Ищейка
Шрифт:
— С директором надо было работать! Он там всему причиной!
— И директор свое получит. По административной линии.
— Ага, квартальной прогрессивки его лишат.
— А ты что хочешь! Уважаемого в районе человека, отличника советской торговли на позор выставить? Над этим делом не такие умы, как ты, думали! Понял? Все у тебя?
— Все, — Кульков подался к дверям, но на пороге все-таки задержался. — И не страшно вам, товарищ майор?
— Почему мне должно быть страшно? Я вместе с ней не воровал.
— И совесть, значит, вас не мучает?
— Не хватало еще, чтобы из-за каждой истерички меня совесть мучила.
— Железная у вас совесть, товарищ майор. Завидую.
— Ты, Кульков, говори, да не заговаривайся. Тебя
Проходя мимо дежурки, Кульков сквозь зубы пробормотал:
— Нет, правду я все-таки найду!
— Чего-чего? — переспросил Дирижабль. — Правду? Камень на шею ты себя найдешь, придурок!
Ручки и ножки прокурора, по детски коротенькие, совершенно не подходили к его массивному торсу и еще более массивной голове, увенчанной копной пышных седых кудрей. Однако благодаря вечно грозному и хмурому выражению лица, густым насупленным бровям и беспощадному рысьему взгляду, он производил впечатление отнюдь не комическое. Даже парясь голышом в бане, он гляделся не иначе как прокурором, ну в крайнем случае — пожилым, отошедшим от дел вурдалаком. Поговаривали, что карьеру свою он начал еще делопроизводителем при особом совещании, а войну закончил председателем дивизионного трибунала. Судьба его, повторившая все извивы, все взлеты и падения отечественной юриспруденции, напоминала горную тропу, то стрелой устремляющуюся к солнцу, то низвергающуюся в мрачные пропасти. В отличие от многих он уцелел на этом опасном и непредсказуемом пути, однако набил на душе и сердце такие мозоли, что сейчас мог бы без всякого ущерба для своей психики наняться подсобником к старику Харону или возглавить святую инквизицию в ее самые лучшие времена. Закон он привык править не по статьям указов и кодексов, а согласно хоть и не писаным, но вполне ясным «веяниям эпохи». Люди для него давно превратились в субъектов права, товарищи — в граждан, а к милиционерам всех рангов он относился примерно так же, как когда-то помещик относился к своим гайдукам.
Пока Кульков излагал ему свою собственную версию дела Воробьевой, прокурор молчал, только все больше и больше хмурил брови, да тяжко, зловеще сопел. Когда же он, наконец, заговорил, то уже не дал Кулькову вставить ни единой реплики.
— Ты где работаешь? В органах или в богадельне? Ты кто такой? Милиционер или сопля на палочке? Ты нормальный или ненормальный? Что за ахинею ты мне здесь несешь? Какое ты имеешь право клеветать на сослуживцев? Да за такие штуки с тобой знаешь что нужно сделать? Откуда ты, взял, что следствие использовало недозволенные методы? Ах, ты сам в этом участвовал! А ты кто — эксперт? Нюх у тебя, говоришь? Двинуть бы тебя по этому нюху хорошенько! Ты материалы дела читал? На суде присутствовал? Чистосердечное признание слышал? Чис-то-сер-деч-ное! Она пять тысяч у народа украла! За такие фокусы в тридцать седьмом ее бы к стенке поставили! И тебя вместе с ней, размазня! Либерализм тут, понимаешь, разводить! Лирику! Марш отсюда и чтоб я даже духу твоего больше не слышал!
Оставался последний шанс — директор магазина.
«Пойду поговорю с ним, — решил Кульков. — Пусть сам во всем признается. По хорошему».
В его голове шарики уже начали слегка заезжать за ролики.
В просторном полупустом торговом зале мебельного магазина пылилось несколько обеденных столов с надписью «образцы» да целое стадо корявых кухонных табуретов. У двери, ведущей в подсобку, сложив на груди могучие волосатые лапы, стоял кряжистый молодец в синем сатиновом халате, — не то продавец, не
то грузчик.— Куда? — недружелюбно спросил он.
— К Льву Карповичу.
— Шеф на базе, — буркнул амбал и выплюнул спичку, которую до этого перекатывал в зубах.
В наступившей тишине был явственно слышен шорох мышей, орудовавших на складе, и характерный писклявый голос директора, разговаривающего с кем-то по телефону.
— А кто там говорит? — спросил Кульков.
— Радио говорит… Эй-эй, туда нельзя! — Но отчаявшийся Кульков уже ворвался в подсобку.
Как и следовало ожидать, директор находился на месте. Не прекращая хихикать в трубку, он пальцем направил Кулькова в мягкое кресло напротив себя, а ворвавшемуся следом амбалу указал на дверь. Телефонный разговор длился нестерпимо долго и для непосвященного казался абсолютной тарабарщиной. Наконец на том конце дали отбой, директор улыбнулся еще шире и протянул Кулькову свою пухлую ладошку. Физиономия его сияла. Точно так же она сияла и когда он клеветал на Воробьеву, и когда его самого распекал судья.
— Героической милиции привет! Наслышан, наслышан о ваших подвигах! Яша! Прими у товарища шинельку!
Возникший, как джин из сказки, Яша молча содрал с Кулькова шинель, по-хозяйски встряхнул ее, как охотник встряхивает шкуру освежеванного зверя, и поместил на плечики в шкаф ампирного стиля.
— Я, собственно говоря, вот по какому вопросу… — начал Кульков.
— Одну минуточку, — перебил его директор. — Яша, организуй там, что положено!
— Так вот, — продолжал Кульков, безуспешно пытаясь придать своему лицу выражение, недавно подсмотренное у прокурора. — Разговор у нас будет серьезным…
— А ко мне всегда с серьезными разговорами ходят! Я же не пивной ларек держу! Правда, фонды за этот квартал уже выбраны, но для вас постараюсь! Вам для спальни или для гостиной?
— Для какой спальни? — не понял Кульков.
— Для вашей, я так думаю. Какая у вас сторона — северная или южная?
— Сторона у меня северная, но это как раз никакого значения не имеет!
— Имеет! — проникновенным голосом заверил его директор. — Это имеет решающее значение. Если сторона северная, темный цвет не годится. Могу предложить белый с позолотой. Из шести предметов. Импортный.
— Мне ничего не надо! Я совсем не за этим сюда пришел! — едва не закричал Кульков, но вновь появившийся Яша прервал его.
— Вот! — сказал он, выставляя на стол две бутылки коньяка и шампанского. — Французского не было, — с тяжелым вздохом он высморкался в рукав.
— Эх! — впервые на лице директора мелькнуло нечто вроде раздражения. — Ты бы еще самогона принес! Простое дело нельзя поручить! Ты что, не знаешь, кто у нас в гостях? У товарища уникальные, нежные чувства! Их беречь надо! Это ты понимаешь?
— Понимаю, — Яша сделал притворно-покорный вид и к бутылкам добавил пару крупных лимонов.
— А раз понимаешь, то иди! — директор извлек из сейфа два широких хрустальных бокала.
— Нет, нет, я не буду! — запротестовал Кульков.
— Обижаете, молодой человек! У меня больная печень, я действительно не могу, но вместе с вами сочту за честь!
— Нет! Даже и не уговаривайте!
— Тогда хоть глоток шампанского!
— Я вообще ничего не пью! Только воду! Мне нельзя! Мне станет плохо!
— Ну если нельзя, другое дело. Яша, убери!
Увидев нетронутые пробки, Яша что-то разочарованно промычал. Не успел он удалиться, как затрещал телефон.
— Алле! — пропел директор в трубку. — Слушаю, Мирон Миронович! Понял, Мирон Миронович! Какие могут быть проблемы, Мирон Миронович! Сейчас буду, Мирон Миронович!
Не успел Кульков ничего сказать, как директор вскочил, на прощание тряхнул его руку и, прочирикав: «Прошу прощения! Неотложные дела! Значит, как договорились — белый с золотом! Зайдите числа десятого!» — поспешил к выходу. Кинувшийся за ним Кульков, столкнулся в дверях с Яшей, внушительным и тяжеловесным, как скифская каменная баба.