Искатель. 1963. Выпуск №4

Гуго подвел нас к однорельсовой вагонетке, мы нагрузили ее кирками и гаечными ключами, и я повез одноколесную дрезину туда, куда приказал Гуго. Марчелло и Джулиано плелись сзади.

Гуго шел впереди молча и быстро, наклонив маленькую голову в засаленной кепке. Был он первейшая и явная сволочь. Немцы сами его не любили, а рабочие и охранники боялись. Скупой, всегда в поношенной куртке, тяжелых ботинках и засаленной кепке, работал он на железной дороге старшим рабочим, но был богат и жил в собственном поместье в горах.

Утром он молнией скатывался по шоссе на стареньком велосипеде с трехкилометровой высоты. А вечером после работы тащился вверх, ведя в руках машину. Но зато он не платил за проезд на поезде. Он занимал какой-то пост в нацистской партии, носил значок и изредка бубнил что-то о политике. Но вообще говорил мало и с трудом.

Только ему одному из всей роты немецких рабочих доверяли пленных.

Мы остановились. Я скинул вагонетку с рельсов.

Гуго сразу примялся за работу. Он начал завинчивать гайки на стыках.

— Эй, мы покурим, — сказал ему Джулиано.

— Ауф, лосе! — захрипел Гуго. — Ленивые свиньи, предатели!

Это относилось к Джулиано, Марчелло и в их лице ко всем итальянцам, которые 8 сентября 1943 года не захотели воевать на стороне Германии.

Джулиано вытащил целую горсть окурков и начал делать сигарету. Марчелло стоял посиневший и дрожал. Ему всегда было холодно. Высокий, носатый, он запахивался в дырявую шинель и опускал у пилотки «уши».

Я взял у Джулиано пару окурков и стал свертывать папиросу. Гуго с огромным усердием и натугой завинчивал гайки.

Были видны застывшие фигурки пленных на возвышенности, там Андрей, Морозов, все наши. Опять вспомнились слова Андрея: «Ты идешь к эшелону».

Я посмотрел кругом. Состав стоит напротив замаскированных складов. Мы возились на одном стыке. Гуго ушел на пролет дальше. За нас он не боялся, вся зона охранялась.

И тут мы услышали гул самолетов. Захлопали зенитки. Высоко строем летели бомбардировщики.

— Дорогу-то они разбомбили, а на составе красный крест, — сказал я.

Джулиано сплюнул.

— Скоро фашистов добьют. Но до того времени мы все подохнем.

Многие умирали в лагере от голода.

— Я вернусь домой, — поднялся Марчелло. Гаечный ключ сделал в воздухе круг. — У меня жена и дочь, я один работник. Мне надо выжить.

— Давайте все-таки работать, — сказал я, — а то, пожалуй, еще огреет этот дегенерат железной трубой.

Марчелло попросил затянуться.

— Что, холодно?

— О Сицилия! Солнце!

Эти слова он повторял все время. Произносил он их с таким чувством, что я сразу представлял себе жару и солнце. Иногда он произносил два женских имени — Лючия и Сильвия — жены и пятилетней девочки, которые ждут его дома.

— Ауф! — вдруг спохватился Гуго.

Мы взяли гаечные ключи и начали крутить.

В воздухе послышался гул — нарастающий, тревожный.

— Эй, Гуго, самолеты! — закричал Джулиано.

Но Гуго махнул рукой и продолжал работать.

«А-а, собака, — подумал я, — не боишься потому, что на составе красный крест».

— Неплохая каша получилась бы, — тихо сказал Джулиано и, проведя рукой сверху вниз, засвистел, как падающая бомба.

Вдруг послышался резкий свист и гул.

— Пикирующий!.. — закричал Джулиано.

Мы бросились в кювет и легли, прижавшись друг к другу. Над нами низко пролетел штурмовик.

«Эх, если бы он знал, что в эшелоне снаряды!» — подумал я.

Гуго тоже улегся в яму.

Самолет скрылся, а мы лежали. Вставать не хотелось.

Подбежал Гуго.

— Раус, лосс!

В руках у него была железная труба. Мы поднялись и подошли к стыку.

— Шпалы!.. — прохрипел Гуго и показал на груду пропитанных смолой шпал. Они были длинные и тяжелые. Он показал, куда перенести их.

Мы шли рядом с вагонами, кряхтя от натуги, когда я вдруг увидел белую веревку, закрученную за дверной засов.

Мы прошли еще немного, и я понял, что веревкой прикручено полотно с красным крестом.

Мы сбросили шпалу и поплелись назад.

Гуго остановил нас.

— Десять штук за тридцать минут!.. — прохрипел он.

— Пошел к чертовой матери, — сказал я громко по-русски, смотря на Гуго без всякого выражения.

— Не понимай! — ответил он и загнусавил универсальное: — Ауф, лосс!

Мы пошли за следующей шпалой, а он отправился крутить гайки.

На обратном пути я показал Джулиано на веревку.

— Сорвать бы ее ночью, — сказал он, усмехнувшись, — вот был бы фейерверк.

Я посмотрел на Марчелло. Он молча опустил голову.

— А ты как думаешь? — обратился я к нему.

Марчелло не ответил. Итальянцы, конечно, понимали, куда я гну. Проходя рядом с вагоном, я дотронулся до веревки рукой.

Сбросили шпалу, постояли.

— Этот конец трудно отвязать, нас Гуго увидит. Остальные легче.

Я говорил, ни к кому не обращаясь, Но Джулиано и Марчелло слушали напряженно, и я это чувствовал.

— Если мы это сделаем, нас расстреляют, — сказал Джулиано и тихо добавил: — Да мы и не сумеем.

Я посмотрел на него, и мне стало его жаль: тщедушный, маленький, с тонкими ручками и остреньким носиком.

— А как они узнают? — сказал я. — Лишь бы не увидел Гуго или пулеметчик из дзота. Но пулеметчик далеко, а Гуго уткнулся в гайки.

Я говорил для Джулиано и Марчелло, а на самом деле уговаривал сам себя.

Джулиано подошел ко мне близко, почти вплотную.

— Даже если никто не увидит, как мы сдираем этот крест, то прилетят самолеты, и мы вместе с составом взлетим на небо.

— Ничего. Ляжем в воронку, если прилетят, — говорю я, а сам смотрю на Марчелло. Он поднял на меня большие черные глаза.

— Маленькая Лючия ждет меня, ее некому кормить, я должен вернуться.

Снова послышался свист «разведчиков». Мы плюхнулись в кювет.

— Ты видишь Гуго? — спросил я у Марчелло.

— Он там, — Марчелло показал рукой на противоположную канаву.