Исчезнут, как птицы
Шрифт:
Гады! Знают, когда Кирюкову подставить ножку! Значить, они там думают, что ему конец (всё же многие миллионы долга), что его дело швах, все чувства у него, значить, в оче-редной раз будут наружу… А вот такого, согнутого в локте, не видали?! Выкрутится Кирюков, сдюжит. Он и сам бы давно уже мог сидеть за той шторкой, в том же кабинете, а не в этом, самому быть стволом, срубив ненужные сучья, но разве тут…
Тут победное, входящее во вкус солнце беззаботно хлестнуло разволновавшегося Кирюкова по глазам, и он отступил в глубь кабинета. «Чёрт, – только и подумал он, – лето будет жаркое», но точно так же он поморщился, если бы был дождь.
Солнечные лучи пролезли в зашторенное окно, сверкнули по стеклянным дверцам шкафа. Пыльная дорожка пролегла по столу – указала Кирюкову вытянутый след длинной заботы, заботы сегодняшнего
Демонстрация. Возглавлять колонну. Подавать пример. Но с кем идти? Кто его окружает? Остро ощущалось всеобщее скотство, как будто уже заранее, давным-давно, было договорено так – с насмешкой относиться буквально ко всему, даже с каким-то гибельным для самих же себя глумлением. Понабрали разного сброда да недоучек вроде сегодняшнего. Инженер. Слово одно. В чертежах – ни бельмеса. Толстый. Щурится. Спит на ходу. Лентяй, значить. Надо будет узнать, из какого отдела. И с чем идти? Цветы, флажки, улыбки – это всё у других. Никакой символики. Никакой атрибутики. Художника нет. Ведь знает трест, в каком мы положении. Что я могу один сделать? Идиотом меня считаешь? А сам-то? Только по телефону руководить?.. Проклятый невидимка. Прикидываешься добряком, радушным хозяином? Слизняк. Лицо нечаянного убийцы. Ай-ай-ай, как же это случилось? Словно задел человека полой пиджака, смахнул его со стола, как хрупкую фигурку. Не заметил, не обратил никакого внимания. Какая досадная случайность! Ах ты…
Кирюков подскочил к окну, сжав кулаки, в сердце открыв шлюзы упорной волне гнева, – по крышам гаражей ей рваться, к угловому окну, повыше слова «выше». И замер: увидел совсем близко, сразу внизу, в распахнутой двери мастерской, только-только волна пошла, чуть не утопил его, – Якова Борисовича Швеллера, старого токаря. И подумал: «Быть жертвой я всегда успею. Не всё ещё потеряно. Есть у нас что показать, чем удивить. Мы ещё поборемся!»
Глава пятая
Заслуженный работник
Книжный строй ломался послеобеденной усталостью, встречей с Ларисой Медниковой и ещё – напористым скрежетом работающего за спиной экскаватора. Не мог Гостев читать «Девонширскую изменницу», её страницы рассыпались, менялся рельеф местности, по которой ещё скакал вечерний всадник, холмистая низменность уходила в отставку, вместе с ней растворялись дубы, грабы, ясени, сельская Англия скрывалась за городскими стенами, случайная встреча Эдварда Гордона с леди Делией Стоун откладывалась на неопределённое время; она его уже заметила – вот тут-то и должен был развиваться сюжет, в её глазах, в её последующих действиях, но предпринять их, подать команду для выяснения личности «вечернего красавчика» (стр.39) мешала рассеянность Гостева, а Гостеву мешала заоконная техника. Тем не менее он попытался было поднажать на своё зрение, пришпорить внимание, про себя, быстро, во весь голос: Молвернские холмы сворачивались ко сну, снова всадник, старинный замок, в стены которого многократно и безуспешно дул боевой валлийский ветер, черно-белая «Гостиница Перьев» в Ладлоу, шелест платья… и всё, мимо, – конь застоялся, всадник опустил поводья. Затоптался и Гостев. Он отложил книгу и с трудом сдержал неожиданный зевок, похожий на холостое клацанье экскаваторного ковша, потом неловко выбрался из-за стола и обернулся. Отсюда, со второго этажа, хорошо была видна сте-на, служившая границей владениям треста, – сложенная из серых бетонных плит, она начиналась сразу от угла «шараги», отмеряя небольшой внутренний дворик; в стене калитка, сваренная из уголков. Стена потом сворачивала вправо и тянулась до наезженной дороги, ведущей через частный сектор (одноэтажные дома в заборах) к асфальтированной трассе, по которой ходил автобус двадцатого маршрута; на нём Гостев добирался на работу. За стеной пряталась узкая тропинка, так и тянулась вдоль, теснясь с чахлым кустарником; за ней взбегала наверх насыпь, а там железнодорожное полотно дыбилось – две линии, два пути, которым ни конца не было видно, ни начала. Иной раз,
когда Гостев либо заканчивал проставлять на накладных свои безутешные 7-32 и 6-40, либо ему это надоедало, он, в отсутствие начальника, вполоборота поворачивался к окну и, продолжая сидеть, щурясь, начинал счёт вагонам проходящих мимо составов, – длинные и тяжёлые, они были похожи на уставших, покорных змей, ползущих куда-то через всю страну. Гостев не знал, куда это так много и часто везут. Однажды он насчитал в одной такой змее 110 вагонов.Вот снова поезд прошёл – не бог весть что, пятивагонный шалун нараспашку с двумя платформами, порожняк, поспешивший скрыться. Отстучал быстренько на стыках, свистнул в небо, на мгновение накрыв тот шум, что слева за калиткой, подальше, – там площадка под щебень, другие рельсы, кран козловой, оттуда рёв, стрекот, там пыль повисла белым производственным облаком, курилась растревоженная крошка.
К калитке подъехал «козёл» – машина такая, а на деле будто и другая: Шкловский Лев Александрович, начальник Гостева, из неё вылез, как из «мерседеса» – крупно, обстоятельно; Рябоконь же Иван Петрович, геодезист, словно с телеги спрыгнул. Шкловский в начищенной до блеска чёрной обуви, лёгкий светлый плащ на всякий случай, против случая – нараспашку, прямой галстук, манжеты белой рубашки наружу, белее, чем плащ, конечно, чёткая граница между ними, – словно вернулся с переговоров из одного весьма любопытного посольства. Иван же Петрович, геодезист Рябоконь, по-честному, не придумывая ничего, не скрываясь, приехал оттуда, собственно, куда и ездил, – вот и сапоги у него до колен в засохшей грязи, и лицо… с таким лицом на «козлах» и прыгают по неброским и вроде бы дорогам.
Через минуту оба вошли в кабинет. Да, так и есть: Шкловский – элегантной полноты мужчина, словно отмеренной заранее походкой на сцену вышел; Рябоконь – совсем не то: тёмное, запылённое, пропадавшее где-то в дремучих лесах и вот наконец нашедшееся существо, не геодезист, шаркая сапогами, следом за начальником ввалилось.
Лида и Вероника Алексеевна оторвались от своих дел, Гостев выпрямился за столом – подготовленный Гостев, неожиданно подумавший: «Может, теперь какая-нибудь работа появится?»
Бабахнула дверь. Сквозняк.
– Здравствуйте, товарищи! – сказал Шкловский.
– Здравствуйте! – одновременно ответили ему Лида и Вероника Алексеевна; Ивану же Петровичу – мимо. Шкловский быстро глазами повёл куда-то в сторону, немного отпрянув назад телом, словно пересчитывая поголовье отдела, именно поверх голов, и Гостева зацепил, и дальше – зацепил цветы в горшках, которые стояли на подоконнике, за его спиной. Подошёл. Встал рядом с Гостевым, плаща не снимая пока. За графин схватился – тут он был, под рукой.
– Что же вы так, а?
– Что такое, Лев Александрович? – встрепенулась Лида.
– Цветы совсем не поливаете.
– Поливали, Лев Александрович. Вот и Вероника Алексеевна тоже…
– Ай-ай-ай, – покачивал головой Шкловский, выливая воду; струя из графина журчала, пробивая в земле цветочного горшка воронку.
– Что тут у вас нового? – поинтересовался он и перешёл к кактусам; головы не поднимая, продолжая булькать из графина.
– Лев Александрович, не надо так много! – поспешила вмешаться Вероника Алексеевна.
– Всё вроде по-старому, – ответила Лида.
– Кирюков? – продолжал Шкловский; рукавом плаща, пуговицей на нём, зацепился за колючку, отставил графин.
– На месте, Лев Александрович.
– Из треста никаких распоряжений не было?
– Ничего нам не сообщали…
– Ладно пока.
Закончил. По его лицу видно было: а ведь должны быть распоряжения, он даже знал какие, только вот где же они задерживаются? – так что даже Гостев проникся, и желая и не желая: «Что-то будет?..» Наконец, Шкловский снял плащ и аккуратно повесил его на плечики в стенном шкафу, потом сел за стол и сказал, ни на кого не глядя:
– Ну что же… Будем работать.
Гостев – их столы рядом – ухватившись за последние слова, сказанные Львом Александровичем, самые ценные и ответственные, подумал: «А я?»
Тут про Рябоконя вспомнили, Иван Петрович – весь земляной. Плоть от плоти. Соль соли. Спина – бугорок из того дремучего леса. Сидел согнувшись за пустым столом. Руки положив на стол. В углу. Лида вдруг заметила:
– Иван Петрович, что это вы так сидите?
– Как? – спросил он устало и уже ответил тем.
Она всё же: