Искатель. 1962. Выпуск №5
Шрифт:
Риттер выскакивает из укрытия. Я бросаюсь за ним. Туша лахтака плавает у края льда, подымающегося больше чем на метр над водой.
— Держите! — кричит Риттер и почти сползает в воду.
Я крепко держу его за ноги. Лейтенант, дотянувшись до
тюленя, ловит его за задний ласт, подтягивает к себе. Лахтак слишком тяжел, мокрый ласт выскальзывает из рук. Риттер еще больше подается вперед. Он висит над водой. Тюлень никак не дается в руки. Изловчившись, Риттер вцепляется в ласт зубами. Я тащу лейтенанта к себе. Постепенно туша тюленя показывается над водой. Риттер обхватывает
Мы с жадностью едим куски горячего полусырого мяса. Мясо темное и мягкое, сильно пахнущее рыбой. Но мне оно кажется восхитительным. Риттер разделал тушу лахтака, как заправский мясник. Рядом сохнет распластанная шкура. Бесцветный жир отлично горит в алюминиевой миске. Теперь мы на несколько дней обеспечены топливом. Это как нельзя более кстати, так как керосин на исходе. Внутренности щедро отдали кружащим вокруг чайкам.
Аппетит у нас необыкновенный. Мы уже съели по полному котелку похлебки и сейчас варим еще. Риттер старательно высасывает из кости мозг. Я не могу дождаться, пока сварится мясо, и принимаюсь за печень. Темную нежную печень лахтака Риттер точно разделил пополам.
Риттер не без сожаления отбрасывает опустошенную кость. Мозг в самом деле очень нежный и вкусный.
— Лучший деликатес, — говорит Риттер, принимаясь за следующую кость.
— Печень тоже недурна…
Риттер кивает.
— В тридцать шестом году па зимовке в Гренландии наш повар делал удивительное жаркое из маринованных ластов.
Риттер мечтательно причмокивает. Вид у него диковатый. Закопченное, выпачканное жиром лицо. Жесткая грязнорыжая борода. «Рыжий красного спросил…»
— Риттер, как вас дразнили в детстве?
Риттер изумленно вскидывает глаза.
— Что?!
— Ну, как вас называли приятели в детстве? Меня, например, за малый рост — «Гвоздиком». А вас как? «Рыжиком»?
Риттер невольно улыбается.
— «Fuchsschwanz» — «Лисий хвост»… Это в Дюссельдорфе. А в шестой петербургской гимназии, где я учился, — «Патрикеевичем».
— Вы учились в Петербурге?!
— Да. Мой отец был профессором Петербургского университета.
— Вот как!
Я даже на секунду забываю о печенке.
— А вы думали, я выучил русский язык в школе разведки? — говорит Риттер.
— Нет. Какой вы разведчик! Вы просто так… любитель птичек.
— Это наследственная страсть, — говорит Риттер серьезно. — Мой отец был крупнейшим орнитологом. Наш дом всегда был полон птиц. Черные канарейки, голуби, редчайшие попугаи.
— И вы пошли по стопам отца?
— Нет. Я метеоролог.
Риттер вдруг осекается, как человек, сказавший лишнее.
— Значит, в германской армии существуют лейтенанты метеорологической службы?
Риттер усмехается.
— Знаете, Колчин, вы тоже не кончали школы контрразведки.
— Это вы угадали. Не кончал. К сожалению, не кончал.
Я понимаю, что больше мне от Риттера сегодня ничего не добиться. Ну что ж, для первого раза хватит. У нас еще будет время поговорить. Доедаю последний ломтик сырой, едва подсоленной печени.
— Берите еще, — предлагает Риттер. — Лучшее средство против цинги.
Что
за неожиданная любезность? Пристально смотрю на лейтенанта. Не получив ответа, он берет свою половину печени.Кипящая вода заливает примус. Пробую ножом мясо в котелке. Пожалуй, готово. Разливаю по мискам дымящуюся похлебку.
После сытного обеда очень хочется спать, но я пересиливаю себя и начинаю собираться в дорогу. Риттер аккуратно упаковывает в шкуру самые лучшие, уже подмерзшие куски мяса.
Я поскользнулся на куске требухи. Странно, но мне показалось, что это печень. Та самая половина, что взял себе Риттер. Я наклонился рассмотреть, но нахальная чайка утащила кусок прямо из-под моего носа. Нет, я же видел, как Риттер ел печень…
Внезапная острая боль в желудке заставила меня остановиться. Риттер тоже встал. Не оборачиваясь, он протирал очки. Новая спазма. Я невольно охнул. Риттер резко обернулся. Взгляд его неприкрытых глаз будто ожег меня. Но в следующую секунду он уже надел очки.
— Что случилось?
Я не ответил. Мне было не до разговоров. Я скинул лямку и заплетающимися ногами пошел в сторону. Риттер двинулся за мной.
— Ни с места! — крикнул я.
Я сделал еще несколько шагов. Спазма подступила к горлу. Меня вырвало. Когда я поднял голову, Риттер шел ко мне. Я вынул пистолет. Риттер остановился.
— Возвращайтесь к саням! — приказал я. — Ну?!
Риттер вернулся. Меня снова вырвало. На лбу выступил липкий пот. Ноги подгибались. Пришлось сесть на снег. Может быть, я просто слишком много съел? Я слышал как-то, что при отравлении врачи предлагают больному перечислить все, что он ел накануне. Причина отравления неизбежно вызовет приступ тошноты. Организм сам даст правильный ответ. При воспоминании о печени морского зайца меня сразу вырвало. «Берите еще, лучшее средство против цинги…» Значит, Ркттер знал, что она ядовита.
Кружилась голова. «Черные канарейки… Наследственная страсть… Берите еще…»
Риттер поднялся с саней.
— Ни с места!
Я заставил себя встать. Пошатываясь, направился к саням.
…«Выпьем за победу!..» «Где мой автомат?..» «У вас больные глаза…» Дым над зимовьем… «Берите еще…» Тяжелое тело Дигирнеса на снегу…
Я спустил предохранитель пистолета.
Риттер стал пятиться назад. Его глаза, не отрываясь, следили за пистолетом. Он сделал еще шаг назад, запутавшись в лямке, споткнулся и сел на снег. Он ничего не говорил. Подняв голову, он смотрел мне в лицо. Будь он в очках, я бы, наверное, выстрелил. Но на меня смотрели безоружные глаза смертельно испуганного человека.
Я опустил пистолет. Меня бил озноб.
— Возьмите жир, — сказал я, — разведите огонь. Вскипятите воды.
Риттер не двинулся с места.
— Слышите? — Я тяжело рухнул на сани. — Как можно больше воды…
Риттер, опасливо косясь на пистолет, поднялся. Резь в желудке не унималась. Голову как будто стянуло обручем.
Риттер набросал в миску с жиром мелко наструганных щепок, попросил спички.
Я лежал и смотрел на спину Риттера, пока он разводил огонь. «Черные канарейки… голуби… редчайшие попугаи…»