Искатель утраченного тысячелетия(изд.1974)
Шрифт:
Над этим я ломал голову.
ЧЕРНЫЙ ТЮЛЬПАН
Всю ночь шел дождь. То постучит: так… так… так… – походит по крыше, то остановится, угомонится. Все равноеду еще раз в Мезенцово. Искать женщину с вишнями.
…Вот и платформа Мезенцово.
Сошел с поезда. Кругом пусто. По-осеннему грустно. Небо голубое, с пепельно-серыми облаками. Отяжелевшие от дождя кусты опускали ветки к земле.
Спуск с платформы – шаткая лестница. Тогда внизу около нее сидели две женщины. А сегодня – ни души.
У
У открытой двери – грузовая машина. Грузчики стаскивают огромные закрытые ящики и проносят их мимо молодого человека в куртке. Он тут же отмечает что-то в листке и любовно поглаживает ящики, на которых нарисованы зонтик и рюмка.
– Простите, – сказал я, подойдя к открытой двери, – я хочу спросить…
– «Тюльпана» нет, и неизвестно… – Молодой человек повернулся к грузчикам: – Легче… аккуратней… тут не пальто, а мебель…
– Простите, – повторил я, – я хочу спросить…
– Я, как директор магазина, вам, гражданин, уже ответил: «Тюльпан» не поступал. Когда прибудет, неизвестно. Посторонитесь!!!
«Что за тюльпан?» – недоумевал я. И, дав дорогу грузчикам, сказал:
– Послушайте, товарищ, я ищу женщину…
– Ищете женщину? – Директор посмотрел на меня.
– Женщину, что в воскресенье торговала вишнями.
– А! Об этом мы поговорим в моем кабинете… Саша, кончай тут, – обратился он к грузчику, – я все сосчитал. Идемте.
И когда мы уселись на полумягкие стулья у лакированного столика, директор, конфиденциально улыбаясь, сказал:
– Вы меня спрашиваете о женщине, которая торговала вишнями?
Я с радостью закивал головой.
– Да! Торговала: разрешено. И записалась у меня в очередь на импортный югославский гарнитур «Черный тюльпан». Дочь замуж выдает. Очень ей нужен гарнитур. Вишнями торговала.
– Да… Да… Да…
– В Москве на «Тюльпан» запись чуть не на два года, – там как бы отцвели тюльпаны… А тут у нас благоухали и зимой…
– Так ведь…
– Понимаю, все понимаю: она уступила вам очередь на «Тюльпан». Могу вас огорчить – очередность не состоится. И не ищите этой женщины.
– Не в этом дело…
– Понимаю вас. Обождите! Очередники оставляют нам открытки со своими адресами… Нюша! – крикнул директор.
В дверях показалась головка. Копна золотистых волос. Голубые спокойные глаза.
– Принеси-ка заявки на «Тюльпан».
Я замер от радостного волнения.
– А их нет, Евгений Николаич, – пропел чистый, хрустальный голосок. – Все повозвращали заказчикам, раз «Тюльпана» не будет. Забыли?
«Вот это неудача», – подумал я и вздохнул.
– Ничем не могу помочь, дорогой товарищ. Очень сожалею, тороплюсь. Желаю здоровья.
И директор, поклонившись, вышел из кабинета, пропустив меня вперед.
Я опять на площади. Моросил дождь. Одиноко стояли
топольки у платформы. Роняли дождевые капли с желтеющих листьев. Я машинально поднял с влажной глинистой земли круглый плоский камешек. Под таким камнем тогда лежала стопка бумаги с записями о Веригине.Так и звучит в моих ушах голос этой женщины: «Хозяин мой Иван Гаврилыч, царство ему небесное, сказал агроному. Конечно, нет того, чтоб дочка по вас вздыхала. Но ничего… ничего… Однако же, раз поступила в институт иностранных языков… Стоп! Стоп! Как же я забыл? Как раньше не подумал об этом?
Кончик ниточки опять в моих руках,
Назад. В Москву!
ЭТЮД О ЛЮБВИ И О ВИШНЯХ
Письмо редактору газеты Института иностранных языков «Голос студента» товарищу И. И. Харитоненко:
«Уважаемый Иван Игнатьевич!
Согласно нашей договоренности, посылаю Вам драматическую сценку «О любви и вишнях», которая как бы прямо обращена к незнакомой студентке Вашего института, дочери той женщины, у которой я купил вишни. Прошу поместить ее, если найдете возможным, в Вашей газете «Голос студента». Хочу надеяться, что этот этюд поможет мне в том отчаянно трудном деле поисков и розысков, к которому Вы отнеслись с таким сочувствием.
Ваш Нестеров».
О ЛЮБВИ И ВИШНЯХ
Пелагея Семеновна так посмотрела на дочь, будто первый раз ее видит, и перестала окапывать кусты крыжовника. Лопатка, крепко уйдя в землю, стояла будто на страже: вот-вот надо будет вмешаться в разговор.
– Любишь, значит, – сказала Пелагея Семеновна. – Удовольствий в жизни ищешь! А законный твой жених, агроном, отменяется? Так, что ли?
– Не нужен он мне.
– Молчи! – крикнула Пелагея Семеновна и долгим взглядом посмотрела на стволы вишен и на кусты крыжовника. – Молчи! Стыда в тебе нет!
– Но я люблю другого, ну?
– Так, так! Приказываешь, значит, брать в дом не того, кто твоему отцу-покойнику сад этот помогал сажать, а какого-то…
– Не «какого-то», а того, кто…
– Знаю! Видели! Картинки учится рисовать!
– Так что же плохого? Ну, учится в художественном училище? Ну и что?
– Пусть учится, мне какое дело. Но в дом свой не возьму его. Слово мое крепкое. – И мать с силой поставила ногу на лопату.
– Вы что? Жизнь мою загораживаете? Смотрите, мама, думайте, что говорите!
И хотя высокий забор отделял сад Пелагеи Семеновны от соседского дома, она подбежала к забору, глянула в щелочку, вернулась и почти шепотом спросила:
– Твой, что ли, художник сбережет наш вишневый сад?
– Но я не выйду – слышите! – не выйду за жениха, с которым отец меня за глаза девчонкой сосватал.
– Ну, знаешь, дочь моя!.. Три года ходила в невестах нашего агронома, три года не отказывалась от его предложения…
– Да это все отцова выдумка. А я и не смотрела на агронома: старый, тридцать семь лет… Да пусть ждет сколько хочет! И за какое такое наказание я обязана выходить за него?