Исход. Том 2
Шрифт:
«Вернусь к 9.30».
Господи, но это еще так не скоро.
Франни постояла в кухне еще с минуту, хмуро глядя на свой рюкзак, который она положила на верх буфета.
«Я с Ральфом и Гарольдом».
Следовательно, домик Гарольда в конце Арапахо-стрит будет пуст до половины десятого вечера. Если, конечно, они не там… а если и там, то она просто присоединится к ним и удовлетворит свое любопытство. Она доедет туда на велосипеде за считанные минуты. И если в доме никого нет, она, может быть, найдет там что-нибудь такое, что успокоит ее сознание… или… но она не позволит себе даже думать об этом.
«Успокоит твое сознание? — с издевкой спросил внутренний голос. — Или
«Не беспокойся. Стью».
Но беспокойство было. Отпечаток пальца в дневнике означал, что было о чем беспокоиться. Потому что человек, укравший дневник и выведывающий чужие мысли, не имеет ни принципов, ни совести. Такой человек может подкрасться со спины к тому, кого он ненавидит, и столкнуть его с высоты. Или убить ударом камня. Или ножа. Или выстрелом из пистолета.
«Не беспокойся. Стью».
«Но если Гарольд сделает что-нибудь подобное, ему тогда нечего делать в Боулдере. Что же тогда он станет делать?»
Однако Франни знала, что он тогда сделает. Она не знала, был ли Гарольд на самом деле таким, как она внушила себе, но в глубине души она знала, что подобным людям и сейчас есть место. О да, действительно есть.
Она быстро вышла из дома и спустя три минуты уже катила по Арапахо-стрит в ярких солнечных лучах, думая:
«Они будут сидеть в гостиной Гарольда, попивая кофе и разговаривая о матушке Абигайль, и все будут прекрасно себя чувствовать. Просто прекрасно».
Но в маленьком доме Гарольда было темно, безлюдно… дом был… заперт. Уже само по себе это было странно для Боулдера. В прежние времена люди, уходя, запирали дверь, чтобы не украли их телевизор, стереосистему, семейные драгоценности. Но сейчас стереосистемы и телевизоры стали бесплатными, от них было мало проку без электричества, а что касается драгоценностей, то можно было просто зайти в ювелирный магазин и набрать их хоть целый мешок.
«Почему у тебя заперто, Гарольд, когда все повсюду бесплатно? Потому что никто так не боится воровства, как сам вор? Может быть, поэтому?»
Франни не была взломщицей. Она решила было ретироваться, как вдруг ей пришла в голову мысль попробовать проникнуть в дом через окна подвала. Они были чуть выше уровня земли, занесенные песком. Первое же из них, которое она попыталась открыть, с неохотой поддалось, осыпая песком пол подвала.
Франни огляделась, но вокруг было тихо. Никто, кроме Гарольда, еще не добрался до этой части Арапахо-стрит. Это тоже было странно. Гарольд мог сколько угодно улыбаться, пусть у него даже лицо лопнет от улыбки, и сколько угодно похлопывать людей по спине, проводя с ними все дни, он мог, пусть даже с радостью, предлагать свою помощь когда надо и не надо, он мог внушить симпатию к себе, и это было действительно так — о нем в Боулдере были высокого мнения. Но то, где он предпочел поселиться… в этом было что-то не так, разве нет? В этом проявляется немного иной угол видения Гарольдом общества и своего места в нем… Может быть. А может быть, он просто любит покой и тишину?
Франни протиснулась в окно, испачкав блузку, и спрыгнула на пол. Теперь подвальное окно находилось на уровне ее глаз. Гимнасткой она была такой же, как и взломщицей, и ей придется встать на что-нибудь, чтобы выбраться отсюда. Подвал был переделан в игровую комнату. Об этом всегда мечтал ее отец, но у него так и не дошли до этого руки, подумала Франни, почувствовав легкий укол грусти. Стены, обшитые сучковатой сосной, с встроенными квадрафоническими громкоговорителями, потолок в стиле Армстронга, большой ящик с головоломками и книгами, детская железная дорога, детский автотрек. И игра «Настольный хоккей», на которую Гарольд равнодушно поставил ящик с кока-колой. Это была детская комната,
стены пестрели плакатами — на самом большом, уже старом и обтрепанном, был изображен выходящий из церкви в Гарлеме Джордж Буш с высоко поднятыми руками и улыбкой во все лицо. Заголовок, написанный огромными красными буквами, гласил: «ВЫ НЕ ЗАКАЖЕТЕ КОРОЛЮ РОК-Н-РОЛЛА НИКАКИХ ТАНЦУЛЕК!»Ей внезапно стало грустно как никогда, с тех пор как… ну, с каких пор, она, по правде говоря, не смогла вспомнить. Ей уже были ведомы и потрясения, и страх, и неописуемый ужас, и немое горестное ожесточение, но это чувство глубокой, щемящей грусти было ново. Вместе с ним внезапно нахлынула ностальгия по Оганквиту, по океану, по холмам и соснам доброго прежнего Мэна. Совсем беспричинно она вдруг вспомнила о старом Гасе, и на мгновение ей показалось, что сердце ее разорвется от горя и утрат. Что делает она здесь между равнинами и горами, разбившими страну на две части? Это чуждое для нее место, и она не принадлежит ему.
Всхлип, вырвавшийся из ее груди, прозвучал так ужасающе одиноко, что она во второй раз за день зажала рот обеими руками. «Не надо, Франни, детка. Столь большое горе так быстро не проходит. Понемножку каждый раз. Если тебе нужно поплакать, сделай это позже, но не здесь, в подвале Гарольда Лаудера. Вначале сделай дело».
Идя к лестнице, она горько улыбнулась, взглянув на изображение ухмыляющегося, неутомимо энергичного Джорджа Буша. Да, они, несомненно, заставили тебя поплясать, подумала она. Во всяком случае, кто-то заставил. Поднявшись на последнюю ступеньку лестницы, ведущей из подвала, она почувствовала уверенность, что дверь окажется запертой, но та легко отворилась. Кухня оказалась чистой и опрятной, вымытая посуда стояла в сушилке, маленькая газовая плита была вымыта до блеска… но в воздухе висел жирный запах жареного, словно призрак самого Гарольда, ворвавшегося в ее жизнь на «кадиллаке» Роя Брэннигена в то время, когда она хоронила своего отца.
«Ох и попаду я в передрягу, если Гарольд вздумает вернуться именно сейчас», — подумала она и тут же оглянулась, почти уверенная, что увидит в дверях ухмыляющегося Гарольда. Там никого не было, но все же сердце неприятно застучало о ребра.
Франни направилась в гостиную. Здесь было темно, настолько темно, что ей стало страшновато. Гарольд не только держал двери на запоре, но и задергивал шторы даже днем. И снова у Франни появилось ощущение, словно за ней наблюдает некое подсознательное проявление личности Гарольда. Зачем задергивать шторы в маленьком городке, где по этому признаку можно было отличить дома с живыми обитателями и где зашторенные окна означали, что в доме все мертвы?
В гостиной, как и в кухне, царил строгий порядок, правда, мебель была громоздкой и обветшалой. Достопримечательностью этой комнаты был камин — огромный, сработанный из камня, с такой широкой кирпичной кладкой под очагом, что на ней можно было сидеть. Франни так и сделала — села на нее и стала задумчиво смотреть по сторонам. Поерзав, она почувствовала, как под ней зашатался один из камней, и уже собралась было встать, как вдруг услышала стук в дверь. Страх обрушился на нее удушливой лавиной. Казалось, от внезапного ужаса ее сковал паралич. Дыхание перехватило, и, как Франни поняла позднее, она даже немного обмочилась. Снова постучали — быстрая, четкая барабанная дробь.
«Господи, — подумала Франни. — Хоть шторы задернуты, слава тебе, Господи, за это». Внезапно эту мысль сменила холодная уверенность, что ее велосипед оставлен на видном месте. Так ли это? Она отчаянно попыталась вспомнить, но вместо этого в уме вертелась всякая ерунда, знакомая до боли: «В чужом глазу и соринка заметна, в своем глазу и бревна не видать».
Снова стук и женский голос:
— Есть кто-нибудь?
Франни сидела, не шевелясь. Она, наконец, вспомнила, что оставила велосипед за домом под бельевой веревкой. Его не увидеть, если стоять перед домом. А что, если гостья Гарольда попытается войти через черный ход…