Исход

Бен Канаану доложили, что потребуется несколько дней, прежде чем дети достаточно окрепнут, чтобы перенести полуторадневный рейс в Палестину. Небольшая еврейская община Кипра послала к Ари делегацию с просьбой позволить детям отпраздновать на острове первый день праздника Хануки, который должен был начаться через несколько дней. Ари согласился.

Только теперь, после многократных заверений, что у Карен все в порядке, Китти позволила себе роскошь принять горячую ванну, съесть сочный бифштекс, выпить двойную порцию виски и погрузиться почти на сутки в чудесный, глубокий сон.

Проснувшись, она задумалась над вопросом, увиливать от которого уже было нельзя. Требовалось выбирать: положить ли раз и навсегда конец истории с Карен или следовать за девушкой в Палестину.

Поздно вечером, когда Марк пришел к Китти выпить чаю, на ее лице уже не было никаких следов пережитых раздумий. Наоборот, после долгого сна она выглядела отдохнувшей и вполне привлекательной.

— Корреспонденты по-прежнему беснуются?

— Вообще-то нет, — ответил Марк. — Короли и рыцари пера уезжают. «Исход» — это уже старо: ведь прошли целые сутки. В репортажи о нем можно заворачивать селедку. Но я все-таки надеюсь, что мы еще попадем на первую полосу, когда судно дотащится до Хайфы.

— До чего же люди непостоянны!

— Люди тут ни при чем. Просто мир не стоит на месте.

Она отпивала чай маленькими глотками и молчала. Марк закурил сигарету и положил ноги на подоконник. Сложив пальцы правой руки пистолетом, он развлекался тем, что целился поверх своих башмаков в сторону пирса.

— А ты как, Марк?

— Я? Старик Марк Паркер несколько злоупотребил гостеприимством британской короны. Подамся в Штаты, а там, может, махну в Азию. Мне уже давно хочется туда… Там опять заваривается каша.

— В Палестину англичане теперь тебя не пустят?

— Ни под каким видом. Они теперь относятся ко мне хуже некуда. Не будь они благовоспитанными джентльменами, я бы сказал, что они ненавидят меня, как чуму. Впрочем, я не в претензии.

— Дай сигарету.

Марк прикурил еще одну сигарету и протянул ее Китти. Затем он опять принялся стрелять из воображаемого пистолета в цель.

— Ну тебя к черту, Марк! Терпеть не могу эту твою манеру читать мои мысли.

— А ты, конечно, уже успела сходить куда надо, чтобы получить разрешение на въезд в Палестину. Как истые рыцари, они наверняка распахнули перед тобой дверь и отвесили поклоны. Ты ведь для них всего лишь аккуратная американка, выполнившая свой долг. О твоих махинациях с Моссадом Си-Ай-Ди понятия не имеет. Ладно… Ты поедешь или нет?

— Господи, не знаю.

— Ты хочешь сказать, что еще не успела уговорить себя.

— Я просто хочу сказать, что еще не знаю.

— Если так, то чью же сторону ты прикажешь принять мне?

— Да перестань ты изображать этакого противного Будду и смотреть свысока на обыкновенных смертных. И перестань в меня целиться.

Марк спустил ноги с подоконника.

— Поезжай! Поезжай в Палестину. Ведь этого ты от меня ждешь, не так ли?

— Я все еще чувствую себя не совсем ловко с евреями. Ничего не могу с собой поделать.

— Зато ты себя очень хорошо чувствуешь с этой девчушкой, ведь так? Она тебе все еще напоминает дочь?

— Не совсем. Вернее, совсем уже не напоминает. Она слишком личность, чтобы напоминать кого бы то ни было. Но я ее люблю и хочу быть с ней, если ты это имеешь в виду.

— У меня к вам еще один вопрос, миссис Фремонт, весьма щекотливый.

— Слушаю.

— Ты влюблена в Ари Бен Канаана?

Влюбилась ли она в Бен Канаана? Она знает только, что испытывает волнение, когда разговаривает с ним, смотрит на него, даже когда думает о нем. Она знает еще, что никогда не встречала мужчину, который был бы хоть чуточку похож на него. Она знает, что испытывает трепет от его мрачной невозмутимости и неукротимой энергии, восхищается его мужеством и отвагой. Она знает, что временами ненавидит его так, как еще никого никогда не ненавидела. Но любить?

— Не знаю, — ответила она тихо. — Я не могу ни ринуться к нему без оглядки, ни отойти прочь… Не знаю, в чем тут дело… не понимаю.

Немного погодя Китти спустилась вниз и просидела около часа с Карен в больничной палате, устроенной на втором этаже гостиницы. Девушка быстро поправлялась. Врачи поражались тому, какое волшебное действие оказывают слова Эрец Исраэль на этих детей. Два слова действовали сильнее любых медикаментов. Сидя у кровати Карен, Китти смотрела на ребят, лежавших в палате. Кто они? Откуда они? Куда направляются? Какой странный, непонятный народ… какой непостижимый, всесильный фанатизм!

Почти весь час Китти и Карен молчали. Ни та, ни другая не смели заговорить об отъезде в Палестину. Под конец Карен заснула. Китти долго смотрела на девушку. До чего же она мила! Китти поцеловала девушку в лоб, погладила по волосам, и Карен улыбнулась ей сквозь сон.

Китти вышла в коридор, где ходил взад и вперед Дов Ландау. Завидев ее, юноша остановился, и они молча взглянули друг другу в глаза.

Уже смеркалось, когда Китти вышла на набережную. У пирса Зеев Гильбоа и Иоав Яркони наблюдали за погрузкой ящиков. Китти украдкой огляделась вокруг, надеясь увидеть Ари, но его нигде не было.

— Шалом, Китти! — крикнули ей парни.

— Привет! — откликнулась она.

Китти пошла вниз по набережной, в сторону маяка. Становилось прохладно, пришлось надеть жакет. «Я должна понять… я должна понять… должна…» — повторяла она про себя. У самого маяка сидел Давид Бен Ами. Он задумчиво смотрел на море и время от времени бросал в воду камешки.

Китти подошла, он поднял голову и улыбнулся.

— Шалом, Китти. Вы чудесно выглядите.

Она присела рядом. Некоторое время оба молча смотрели на море.

— О доме задумались? — спросила Китти.

— О доме.

— Иордана… так, кажется, ее зовут — сестру Ари?

Давид кивнул.

— Теперь повидаетесь с ней?

— Если повезет.

— Давид…

— Да?

— Что будет с детьми?

— О них позаботятся. Они — наше будущее.

— Там опасно?

— Очень опасно.

Китти помолчала.

— Вы поедете с нами? — спросил Давид.

У нее екнуло сердде.

— Почему вы спрашиваете?

— Мы к вам привыкли. Кроме того, Ари, кажется, говорил что-то в этом роде.

— Если… если Ари хочет, чтобы я поехала, то почему бы ему не попросить меня об этом?

— Ари никогда ни о чем не просит, — ответил Давид, смеясь.

— Давид, — сказала она внезапно. — Вы должны мне помочь. Я в ужасном сомнении. Вы, пожалуй, единственный человек, который хоть что-нибудь понимает…

— Помогу, если это в моих силах.

— Я никогда в жизни не имела дела с евреями. Вы для меня какие-то загадочные.

— Не только для вас — для самих себя тоже, — ответил Давид.