Искатель. 1963. Выпуск №1

Но для Пиркса сама мысль о том, что можно набить скафандр тряпками, содержала в себе нечто святотатственное, против чего восставала его душа астронавта. Обмотаться какими-то лохмотьями?!

Он надел меньший скафандр. Ни пилот, ни Ланье больше ничего не говорили. Пилот откинул люк выходной камеры, они втроем вошли внутрь, поворот маховичка, и открылся наружный люк.

Пилот спустил складную лесенку, и по ней они сошли на Луну.

Здесь их тоже никто не встречал. Вокруг не было ни одной живой души. Бронированный купол станции Циолковского, освещенный косыми лучами жуткого лунного солнца, высился на расстоянии около километра. Над ним виднелась выбитая в скале посадочная площадка, но она была занята. На ней в два ряда стояли ракеты, гораздо большие, чем та, на которой они прилетели, — транспортные.

Их ракета, немного осев на одну сторону, покоилась на раскоряченных «ногах», камни под воронками дюз потемнели, обожженные огнем двигателей. К западу местность была почти ровной, если можно назвать ровным бесконечное поле, усеянное пумами камней, среди которых тут и там торчали обломки величиной с дом. К востоку поверхность повышалась, сначала плавно, чтобы затем, после целого ряда почти вертикальных складок, перейти в главный массив Циолковского. Эта стена, казавшаяся очень близкой, находилась в тени и была черной, как уголь. На какие-нибудь десять градусов выше хребта Циолковского пылало Солнце. Оно ослепляло. Пиркс сразу же опустил фильтр на стекло шлема, но это почти не помогло. Разве что перестал жмуриться. Осторожно ступая по неустойчивым камням, двинулись к станции.

Ракету они сразу же потеряли из виду, потому что пришлось спуститься в неглубокую котловину. Станция, доминировавшая над ней и всей округой, на три четверти пряталась в монолитную каменную стену, напоминавшую разбитую взрывом горную крепость. Остро срезанные углы удивительно походили на сторожевые башни, но только издалека. Чем ближе они подходили, тем больше теряли «башни» форму, расходились, а сбегающие по ним черные полосы оказывались просто глубокими трещинами. Для Луны местность была относительно ровной, и шагалось по ней быстро. Каждое движение поднимало облачко прославленной лунной пыли. Она поднималась выше пояса, окружала их молочно-белой тучей и никак не хотела оседать. Поэтому они шли не гуськом, а рядом друг с другом. И когда уже около самой Станции Пиркс обернулся, он увидел три округлых, неправильной формы змеи — поднятая пыль, гораздо более светлая, чем любая земная, стояла над всем пройденным ими путем.

Пиркс знал о ней многое… Первооткрывателей поражало это явление: они думали, что в безвоздушном пространстве даже самая мелкая пыль немедленно опадет. Лунная пыль упорно не желала этого делать. И что самое интересное, только в дневной период, при солнечном свете. Оказалось, электрические явления на Луне протекают иначе, чем на Земле. На Земле есть атмосферные разряды, молнии, огни святого Эльма. На Луне ничего этого нет. Но бомбардируемые корпускулярным излучением скалы приобретают заряд того же знака, что и покрывающая их пыль. Так как одинаковые заряды отталкиваются, однажды поднятая пыль часами не может осесть из-за электростатического взаимодействия. Когда на Солнце много пятен, Луна «пылит» сильнее. Если пятен мало — слабее. И эти явления исчезают лишь через несколько часов после наступления ночи.

Эти научные рассуждения были прерваны прибытием к главному входу Станции. Их приняли очень гостеприимно. Внешность научного руководителя Станции профессора Ганшина изумила Пиркса, который некоторую компенсацию за свои толстые щеки видел в своем высоком росте. Ганшин, однако, смотрел на него сверху вниз. В самом прямом смысле. А его коллега физик доктор Пнин оказался еще более высоким. В нем было, пожалуй, метра два. На Станции работали еще трое русских, а может, и больше, но остальные не показывались — наверное, работали. Наверху помещались астрономическая обсерватория и радиостанция. Выбитый в скале косой тоннель вел в отдельную башенку, над которой вращались большие антенны локаторов. Сквозь иллюминаторы в стене просвечивала ослепительно серебряная паутина главного радиотелескопа — самого большого на Луне. Подвесной дорогой к нему добирались за полчаса.

Потом выяснилось, что Станция гораздо больше, чем это показалось вначале. В подвалах находились огромные резервуары для воды, воздуха, продовольствия. В незаметном из котловины, встроенном в скальную трещину крыле помещалась солнечная электростанция. На Станции была еще одна совершенно великолепная вещь: гигантский солярий под куполом из усиленного сталью кварца. В солярии, кроме порядочного количества цветов и больших баков с какими-то водорослями, вырабатывающими витамины и белки, росло банановое дерево. Пиркс и Ланье съели по банану, выращенному на Луне. Смеясь, доктор Пнин объяснил им, что бананы не входят в ежедневный рацион персонала Станции, скорее это сюрприз для гостей.

Ланье, который немного разбирался в лунном строительстве, начал расспрашивать о деталях конструкции кварцевого купола, удивившего его гораздо больше бананов. Постройка и в самом деле поражала своей оригинальностью. Поскольку снаружи была пустота, купол выдерживал изнутри постоянное давление — девять тонн на квадратный метр, что при его размерах составляло весьма внушительную величину — две тысячи восемьсот тонн. С такой силой заключенный в солярий воздух пытался разорвать сдерживавшую его оболочку.

Вынужденные отказаться от железобетона, конструкторы залили в кварц систему соединенных друг с другом ребер, которые всю силу давления перекладывали на иридиевый диск, находящийся в самом верху. От него уже снаружи купола расходились мощные стальные тросы, закрепленные глубоко в толще базальта. Они как бы удерживали на привязи этот единственный в своем роде кварцевый воздушный шар.

Из солярия пошли прямо в столовую. На Циолковском наступило время обеда. Это был уже третий подряд обед Пиркса, после второго — на Луне и первого — в ракете. Казалось, на Луне существуют только обеды.

Столовая, одновременно выполнявшая функцию общей гостиной, не очень большая. Стены покрыты деревом, но не панелями, а сосновыми брусьями. Даже смолой пахло. Такая необычайно «земная» обстановка после ошеломляющего лунного ландшафта особенно радовала. Профессор Ганшин объяснил, что верхний тонкий слой стенной обшивки сделали из дерева, чтобы меньше тосковать по дому.

Во время обеда никто ни слова не сказал о Менделееве, о происшествии, о несчастных канадцах, даже об отлете Ланье и Пиркса, как будто они приехали в гости и просидят здесь неопределенно долго.

Русские вели себя так, словно, кроме гостей, их вообще ничто не интересовало, — спрашивали, что слышно на Земле, как там на Луне Главной. В приливе откровенности Пиркс высказал свою стихийную неприязнь к туристам и их манерам; казалось, он нашел благосклонных слушателей.

Только через некоторое время Ланье и Пиркс заметили, что хозяева по очереди выходят, чтобы сразу же вернуться. Позднее выяснилось, что они отлучались в обсерваторию, так как на Солнце образовался великолепный протуберанец. Когда прозвучало это слово, все остальное перестало существовать для Ланье. Присущее ученым неистовство незаметно охватило весь стол. Внимательно рассматривали принесенные фотографии, потом показывали фильм, снятый с помощью коронографа. Протуберанец действительно оказался исключительным: он имел три четверти миллиона километров в длину и выглядел, как допотопный динозавр с огненной пастью. После того как зажегся свет, Ганшин, Пнин, третий астроном и Ланье, у которых блестели глаза, начали говорить, забыв обо всем. Кто-то вспомнил о прерванном обеде. Вернулись в столовую, но и тут, отодвинув тарелки, принялись подсчитывать что-то на бумажных салфетках. Наконец доктор Пнин сжалился над Пирксом, сидевшим дурак дураком, и пригласил его в свою комнату, маленькую, но оборудованную достойным удивления предметом — большим окном, из которого открывался вид на восточную вершину Циолковского. Солнце, низкое, зияющее, как ворота ада, бросало в хаос скальных нагромождений другой хаос — хаос теней, заливающих изломы скал черным потоком. Казалось, будто за ребром каждого камня отворялся дьявольский колодец, ведущий к самому центру Луны. Косые башни, иглы, обелиски высовывались из чернильной тьмы, словно окаменевшие языки пламени. Глаз терялся среди форм, которые невозможно было объединить в целое, находя сомнительное облегчение только г в овальных черных провалах, похожих на глазницы, — так выглядели до краев наполненные тьмой ячейки небольших кратеров, особенно четкие в косом солнечном свете, делающем пустыню неестественно реальной. Это был единственный в своем роде вид.

— Я уже бывал на Луне, — во время разговора Пиркс повторил это раз шесть, — но никогда в это время — за девять часов до захода.

Пнин, обращаясь к нему, называл его «коллега», а он не знал, как отвечать, и поэтому лавировал в разговоре как мог. У русского была фантастическая коллекция снимков, сделанных во время восхождений, — он, Ганшин и третий их товарищ, находящийся на Земле, в свободное время занимались альпинизмом.

Оказывается, все попытки ввести в употребление термин «лунизм» провалились. Он не привился, верно, еще и потому, что ведь и на Луне существуют Альпы.