Исход. Том 1

— Продолжай, — сказала мать, взмахивая рукой, как бы отгоняя стаю птиц. — Я абсолютно разучилась считать. Они уже заплатили тебе или ты купил эту маленькую машину в рассрочку?

— Они заплатили мне немного, — ответил Ларри, скатываясь ко лжи, но не переступая ее грань. — За машину я внес большую часть суммы, а остальное выплачиваю частями.

— Это все красивые слова, — мрачно заметила она — Именно так твой отец превращался в банкрота. Врач сказал, что он умер от инфаркта, но причина была в другом. У него разбилось сердце. Твоего отца свели в могилу красивые термины, заменяющие простое слово «кредит».

Это был старый, испробованный удар, и Ларри позволил ему пролететь мимо себя, кивая в нужных местах. У его отца был галантерейный магазин. Но неподалеку открылся «Робертхолл», и через год после этого отцовский бизнес начал угасать. В качестве утешения отец обратился к еде, набрав сто десять фунтов за три года. Он упал замертво в углу закусочной, когда Ларри было девять лет, так и не доев мясной рулет на стоявшей перед ним тарелке. На поминках, когда сестра пыталась утешать не нуждавшуюся ни в каких утешениях вдову, Элис Андервуд сказала, что все могло бы быть гораздо хуже, «Это могло, — сказала она, глядя поверх плеча сестры прямо на ее мужа, — случиться и из-за пьянства».

Дальше Элис воспитывала Ларри сама, доминируя в его жизни с помощью своих поговорок и суждений, пока он не ушел из дома. Последняя ее ремарка, высказанная в его адрес, когда Ларри и Руди Шварц уезжали на стареньком «форде» Руди, касалась того, что в Калифорнии тоже есть ночлежки для нищих. Вот так-то, сэр, такая уж у меня мамочка.

— Ты хочешь остаться здесь, Ларри? — мягко спросила она.

— Ты возражаешь?

— В квартире достаточно места. Твоя кровать по-прежнему стоит в спальне. Правда, я там составила ненужные вещи, но можно вынести несколько ящиков.

— Хорошо, — медленно произнес Ларри. — Если ты уверена, что хочешь этого. Я пробуду всего лишь пару недель. Я хочу навестить старых друзей. Марка… Галена… Дэвида… Криса…

— Ты можешь оставаться столько, сколько захочешь, Ларри. Возможно, я не умею выражать свои чувства, но я очень рада видеть тебя. Мы не слишком-то хорошо расстались. Мы наговорили друг другу много непристойного. — Она повернулась в нему лицом, выражение которого было все еще резким, но в ее глазах сквозила невыразимая любовь. — Я сожалею о сказанном. Я говорила так, потому что люблю тебя. Я никогда не знала, как это выразить, чтобы быть понятой, поэтому сделала это по-другому.

— Все нормально, — пробормотал Ларри, уставившись в стол. Он снова покраснел. Его щеки пылали все сильнее, — Послушай, я дам тебе денег на расходы.

— Ладно, если хочешь. Если не хочешь, то ты вовсе не обязан делать этого. Я же работаю. Многие не имеют даже этого. К тому же ты все еще мой сын.

Ларри вспомнил об окоченевшем коте, наполовину высунувшемся из мусорного бачка, и о Дьюи Колоде, с улыбкой пополняющем его запасы, и неожиданно разрыдался. Когда на его ладони упали первые слезинки, он подумал, что это все-таки ее реванш, а не его — ничего не получилось так, как он рассчитывал, ничего. Все-таки она изменилась. Изменился и он, но не так, как предполагал. Произошла неестественная перемена; она стала больше, а он как-то стал меньше. Он приехал к ней не потому, что ему нужно было куда-нибудь уехать. Он приехал домой, потому что боялся и ему нужна была мать.

Она стояла у раскрытого окна и смотрела на него. Влажный ветер раздул белую штору, опустив ее на лицо Элис, но не полностью скрыл его, а лишь сделал его очертания туманными, как у привидения. В окно доносился шум уличного движения. Она достала носовой платок из-за лифа своего платья, подошла к столу и положила платок на его опущенную руку. В Ларри была какая-то твердость. Она могла испытывать его, но до какого предела? Его отец был мягким, уступчивым человеком, и в глубине своего сердца она знала, что именно это свело его в могилу. Макс Андервуд разорился в основном из-за того, что занимал кредиты, а не потому, что брал их. Итак, когда же появилась эта твердость? Кого должен благодарить Ларри? Или обвинять?

Слезы не могли изменить этой проявившейся твердости его характера, точно так же как и летний ливень за один раз не может изменить форму скалы. У такой твердости были свои преимущества — она знала это, должна была знать как женщина, в одиночестве воспитавшая мальчика в огромном городе, где так мало заботятся о матерях и еще меньше об их детях, — но Ларри еще не понял этого. Он был тем, кем она и сказала: все тем же прежним Ларри. Он так и будет жить, не задумываясь над тем, что впутывает людей — включая и самого себя — в неприятные ситуации, а когда дела станут совсем плохи, будет обращаться за помощью к этому твердому стержню, чтобы выпутаться самому. А что же другие? Он будет оставлять их тонуть или выплывать самостоятельно. Скала вынесет многое, такая же выносливость была и в его характере, но он по-прежнему использовал ее только для разрушения. Она заметила это по его глазам, это читалось в каждой линии его фигуры, в каждом движении… даже в том, как он подкидывал свою канцерогенную палочку, чтобы получались кольца дыма. Он никогда не превращал этот свой стержень в стилет, чтобы поражать людей, а это уже хоть что-то, но когда возникала потребность, он все же прибегал к его помощи, как это делает ребенок — как к дубинке, чтобы выпутаться из ловушки, которую он сам же себе и устроил. Однажды она сказала себе, что Ларри может измениться. Она сказала: он сможет.

Но перед ней сидел вовсе не мальчик; это был вполне взрослый мужчина, и она испугалась, что его дни изменений — глубоких и основательных, которые ее духовник называл изменениями души, — прошли. В Ларри было нечто, заставлявшее горько сцепить зубы, как при проникающем внутрь звуке царапающего по школьной доске мела. Ларри был погружен в себя. Единственный, кого он пускал в свое сердце, был только он сам. Но она любила его. Она также подумала, что у него все в порядке, с ним все хорошо. Но это не имело никакого отношения к его минутной слабости. В этом не было никакой катастрофы; был только ее плачущий сын.

— Ты устал, — сказала Элис. — Вытри слезы. Я передвину ящики, а потом ты сможешь поспать.

Она прошла по маленькому коридору в его прежнюю спальню, и Ларри услышал, как она ворчит там, двигая коробки. Он медленно вытер глаза. Уличный шум долетал из окна. Ларри пытался вспомнить, когда плакал перед матерью в последний раз. Вспомнил о дохлом коте. Он устал. Никогда еще он не чувствовал себя таким уставшим. Он упал в постель и проспал почти восемнадцать часов.

Глава 6

Уже вечерело, когда Франни вышла в огород, где ее отец терпеливо пропалывал горох и фасоль. Она была поздним ребенком, ее отцу было уже за шестьдесят, пряди седых волос выбивались из-под бейсбольной кепки, которую он постоянно носил. Ее мать отправилась в Портленд покупать белые перчатки: Эми Лаудер, лучшая подруга детства Франни, выходила замуж в начале июля.

Франни с любовью смотрела на склоненную спину отца, наслаждаясь идиллической умиротворенностью предвечерья. В это время суток свет приобретал неповторимое очарование неопределенного времени, свойственное только этим быстротечным мгновениям раннего лета в Мэне. Она как-то вспомнила об этом особенном свете в середине января, и сердце ее защемило от тоски. Свет этого раннего лешего вечера, уже ускользающий в темноту, ассоциировался со многими приятными вещами: бейсбольными матчами в Литл-Лиг-парке, где постоянно играл Фред, арбузами, молодой вареной кукурузой, чаем со льдом в запотевших стаканчиках, детством.

Франни слегка кашлянула:

— Помощь не требуется?

Отец, обернувшись, улыбнулся:

— Привет, Фран. Твоя мать вернулась?. — Он нахмурился, но потом его лицо прояснилось, — Да нет, она же уехала совсем недавно. Можешь запачкать руки, если тебе так уж хочется. Только не забудь потом их вымыть.

— Руки женщины говорят о ее привычках, — скорчив гримасу, произнесла Фран, а потом фыркнула. Питер попытался придать своему лицу неодобрительное выражение, но это ему не удалось.