого и главного атрибута. Попросту — оно если и не стареет, то взрослеет.
На пятой фазе оно буквально стареет, и его обновляют серией внутрисистемных инноваций (реформ).
На шестой фазе оно дряхлеет, ссылаясь — при виде сыплющейся трухи — на козни критики. Став старым, оно позволяет очередным утопистам развертывать в своем лоне собственное отрицание, очередную Великую Новизну. Если это удается сделать, объект (система) обретает новую жизнь. Если нет — он умирает.
Так История, меняя новизну, движет вперед страны и человечество. Куда движет? В стадию совершенного самосознания (Гегель), в эпоху Святого Духа (Иоахим Флорский), в бесклассовое общество (Маркс), в царство позитивной науки (Кант)… И так далее.