Исход. Том 1
Шрифт:
— Не впадай в столбняк, ты почти свободен, — приказал себе Стью, и его слова повторило эхо, глухое и необычное. К тому же он вовсе не собирался говорить вслух, и от этого ему стало еще хуже.
Стью свернул направо, спиной к библиотечному крылу, прошел мимо еще каких-то кабинетов, добрался до еще одного коридора и свернул в него. То и дело он оборачивался назад, уверяя себя, что никто — даже Элдер — не идет за ним, но был не в силах поверить в это. Коридор заканчивался закрытой дверью с табличкой «РАДИОЛОГИЯ». К ручке была прикреплена записка, написанная от руки: «ЗАКРЫТО ДО ОСОБОГО РАСПОРЯЖЕНИЯ. РАНДЕЙЛ».
Стью вернулся и из-за угла выглянул в длинный коридор — туда, откуда недавно пришел. Мертвое тело в белом костюме на таком расстоянии казалось маленьким, не больше пятнышка, но от одного вида его, такого неизменного, неподвижного, Стью захотелось как можно скорее унести ноги. Он повернул направо. Впереди, ярдах в двадцати, коридор переходил в еще одно Т-образное крыло. Стью пошел в правую сторону, минуя еще какие-то кабинеты. Коридор упирался в микробиологическую лабораторию. Там в одной из кабин для индивидуальной работы прямо на столе лежал
И тогда Стью побежал, сворачивая из одного коридора в другой, еще и еще раз убеждаясь, что отсюда нет выхода, по крайней мере не на этом этаже. Эхо его шагов гналось за ним, как будто то ли Элдер, то ли Вик, собрав последние силы, послали по его следам призрачный взвод военной полиции. Затем это вытеснил другой образ — ассоциировавшийся со странными снами, которые Стью видел в последнее время. Мысль об этом стала несколько навязчивой, что он боялся обернуться, опасаясь, что если сделает это, то увидит одетую в белый комбинезон фигуру, преследующую его, белую фигуру без лица, с зияющей темнотой за плексигласом. Некий ужасный призрак, громила из запредельного времени и мира.
Задыхаясь, Стью завернул за угол, пробежал еще шагов десять, прежде чем понял, что коридор заканчивается тупиком, и врезался в дверь с табличкой. На ней было написано: «ВЫХОД». Он нажал на ручку, уверенный, что она не двинется вниз, но та поддалась, и дверь легко открылась. Стью, сделав четыре шага, подошел к другой двери. Слева от этой площадки в темноту спускался пролет лестницы. Верхняя часть этой второй двери была из прозрачного стекла, забранного проволочной сеткой. За дверью была только ночь, прекрасная, томная летняя ночь, и все прелести свободы, о которых только может мечтать человек.
Стью все еще стоял, очарованный открывшимся его взору великолепием, когда из темноты лестницы протянулась рука и схватила его за лодыжку. Вдох колом застрял в горле Стью. Он оглянулся, внутри у него все похолодело, и в темноте Стью увидел окровавленное ухмыляющееся лицо.
— Пойдем ко мне, съедим цыпленка, красотка, — прошептало лицо надтреснутым умирающим голосом. — Здесь та-а-а-ак темно…
Стью, вскрикнув, попытался освободиться. Ухмыляющееся из темноты нечто тянуло вниз, бормоча, хихикая и оскаливаясь. Кровь, а может быть, желчь стекала из уголка рта. Стью ударил по руке, схватившей его за лодыжку, затем оттолкнул лицо. Видение, возникшее из темноты лестничного провала, исчезло. Последовало несколько глухих ударов… а потом раздался крик. Боли или злости — Стью не мог сказать. Да ему это было абсолютно безразлично. Он нажал плечом на входную дверь. Та с грохотом открылась, и Стью пулей вылетел наружу, расставив руки в стороны, чтобы удержать равновесие, но все равно упал на асфальтированную дорожку.
Медленно, с осторожностью он поднялся. Криков позади него не было слышно. Прохладный ночной ветер коснулся его лица, осушив капельки пота. Он испытал чувство, похожее на изумление, когда увидел траву и цветочную клумбу. Никогда еще ночь не казалась ему насыщенной таким упоительным ароматом. Серп луны сиял в небе. Стью с благодарностью поднял лицо вверх, а потом прямо через газон направился к дороге, ведущей в Стовингтон. Ноги его стали мокрыми от росы. Стью слышал, как ветер перешептывается с соснами.
— Я жив, — сообщил Стью Редмен ночи и расплакался- Я жив, благодарение Господу, я жив, спасибо Тебе, Боже, спасибо Тебе, Боже, спасибо…
Слегка покачиваясь, он побрел по дороге.
Глава 30
Пыль кружила над техасскими просторами, образуя в сумерках полупрозрачную завесу, под которой Арнетт превращался в город-призрак. Вывеска, висевшая над автозаправкой Билла Хэпскома, была сбита и лежала на середине дороги. В доме Норма Брюетта была оставлена включенной газовая горелка, и вчера искра из кондиционера взметнула дом ввысь, разбрасывая доски, обломки кровли и игрушки по всей Лоурел-стрит. На Мейн-стрит мертвые солдаты лежали вперемешку с мертвыми собаками. В закусочной Ренди мертвец перевесился через прилавок. Одна из собак, теперь уже лежащая в канаве, ранее полакомилась его лицом, пока не потеряла аппетит. Грипп не действовал на кошек, и они дюжинами бродили в тишине сумерек, напоминая дымчатые тени. Из нескольких домов доносился шум работающих телевизоров. Изредка хлопали ставни. Красный фургон, старый, выцветший и проржавевший, на его боку с трудом читалась надпись «СПИДВЕЙ ЭКСПРЕСС», застыл посередине Дэрджин-стрит перед таверной «Голова индейца». В фургоне было множество опрокинутых банок пива и лимонада. На Лоугэн-лейн, на окраине Арнетта, смерч пыли и песка играл на пороге дома Тони Леоминстера. «Скаут» Тони с опущенными боковыми стеклами стоял на подъездной дорожке. Семейство белок обустроилось на заднем сиденье. Солнце покинуло Арнетт; город погрузился в темноту, укрытый крылом ночи. Если исключить стрекот кузнечиков, писк и возню маленьких зверюшек и хлопанье ставен дома, принадлежавшего Тони Леоминстеру, в Арнетте было тихо. Очень тихо. Невыносимо тихо.
Глава 31
Кристофер Бредентон боролся с бредом, как борются с зыбучими песками, увязая в них. Все его тело невыносимо болело. Он ощущал свое лицо неким чужеродным телом, будто кто-то напичкал его инъекциями силикона в дюжине мест и теперь оно стало размером с дирижабль.
Горло саднило, но больше всего пугало то, что дыхательный проход казался теперь по размерам не больше отверстия в дуле игрушечного пистолета. Дыхание со свистом входило и выходило через это соединительное отверстие, которое было так необходимо, чтобы поддерживать контакт с внешним миром. Но и это было еще не все. Ужаснее всех этих неотступных болезненных ощущений было чувство, похожее на глубокое погружение. Он весь горел в лихорадке. Он не помнил,
чтобы когда-нибудь ему было вот так жарко, даже два года назад, когда подвозил двух политзаключенных, выпущенных под залог, из Техаса на запад, в Лос-Анджелес. Их старенький «понтиак» заглох на шоссе № 190 в Долине Смерти, и там Бредентону было очень жарко, но теперь было намного хуже. Это был внутренний жар, как будто он проглотил солнце.Бредентон застонал и попытался сбросить одеяла, но у него не хватило сил. Неужели он сам лег в постель? Вряд ли. Кто-то или что-то находилось вместе с ним в доме. Кто-то или что-то… он должен вспомнить, но не смог. Бредентон смог только вспомнить, что он боялся еще до того, как заболел, поскольку знал, что приближается кто-то (или что-то), и ему необходимо… что?
Он снова застонал, голова его заметалась по подушке. Он помнил только бред. Горячий фантом с жуткими глазами. Его мать приходила в эту просто обставленную спальню; его мать, умершая еще в 1969-м, сказала ему: «Кит, о, Кит, я же говорила тебе, чтобы ты не якшался с этими людьми. Меня не волнует политика, но эти люди, с которыми ты возишься, сумасшедшие, они как бешеные собаки, а эти девицы просто потаскухи. Я же говорила тебе, Кит…» А потом ее лицо раскололось, выпуская наружу множество сверчков через осколки желтого высохшего мозга, пока не накатила темень и не послышались встревоженные крики, шарканье ног бегущих людей… огни, вспышки огней, и он снова оказался в Чикаго, в 1968 году, откуда-то доносилось пение: «Весь мир наблюдает! Весь мир наблюдает! Весь мир…» — и там, в канаве у входа в парк лежала девушка в джинсах, ноги ее были босы, в длинных волосах запутались осколки стекла, лицо превратилось в блестевшую кровавую маску, которая казалась черной в безжалостном белом свете уличных фонарей, в маску раздавленного ничтожества. Он помог ей подняться на ноги, девушка закричала и прижалась к нему, потому что из-за дымовой завесы приближалось какое-то космическое чудовище, создание в блестящих черных ботинках, обтрепанной куртке и противогазе, в одной руке чудовище держало полицейскую дубинку, а в другой баночку с мускатным орехом и ухмылялось. А когда космический пришелец сдернул противогаз, открывая свое ухмыляющееся разгоряченное лицо, оба они закричали, потому что это был некто или нечто, кого он ждал, человек, которого Кит Бредентон всегда боялся. Это был Странствующий Хлыщ. Крики Бредентона разрезали ткань этого сна, подобно тому как сверхпрочный алмаз разрезает кристалл, и он снова оказался в Боулдере, штат Колорадо, в своей квартире на Каньон-бульвар, было лето и было жарко, так жарко, что даже в легких шортах по телу струился пот, а напротив стоял самый красивый в мире мальчик, высокий, загорелый, с великолепной осанкой, на нем плавки лимонного цвета, облегающие каждый бугорок и выемку на его прелестном задике и, если он повернется, взглядам откроется его лицо, как у ангелов Рафаэля. Где же ты отыскал такое чудо? На собрании, спортплощадке университета или в кафе? Или подобрал на дороге? Какая разница? О, как жарко, но вот вода, кувшин воды, целая цистерна с водой, а рядом с ней таблетки, нет! ТАБЛЕТКА! Та, которая унесет его в то место, которое этот ангел в желтых облегающих плавках называет Хакслиленд [6] , место, где подвижные пальцы пишут, но не двигаются, место, где цветы растут на засохших дубах, и, мальчик, что это за эрекция приподняла твои плавки? Разве испытывал когда-нибудь Кит Бредентон такое желание и готовность любить? «Пойдем в постель, — говоришь этой гладкой коричневой стене, — ложись и ублажи меня, а потом я сделаю это для тебя. Я сделаю все, что тебе нравится». «Сначала прими эту таблетку, а потом видно будет», — слышится в ответ. Принимаешь таблетку, вода охлаждает горло, и понемногу на тебя накатывает туман, и кажется, что температура останавливается точно на 36,6. Через некоторое время вдруг понимаешь, что смотришь на вентилятор, стоящий на комоде, и на собственное размытое отражение в зеркале. Лицо кажется почерневшим и раздутым, но не стоит беспокоится об этом, потому что это только таблетка, всего-навсего!!! Таблетка!!! «Путешествие, — шепчут губы, — о мальчик, путешествие Капитана Мертвая Хватка, и я, мы та-а-ак хотим…» Мальчик хочет убежать, и поначалу смотришь на его гладкие бедра, обтянутые плавками, потом взгляд поднимается к узкой талии, затем к красивой; гладкой груди, а потом с грациозной шеи переходит на лицо… и это его лицо. Впалые щеки, счастливая яростная усмешка, лицо не ангела Рафаэля, но дьявола Гойи, из каждой пустой глазницы выглядывает головка змеи; он подходит все ближе, невозможно сдержать крик, а он шепчет: «Путешествие, детка, путешествие Капитана…»
6
Имеется в виду антиутопия английского писателя Олдоса Хаксли «Прекрасный новый мир» о стандартизированном обществе технократов.
Затем снова мрак, лица и голоса, которые невозможно вспомнить, и, наконец, всплываешь на поверхность здесь, в маленьком домике, построенном своими руками на окраине Маунтин-Сити. Потому что сейчас — это сейчас, огромная волна бунта и протеина, захлестнувшая страну, уже давно отошла, а юные турки теперь уже почти все превратились в стариков с седыми бородами, вот и все уцелевшие обломки кораблекрушения, детка. Мальчик в желтых плавках был давным-давно, а в Боулдере Кит Бредентон жил, когда был еще ребенком.
Господи, неужели я умираю?
С агонизирующим ужасом он зацепился за эту мысль, жар кружился, скручиваясь спиралью в его голове, как смерч. И внезапно его учащенное дыхание остановилось, когда из-за закрытой двери спальни раздался звук. Сначала Бредентону показалось, что это пожарная сирена. По мере приближения звук взлетал и становился громче; сквозь этот звук он слышал клацающие шаги сначала в холле на первом этаже, затем в гостиной, а потом шаги раздались на лестнице, ведущей вверх.