Искатель. 1963. Выпуск №1

«Пожар», — говорил Болдырев. Да, заражение тайги сибирским шелкопрядом считается в лесном хозяйстве стихийным бедствием. И надо попробовать силу бациллы там, где бушует эта стихия». — Талаев поднялся, подошел к банкам у окна.

— Что ж, наверное, Владимир Осипович прав, — проговорил он вслух. — Для борьбы с пожаром хороши все средства. А отпуск… Ладно, попытаюсь отдохнуть на «пожаре». Может быть, бациллюс дендролимус приобретет славу солдата раньше, чем права гражданства в академическом мире.

* * *

Вместе с Анной Михайловной они добрались до Слюдянки. С Байкала тянуло свежим ветерком. Рыбачьи лодки покачивались у берега.

Неподалеку от платформы остановилась полуторка. Из кабины вышел высокий поджарый человек. Василию Петровичу бросилось в глаза его нервное лицо с впалыми щеками, резкие морщины протянулись от крыльев носа к углам рта.

— Простите, — подошел Талаев к мужчине, — Это автомобиль из опорного пункта?

— Талаев? Садитесь. А багаж? — спросил мужчина, глядя на маленький чемоданчик в руках Василия Петровича. — С чем вы работать будете?

— Вот, — Талаев достал из кармана пиджака маленькую пробирку, залепленную воском. — Здесь мои бактерии-солдаты.

— Ну, ну… — как-то неопределенно пробормотал мужчина и снова пригласил садиться.

Они так и не познакомились. Полуторка пошла по проселку.

На фоне утренних розовобоких облаков тайга выглядела черной и хмурой. Тянуло грибным духом и сыростью.

На крутых подъемах и спусках, чередовавшихся один за другим, шофер неторопливо переключал скорости, и тогда, в мгновения тишины, слышался какой-то непонятный, вкрадчивый звук. Сначала он казался мелодичным, даже приятным, подобно шуму крупного дождя.

— Стой! — застучал по крыше кабины мужчина, встретивший Талаева, и махом выпрыгнул из кузова,

Василий Петрович услышал детский плач, приподнялся.

Машина остановилась у наспех сколоченной сторожки. Перед дощатой дверью стояли мальчишка лет семи и голенастая девчонка чуть постарше и дружно, в голос ревели:

— Дядь! Дядь! Дя-а-адь… Отда-а-ай туески!

Из сторожки вышел огромный бородатый лесник, сделал страшное лицо.

— Кому сказал — марш отседова! Марш!

Ребята отступили на шаг и принялись реветь еще громче. Бородач развел руками, словно приглашая приехавших в свидетели своего бессилия.

— Почему они прошли? Спал! — набросился на лесника поджарый спутник Талаева.

— Да не спал я, Вадим Лексеич! Ей-богу, не спал! Черт за ними уследит! Проскочили!

— Проскочили!.. Я тебе проскочу! — взволнованно кричал Вадим Алексеевич. Потом подошел к мальчишке, взял его за подбородок. — Открой рот! Ел ягоды?

— Да не отравились они, Вадим Лексеич, — вставил лесник.

— Ничего мы не ели! — сквозь слезы говорила девчонка. — По горсточке и собрали. Этот вот набросился. Туески, ягоды отобрал. Прибить обещал.

Вадим Алексеевич облегченно вздохнул.

— Не ели, значит, ягод?

— Не-е-е, — затряс головой с перепугу замолчавший мальчишка. — Мы тока пришли, а этот нас за шкирку…

Ребят заставили вымыть руки, а заодно и лица.

— А теперь, мелюзга, марш в машину, подвезу.

* * *

…Широкоскулое лицо Болдырева сияло. Потчуя Талаевых чаем, он выглядел именинником.

Яркий день ликовал на поляне за окнами. Но они были плотно прикрыты.

Однако и здесь, в помещении, Василию Петровичу не чудился, а слышался тот же неотвязный дождевой шум. А временами казалось, что это какая-то странная болезнь накинулась нежданно, и мучит и мучит непрерывным вкрадчивым шумом.

— Кто такой Вадим Алексеевич? — спросил Талаев у Болдырева, чтобы как-то отвлечься.

— Начальник экспедиции. Лозинский.

— Удивительно нервный человек. Он болен?

— Здесь все больны, — сказал Болдырев. На скулах у него проступили желваки, а узкие глаза заблестели.

— Он так кричал на детей, которых задержал лесник… И на самого Федора тоже.

— Федор, видимо, проглядел, — невозмутимо объяснил Болдырев. — Ребята прошли оцепление. Не манной кашей мы шелкопряда кормим с самолетов. Поэтому пикеты и выставили.

Налили еще по стакану чаю.

Неожиданно Анна Михайловна сжала пальцами виски.

— Шумит… Все время шумит в голове. До боли!

— Да, черт возьми, и у меня…

Болдырев подошел к окну и ударом ладони распахнул створки.

— Слышите?

Звук стал совсем явственным — дождь, сильный крупный дождь обрушился на тайгу.

— Слышите? Это — он.

— Шелкопряд так шумит? — удивилась Анна Михайловна.

— Он не шумит. Он — ест. Он — жрет кедр!

Владимир Осипович несколько секунд постоял у окна, потом закрыл его и, обернувшись к Талаеву, сказал:

— Давайте пить чай.

— Сколько же этих гусениц, если они так шумят? — спросила Анна Михайловна, еще не придя в себя.

— Столько же, сколько звезд на небе, плюс еще десять, — ответил Болдырев.

— Фу, какая гадость!

— Что поделаешь, Анна Михайловна. Ваш муж все-таки не представлял себе достаточно ясно, с каким врагом он собрался бороться. Теперь он столкнется с ним лоб в лоб.

Талаев молчал. Он был поражен и подавлен.

— Давайте пить чай, как говорил чеховский профессор, когда его спрашивали о смысле жизни, — Болдырев иронически улыбнулся., — Больше нам, к сожалению, ничего пока не остается делать.

— Но ведь вы же боретесь! — с жаром сказала Анна Михайловна,

— Боремся…

— Разве химический метод так безрезультатен? — спросил Василий Петрович.

— Почему же… результаты есть! В конце лета мы составим протокол. Определим смертность гусениц, но… Оставшиеся в живых окуклятся, превратятся в коконы. Будущим летом, в летный год, пойдут порхать по тайге большие серые бабочки. Пусть их будет миллион. Всего миллион. Они разлетятся на десятки километров, а к осени отложат во мхе по пятьсот личинок. Значит, через год снова пятьсот миллионов гусениц набросятся на кедр. Но разве гусениц останется миллион? Покропили мы шелкопряда ядом, а на другой день — дождь. Начинай все сначала. Миллиарды гусениц остаются. Выходит, через год их будет сотни миллиардов.