Исходная точка интриги

Но желание превзойти всех, жажда первенства, блеска, жажда славы и празднично-торжествующего величия удержала его от монастыря и рубища отшельника или власяницы подвижника. И ум, обнажающий суть вещей, как соблазнитель готовую отдаться женщину, достался будущему славолюбцу, витающему в мечтах о заоблачных высотах.

Восемнадцатилетний Потемкин, попавший в тронный зал Зимнего дворца, мог понять то, что многим из его сверстников, вместе с ним представленных императрице, не дано было понять за всю их жизнь. Пристальный взгляд на мир – взгляд, которым он с пятилетнего возраста смотрел вокруг себя, всегда замечая главное и определяя причину и суть, проницательный, неглубокий и оттого еще более действенный ум, опыт, небогатый, но все-таки уже имевшийся, жадно поглощаемая книжная премудрость и чуткий слух, улавливающий не для всех ушей вполголоса сказанное слово, давали ему такую возможность.

Он увидел на троне не монархиню, а женщину. Владетельную государыню, подвластную той самой силе, которой не способны противостоять ни мужчина, ни женщина. Силе, исходящей из вечного желания непреодолимого соития и воспоминание о нем, даже скрытое напоминание, даже безмолвный намек на понимание его возможности, мелькнувшее во взгляде знание, что это соитие существует как таковое, и в нем единственно смысл бытия в этом, во всем остальном обманном и бесполезном, мире, способно вызвать безмерную благодарность женщины.

Только за один его взгляд, по которому императрица уловила, что он понял, что она – женщина, Елизавета одарила его таким же невольно ласковым взглядом. Тут же по женски благодарно присовокупив к этому скрыто нежному взгляду чин капрала. Записанный в Конную гвардию рядовым, Потемкин знал, что в мирное время иные рядовые до капральства служат лет пять. Он же в одно мгновение перемахнул через две ступеньки служебной лестницы.

За что? За какой подвиг, за какие заслуги, за какое отличие?

Потемкин в свои восемнадцать лет знал, за что.

Он знал, что монахиня, которую он впервые познал как женщину, пожаловала бы ему любой чин – и капрала и фельдмаршала, имей она такую возможность. Как императрица и пожаловала фельдмаршалом простого казака Разумовского, ни разу в жизни не побывавшего на поле боя.

И не только фельдмаршалом – имениями и богатством неслыханным, как и его родного брата – чинами и гетманством, верховной властью над Украиной, обширностью земель, не уступающей знатнейшим европейским державам. За что пожаловала? Потемкин знал, за что.

А за что отец императрицы Елизаветы пожаловал императорской короной ее мать, Екатерину I, через все ступеньки сословий, званий титулов и чинов? Пленная девка подлого сословия, взятая из-под солдатской телеги, была возведена силой, исходящей из тайны плотского соития, на престол великой империи на глазах у ошеломленного царского двора. И все знали, за что.

За то же самое, за что сама императрица Екатерина I возвела – не на трон, им она еще не могла распоряжаться по своему хотению, а в свой будуар, ласкающего взгляд нежной красотой лицо камергера Вильяма Монса, отличного от прочих изящными манерами и стройной фигурой. Что заставило их обоих забыть страх, пренебречь поистине смертельной опасностью, ведь оба знали беспощадный, кроваво-бешеный нрав жившего еще Петра? И Монс поплатился жизнью. За что?

За то же самое, за что бешеный Петр, казнив Монса, не казнил Екатерину, а только свозил ее посмотреть на отрубленную голову красавца камергера, и провел ее так близко к эшафоту, что платье императрицы коснулось окровавленных досок помоста, наскоро сооруженного для безжалостного назидательного действа.

А не будь Петра, сойди он по невесть каким причинам в могилу, Монс стал бы первой персоной в государстве. За что?

За то же, за что Бирон, безродный нищий студент, изгнанный за неспособность к наукам из университета, стал регентом при наследнике великой империи Российской и ее полновластным хозяином.

За то, за что теперь, при дочери Петра, братья Шуваловы, устроив в спальню императрицы своего двоюродного брата красавца, на досуге интересующегося науками, владели всей страной и обирали ее как хотели.

Тайная власть соития, сильнее страха смерти, боязни греха, ломала веками укорененные обычаи, отменяла писаные и неписаные законы. Почему? Ведь не так уж она сладка. Но вожделенна. А почему – на этот вопрос уже никто не знает ответа.

Монахиня, через которую Потемкин познал женское тело, за ночь, наполненную сдерживаемыми стонами, за разрешение томления плоти, жертвовала спасением души, и благостью райской вечной жизни. Тайная сила соития была сильнее.

Мой виноградник у меня при себе…Моего собственного виноградника я не стерегла…

Монахиня стерегла, но не устерегла.

Потемкин знал силу естества, не единожды испытав эту силу – и властвуя над овладевающей своей жертвой женской плотью и подчиняясь силе своей плоти. Знал и понимал, как всемогуща даже случайная, легкая тень этой силы – что и подтверждал его капральский чин.

Так что все Потемкин заметил, все понял. В свои восемнадцать лет он уже все знал и понимал. Но воспользоваться случаем ему не представилось.

Во-первых, некому было поруководить сообразительным и способным юношей, сам по себе он все-таки еще молод и неопытен. А во-вторых, спустя несколько дней студентов показали при малом дворе, где Потемкин увидел великую княгиню Екатерину Алексеевну и надолго лишился способности строить планы и трезво мыслить, а частично утратил и память, и чувство времени.

11. Она, она!

Гром и молния!

Боевой клич самнитских воинов.

Как будто громом поражен.

А. С. Пушкин.

Прием при малом дворе был не таким торжественным и официальным, как при большом. Великий князь и наследник престола Петр Федорович студентами не заинтересовался. Зато великая княгиня с радостью уделила им много внимания.

Екатерине Алексеевне скоро исполнялось тридцать лет. Она давно уже оправилась от первых родов и душевных и физических потрясений. Поляк Станислав Понятовский с европейски изысканными манерами украсил ее жестоко и несуразно начавшуюся жизнь в России. И это устроенное своими руками женское счастье вселило в нее надежду на будущее. Она расцвела, блистая умом и зрелой красотой, рядом с уродом мужем.

Великую княгиню занимала свободная беседа со студентами. Она с интересом слушала их речи, не упуская случая показать и свои познания. Питомцы только что устроенного храма наук почувствовали себя с ней на одной ноге и весело болтали, забыв условности придворного этикета. Один только Потемкин не вымолвил ни слова.

Живые синие глаза великой княгини, ее длинные черные ресницы околдовали впечатлительного потомка гордых самнитов, до того втайне ставившего себя выше всех, с кем его сводила судьба. Его пленили грациозные движения великой княгини. Жесты ее маленьких красивых рук завораживали и лишали дара речи. И в то же самое время так много говорили, словно намекая на то, о чем не говорят словами. В каждом ее жесте мелькало что-то неизъяснимо женское, ускользающее и обещающее, словно говорящее «Знаешь? Хочешь? Можешь? Догони!»