Исход

— С Богом, мальчики!

Он спустился к ним, обнял каждого и благословил. Вернулся в дом, но не смог клеить окна. Стал собираться.

— Глаша!.. Глаш, я на день отойду!

Молчала.

— В Место, — пояснил Сергей, хоть она не спрашивала.

Выходя, ощутил толчок под ногой. Будто мир тряхнули.

Взял нож и спальник. Шел через задние ворота. Их охраняли два мужика за пятьдесят, Макаренко и Борзунов, и Игорь Вольф. На охрану ставили тех, кто не мог работать, как молодые.

— Я до этого… бедлама, прости господи, похудеть мечтал, — говорил Макаренко. — Сейчас, чувствую, похудею.

— А я думал, апокалипсис — это пустой супермаркет, и все бесплатно, — прокомментировал Вольф.

— Главное — зиму пережить, — сказал Борзунов. Голосу недоставало уверенности. — Переживем, интересно?

— Бог поможет! — крикнул сзади Сергей.

Они не заметили, как он подошел, и вытянулись, убрав улыбки, а он, не остановившись, подмигнул и прошел через ворота в лес.

Борзунов старался не встретиться с Сергеем глазами. Он третью неделю водил людей молиться в лес. Сделали часовню, шалаш. Снесли туда иконы, из тех, что молодежь насобирала по домам и стаскивала в склад в корпусах.

Борзунов не знал, что Сергею это известно, донесли, и он теперь шел к Месту, чтобы с другими вопросами задать и этот.

Два пацана с вырезанными из дерева автоматами бегали в ближнем лесу и кричали «Русь!.. Русь!..», изображая ртом выстрелы.

Борзунов покачал головой. Макаренко заметил:

— Ну про Русь-то лучше, чем про пиздецы!

Лагерь остался за спиной. Сергей пошел влево, к мосту.

В месяц познания он бродил по лесу, отдаваясь наитию. Интуиция была богом, и он растил ее в себе. Закрывал глаза и по часу, по два шел вслепую. Понял, что всю жизнь был слеп.

К концу месяца он мог ходить, не открывая глаз, сутки.

В последний день шел с закрытыми глазами долго и почувствовал, что вышел из леса, но не открыл, а так и шел вперед. По насыпи поднялся на дорогу и выбрался на асфальт.

Он оказался у Кармазина с южной стороны. Город был разорен и брошен, и в нем не было живой души, только крысы и собаки.

Кто-то скомандовал: открой. С левой стороны он увидел Волгу, узкую здесь, и сваренный из стальных листов, прошитый заклепками мост над ней.

С правой — искусственное озеро. А на его берегу, в пяти километрах от Крайнева, над землей нависала огромная радиолокационная тарелка. Когда Сергей увидел ее, у него перехватило дыхание. От ее размеров, от ужасающей громадности. Она подчиняла себе все и подминала под себя лес, и Волгу, и Крайнева, и была небом, подавившим землю.

Сколько же в ней? Километр, два? У Сергея задрожали руки. Он понял, что она чувствует его, знает, что он здесь, но она неживая, мертвая, и что это и есть зло, и такова его суть: оно искушает, и наносит удары, и думает, и говорит, но оно — мертвое. В нем нет жизни, ибо жизнь есть Бог.

И тогда, на этом месте, Сергей постиг.

И ворвался в его пространство.

Во все стороны, насколько хватало глаз, простиралась серая пустыня. Почва растрескалась на скорлупки, тянущиеся вверх ссохшимися краями. Небо было низким и серым.

Крючков сидел на единственном во всей пустыне сером валуне, спиной к Сергею, обняв себя за локти и повернув голову вправо, почти параллельно линии плеча.

— Ну?

Сергей ощутил напряжение, с каким тот ждал ответа.

— От тебя мертвечиной несет. Врешь ты. Это не Его мир обрушился, а твой. Он его обрушил. И Он грядет. И ты боишься. Слышишь шаги и собираешь всех под себя, но обречен.

Крючков смотрел на него отстраненно и равнодушно. Он изменился. Это был труп с содранной кожей и высушенной плотью на костях.

— Я мертв, но вечен, — ответил он. — А ты, сучонок, у меня кровью ссать будешь. И дети твои, и люди.

— Может быть, — сказал Сергей. — Но ты проиграешь. Ты уже проиграл. Тьма не может объединить, потому что тьма — только для себя. Объединяет свет. Нас больше. За нами правда.

Крючков поднялся и пошел от Сергея прочь, но руки его дрожали от ярости, и он развернулся, и зарычал за спину Крайневу, и в вопле его слились боль и похоть миллиона миров:

— Ничего не кончено, поняла?! Я тебя уничтожу!

За Сергеем стояла девочка лет восьми, в розовой майке с Губкой Бобом и летних штанах с сеточкой.

— А не должно быть зари? Знамений? — спросил Сергей.

Она усмехнулась.

— Это он такие штуки любит.

Засмеялись оба, не шутке, а появившемуся чувству родства. Было холодно, и Сергей снял ветровку и отдал девочке.

— Почему ты не пришла раньше?

— Я не уходила. Я все время была.

Она с ногами забралась на валун, где только что сидел Крючков. Валун был тепл.

— За что ты нас? — спросил Сергей.

Ксюшка отвернула голову в сторону. Так делают дети, когда их воспитываешь, подумал Сергей. Она снова повернулась к нему, и в ее глазах были слезы.

— Я видела, к чему вы шли. Я вижу будущее, как ты — прошлое. Вы лезли, как дите к газовой колонке. Через год я всех бы потеряла. А сейчас спасла одного от каждой тьмы.

Она рассказала ему, как сила, величие и мощь, которых ему не постичь, обрушились на землю и расчистила ее от людей, уничтожая жизнь. Произошло так потому, что добро перестало сдерживать зло. Намеренно. Чтобы, проиграв эту битву, выиграть в следующей. И как теперь добро начинает борьбу. И он призван к этой борьбе.

— Научи меня делать правильно.

— Не могу. Ты должен сам понять. Мне не жалко, но в этом смысл.

Без ветровки стало холодно. Сергей передернул плечами. По рукам пошли мурашки.

— Я хочу попросить тебя… — Она замялась. — Когда почувствуешь, что становишься богом — останься человеком.

— Кто я?

— Ангел.

Сергей засмеялся. Ксюшка смотрела серьезно. Глаза у девочки были старые.

— Ангел воинства его. Ты избран. В ангеле, как в человеке, как во вселенной, двое борются. Ты выбрал. Этот, — мотнула головой в сторону, куда ушел Крючков, — не оставит, не надейся. Тебя не искусил, начнет других подсылать. Кого-то знаем, кого-то нет.