Искатель. 1969. Выпуск №4

— Нет, — сказал его брат и покачал головой. — Нет.

— Ну, просто осмотри его и скажи, что же нам делать? — умолял Джин. — Он без сознания, Форрест. Он тебя даже не узнает, да и ты узнаешь его с трудом. Понимаешь, дело в том, мать его обезумела от горя.

— Ею владеет животный инстинкт, и ничего больше. — Доктор вытащил из бокового кармана фляжку с алабамской кукурузной водкой, наполовину разбавленной водой, и выпил. — Мы-то с тобой понимаем, что парня этого следовало утопить в тот самый день, как он родился.

Джин вздрогнул.

— Парень, конечно, никудышный, — согласился он, — но… прямо не знаю — если бы ты увидел его, как он лежит…

Сопротивляясь растущему опьянению, доктор вдруг ощутил потребность действовать, проявить свою угасающую, но все еще живую волю.

— Ладно, я осмотрю его, — сказал он, — но сам и пальцем не пошевелю, потому что ему давно следовало сдохнуть. И даже смерти ему мало за то, что он проделал с Мэри Деккер.

Джин прикусил губу.

— Форрест, ты в этом уверен?

— Уверен?! — закричал доктор. — Разумеется, я уверен. Она умерла от голода; он давал ей две чашки кофе в неделю. А если бы ты видел ее туфли, то понял бы, что она прошла пешком много-много миль.

— Доктор Бехрер говорит…

— Что он может знать? Я производил вскрытие, когда ее нашли на дороге в Бирмингем. Никаких следов болезни, она умерла от голода. И это… это, — голос его задрожал от волнения, — это Пинки, она надоела ему, и он выгнал ее, и она пыталась добраться домой. Меня вполне устраивает, что его самого изувечили и привезли домой без сознания две недели спустя.

Они все набирали скорость, пока машина не въехала во двор и, резко затормозив, остановилась перед домом Джина Джаннея.

Это был квадратный дом с кирпичным фундаментом, аккуратная лужайка была отделена забором от огорода, и хотя дом этот выделялся размерами среди других зданий города Бендинга, он был построен в том же духе, что и все сооружения вокруг. Последние дома плантаторов постепенно исчезали в этой части Алабамы, и гордые их колонны разрушались от бедности, дождей и непогоды.

Роуз, жена Джина, поднялась с качалки, в которой сидела на переднем крыльце.

— Здравствуй, доктор, — приветствовала она его, не глядя ему в глаза и волнуясь. — Давненько мы тебя не видели здесь.

Доктор поймал ее взгляд и несколько секунд не отводил глаз.

— Как поживаешь, Роуз? — сказал он. — Привет, Эдит, привет, Юджин, — обращаясь к маленькому мальчику и маленькой девочке, стоящим за спиной матери, а затем: — Привет, Бутч, — к приземистому парню лет девятнадцати, который выволакивал из-за дома круглый белый камень.

— Мы собираемся соорудить здесь стенку, вроде загона для скота, — объяснил Джин.

Все они уважали доктора и осуждали его, так как больше не имели возможности хвалиться им. Но все-таки до того еще, как он стал пьяницей и циником и, что называется, потерял себя, он так долго учился и занимал такое высокое положение в большом, недоступном им мире… Он вернулся в Бендинг два года назад и купил половину пая на местную аптеку, сохранив лицензию на частную практику, однако оперировал он чрезвычайно редко, только в случаях крайней необходимости.

— Роуз, — сказал Джин, — доктор согласился осмотреть Пинки.

В затемненной комнате лежал Пинки Джанней со странно искривленными бледными губами, почти скрытыми давно небритой щетиной.

Когда доктор снял бинты с его головы, тот слабо застонал, но его пухлое тело не пошевелилось. Через несколько минут доктор снова забинтовал ему голову и вместе с Роуз и Джином вышел на крыльцо.

— Пулю следует удалить как можно быстрее. — Доктор надел шляпу. — Она давит на сонную артерию, но с таким пульсом его нельзя везти в Монтгомери.

После короткой паузы, которая потребовалась, чтобы проглотить слюну и набрать воздуха, Джин спросил:

— Что же нам делать?

— Пусть Бехрер подумает или найдет кого-нибудь в Монтгомери. Даю двадцать пять шансов из ста, что операция его спасет; если же не делать операции, никаких шансов нет.

— К кому нам обратиться в Монтгомери? — спросил Джин.

— Это может сделать любой хирург. Даже Бехрер, если бы он не был таким трусом.

И вдруг Роуз Джанней подошла к нему вплотную, глаза ее сверкали, как у самки, бросившейся на защиту детеныша. Она схватила доктора за полу пиджака:

— Доктор, сделай это! Ты же можешь! Ты был лучше их всех, вместе взятых. Пожалуйста, доктор, пойди и сделай это.

Он отступил на шаг, ее руки бессильно повисли в воздухе, а он протянул к ней свои руки.

— Видишь, как дрожат?! — сказал он подчеркнуто насмешливо. — Посмотри внимательнее и увидишь. Я не могу взяться за операцию.

— Сможешь, — хрипло произнес Джин, — Выпей, и ты придешь в норму.

Доктор покачал головой и сказал, глядя на Роуз:

— Нет. Видишь ли, мне здесь не доверяют, и если произойдет неудача, в этом обвинят меня. — Доктор слегка наигрывал и подбирал слова очень тщательно. — Я слышал, мое заключение о том, что Мэри Деккер умерла от голода, подвергли здесь сомнению на том основании, что я пью.

— Я не говорила этого, — солгала Роуз, задыхаясь.

— Разумеется, нет. Я упомянул об этом лишь для того, чтобы показать, насколько мне следует быть осторожным. — Он стал спускаться по лестнице. — Так я советую вам еще раз повидать Бехрера и в случае, если он откажется, обратиться к кому-нибудь в городе. Спокойной ночи!

Но не успел он дойти до ворот, как Роуз догнала его, ее побелевшие от ненависти глаза смотрели на него в упор.

— Да, я называла тебя пьяницей, когда ты объявил, что Мэри Деккер умерла от голода, потому что ты все представил так, будто здесь был виноват Пинки, а сам целый день только и накачиваешься кукурузной водкой! Кто же может тебе поверить, когда ты и сам не знаешь, что творишь? И почему ты так много болтаешь об этой Мэри Деккер — девчонке, которая вдвое моложе тебя? Все видели, как она приходила к тебе, в твою аптеку…

Джин подбежал и схватил ее за руки:

— А ну заткнись, Роуз! А ты, Форрест, отправляйся!..

Форрест поехал и остановился у первого же поворота, чтобы хлебнуть из фляжки.

За полями хлопка ему был виден дом, где жила Мэри Деккер, и шесть месяцев назад он, наверное, свернул бы к этому дому и спросил, почему же она не зашла сегодня к нему в аптеку, чтобы выпить бесплатно содовой, или подарил бы ей рекламную коробочку пудры, оставленную в его аптеке проезжим коммивояжером. Он никогда не говорил Мэри Деккер о своих чувствах, он никогда и не собирался говорить — ей было семнадцать, а ему сорок пять, и он не строил никаких иллюзий. Но после того как она убежала в Бирмингем с Пинки Джаннеем, он понял, как много значила в его одинокой жизни эта привязанность. Снова он мысленно вернулся к словам своего брата.