Искатель. 1968. Выпуск №2

До заката солнца оставалось не больше часа. Лучи его уже вытянули холодные тени скал, покрыв ими тропу. Она шла, плавно выгибаясь посредине полуотвесной осыпи, и исчезала впереди за скалой.

Караван растянулся — устал. Кончились два месяца поисков, отощали лошади, отяжелели вьюки — в них камни. Вечер близился. Но всем троим уже не хотелось оставаться на ночевку среди голых скал; хотелось видеть людей, слушать их речь, изредка отвечать, видеть огонь — не на камнях, агде-то в доме кишлака. И медленно думать о том, что уже сделано,

Омар ехал в середине маленького каравана и думал о том, что ему еще надо будет попасть в свой кишлак и успеть до того, как снега переметут перевалы. Можно, правда, остаться и тут: переждать зиму и уйти опять летом с экспедицией. Ему нравилось быть караван-баши, хотя он и был в экспедиции единственным караванщиком. Он любил лошадей, эти дороги, любил знать и разбираться и в том и в другом — ему нравилось, когда его слушают. И у него было еще одно желание: продать свою лошадь, чтобы купить другую — лучше.

Мысли Фролова были совсем далеко от Памира. Кончалась его первая серьезная экспедиция; одинокая комната в Палатном переулке в Москве, которую он с таким удовольствием оставил, теперь манила его. Он думал о том, как вернется в нее, разложит, не торопясь, записи, завалит все углы камнями и три первых дня будет лежать, просто лежать — и все.

Тропа втиснулась в расщелину и стала прямой. Потом лошади одна за другой стали выходить на освещенную солнцем площадку, и лучи, путаясь в их длинной шерсти, меняли масть лошадей.

И тут грохнул выстрел…

Омар первым выскочил из седла и, еще не бросая повода, стараясь укрыться за лошадью, озирался по сторонам. Отец пытался завернуть свою низенькую лошаденку — коридор скал позади казался ему спасением. Все трое сорвали в плеч винтовки и клацали затворами.

— Назад! Назад! — звал отец,

— Нельзя назад… Совсем нельзя! — Омар кинул повод неожиданно осевшей лошади и, пригибаясь, побежал влево, огибая камни и спотыкаясь. Фролов бежал за ним и никак не мог понять, откуда же стреляют, никого нигде не было видно, будто стреляли сами камни.

Тогда отец вдруг ясно понял, что за коридором открытая осыпь и там их перебьют сразу, и тоже бросился за Омаром.

Стрельба продолжалась, но как-то вяло. Пули басмачей словно не хотели попадать ни в людей, ни в лошадей. Да лошади и стояли тихо, будто спокойно ждали смены хозяев. Только лошадь Омара лежала на тропе с неуклюже перекинутым вьюком, и из ее большой головы хлестала кровь.

Трое, отстреливаясь, отходили все выше и выше, прячась за камнями,

— Скоро надо! Скоро! — торопил Омар.

Они оказались, наконец, на площадке, очень напоминающей крепость. Хватило одного взгляда, чтобы понять, почему так лениво преследовали их басмачи: ловушка! Прекрасная, чтобы защищаться в ней до последней пули, но ловушка.

Сзади поднималась скала, почти отвесно — трудно было даже понять, как держались выпирающие из нее камни; слева лишь чуть более покато возвышалась другая, ровная, светлеющая наверху; две другие стороны площадки были завалены глыбами камней и напоминали зубчатую стену крепости. Колодец!

Фролов, с отчаянием и страшно ругаясь, вскарабкался на камень между двух зубцов. Он стрелял зло, не целясь, не попадая. С остервенением. Приклад отдавал ему в плечо, он. опять рвал затвор, загоняя патрон в патронник, и снова было видно, как приклад с силой толкает его.

— Зачем стрелять? Не надо стрелять! — уговаривал его Омар. — У тебя что, патронов много?

Фролов послушался его, опустился на камни и сидел поникший, усталый.

Басмачи далеко внизу резали вьюки и кричали, выбрасывая из них камни. Крики их постепенно стихали. Там шла дележка.

На горы опускалась ночь. Долину вдалеке уже почти не было видно, она подергивалась туманом. Отец смотрел вниз, вглядываясь в темнеющие камни. Басмачи не уходили.

Хотелось пить, но об этом лучше было не думать.

Омар сидел, опустив голову. Все думали об одном; уйдут басмачи или будут осаждать? А может, просто засядут внизу и станут ждать, когда одуревшие от жажды и голода люди спустятся к ним сами.

Ночь обступила ловушку. Уже трудно было различить во тьме скалу и камни, и даже свободное впереди пространство становилось плотным и издали казалось таким же твердым, как камень.

— Что будем делать? — спросил Фролов.

— Сидеть будем. Ждать будем, — тихо откликнулся Омар, но тут же голос его сорвался: — А они придут — резать нас будут!

В темноте эти слова прозвучали страшно. Больше не говорили, только пристальней стали вслушиваться… Нет. Ничего не было слышно. Только ветер шумел в осыпи…

— Двоим спать. Один будет дежурить. Первым буду я, — голос отца был твердым.

— Дежурить мне надо, — возразил Омар, — я все равно спать не буду. Не могу спать.

Никто ему не ответил, но было ясно, что все будет так, как уже решено.

Отец лег между зубьев на камень и стал слушать ночь: и чем больше он вслушивался в шуршание ветра в осыпи, тем чаще и ясней этот, звук превращался в скользящую поступь скрытно идущих людей. Он начинал видеть их хищно переломленные силуэты и старался успокоить себя тем, что подкрасться к ловушке незаметно было трудно: хоть один камень, но упадет в темноте или перекатится и загремит. Как только он думал так, скользящая поступь хищно согнутых людей опять становилась для него шуршанием ветра.

Фролов и Омар все-таки уснули. И ночь прошла спокойно.

Но едва наступил рассвет и из темноты выплыли громады камней, как басмачи полезли к ловушке. Они скользили меж камней и выли. Слов разобрать было нельзя. От скалы к скале несся только их крик и приходил в ловушку одним звуком: а-а-а… а-а-а… а-а-а… Их пули ударяли в скалу и, жвакая, выбивали облачка серой пыли, покрывая скалу светлыми пятнами выбоин.

Все трое стреляли молча, стараясь тратить как можно меньше патронов. Расстояние было довольно близким — метров триста, но мешали камни: спины в халатах появлялись меж них и тут же скрывались.