Искатель. 1969. Выпуск №5

«Именно так все и было, — констатировал Кругляк. — Получили приказ провести эту акцию под видом москалей. А чекисты подставили ножку, да так, что до сих пор под горку катимся. Наши славные руководители в дерьмо по уши вляпались». Кругляк иногда позволял себе весьма нелестно думать о главарях.

— Мы вынесли смертный приговор Марии Шевчук, — пришел он на помощь референту СБ.

— Провал операции «Гром и пепел» — факт, который состоялся. Да и приговор до сих пор не приведен в исполнение, не так ли? — Ива вложила в тон солидную долю презрения. — Впрочем, это уже не мое дело.

— Наоборот, — перебил ее Сорока. — Именно ваше! Референтура СБ приняла решение поручить вам найти и уничтожить Шевчук. Ее фото вы только что видели. К сожалению, нам не удалось найти подлинную фотокарточку Марии Шевчук. Эта особа не оставила после себя никаких следов — работала умело. Пришлось для этой вот фотографии одну из наших девиц загримировать под нее. Но получилось достаточно достоверно. Дело Шевчук не случайно поручается вам — мы придаем ему большое значение. Речь идет о нашей чести. Это приказ, — деловито закончил он.

Ива встала — руки по швам:

— Послушно выконую, друже референт!

Спецкурьер

Референт Сорока был одним из немногих лиц, имевших связь с главарем краевого провода Реном. Точнее, даже он не знал, где находится убежище Рена, но поддерживал связь с ним с помощью курьеров. Зашифрованное донесение передавалось в три этапа. Курьер, уходивший из города, добирался до одной из деревень — там на старом католическом кладбище, под могильной плитой, находился первый «мертвый пункт». Курьер оставлял в тайнике грепс — кто его возьмет и когда, он не знал. Дальше шифровка попадала в хутор, прижавшийся к большому лесному массиву. В хуторе легально жил один из «боевиков». Он наблюдал за «мертвым пунктом» и за лесом — отсюда начинались тропинки вглубь. Здесь шифровка попадала в руки людей Рена.

Только несколько человек знали, где находится его логово. Даже для многих националистических руководителей он был личностью почти мифической: пропагандистская служба краевого провода старательно изобретала и пускала в обиход легенды о верности Рена идеалам самостийности. Строжайшая конспирация, таинственность окружали каждый поступок краевого проводника.

Еще не так давно Рен гордо именовал себя «лесным хозяином». Места, где ему приходилось скрываться, и в самом деле были зеленым морем, выплеснувшим на огромное пространство остроконечные волны деревьев… Места глухие, малолюдные, труднопроходимые.

Удар истребительных отрядов по основной базе националистов был неожиданным и жестоким. Рену удалось спастись, уйти в глубь леса, затаиться в глухомани. Краевой провод принял решение ограничить число людей, связанных с Реном, свернуть операции, которые могли бы подставить под новый удар штаб. И все-таки именно Рен держал в своих цепких руках все нити подполья.

Подлинную фамилию Рена знало только несколько человек. Обычно он пользовался тремя псевдонимами: «Рен» — для своих приближенных, «25-й» — для подписи под приказами, «52-й» — для донесений закордонному проводу. Манипуляции псевдонимами помогали запутывать следы и подкрепляли легенду о вездесущности проводника краевого провода.

И совсем уже немного людей знали историю его возвышения — не выдуманную националистическими пропагандистами, а подлинную. Он был сыном коммивояжера из Закарпатья. Обучался в Венском университете, по поручению гестапо шпионил среди «своих» — националистически настроенных студентов-украинцев. Вместе с немцами пришел на Украину, деятельно сколачивал «вспомогательную полицию», насаждал в западных областях оуновские звенья.

Рена знал лично «фюрер» националистов Бандера, он же «Сирый», он же «Весляр», он же «Баба», «Старый», «Шипавка», «Быйлыхо» и т. д.

В 1943 году гестапо стало известно, что один из лидеров националистов Закарпатья проявляет колебания, подумывает о том, чтобы повернуть оружие против своих немецких хозяев. Рену и его «команде» поручили навести порядок. Рен застрелил «предателя» и занял его место. Надо сказать, что он не замедлил «отблагодарить» своих немецких покровителей: в том же 1943 году присоединился к решению «Третьего надзвычайного сбора ОУН» о переориентации на англо-американцев.

Рен не терпел инакомыслящих и круто расправлялся с ними. Во время чистки весной 1945 года по его приказам было убито много крупных и мелких главарей. Это позволило на какое-то время задержать разложение краевой организации ОУН. Когда один из эмиссаров закордонного провода познакомился с методами проверки лояльности, применяемыми Реном, он сказал: «На таком допросе и я показал бы что угодно: что был, к примеру, родственником абиссинского негуса, тайным агентом Парагвая, а мой пятнадцатилетний внук уже двадцать лет служит в МГБ…»

Таким был Рен, жестокий проводник краевого провода. Одна ниточка связи тянулась к нему от референта СБ Сороки. А другая — оттуда, где за стеной лесов, за синими карпатскими горами находилась граница. Это была тропа особо доверенных курьеров. Рен давно уже ждал эмиссара закордонного провода — шифровка о его визите поступила месяца два назад. Эмиссаром оказался его старый приятель по Венскому университету Максим Дубровник. В годы войны Дубровник находился на Украине, вел националистическую пропаганду, в 44-м перешел в подполье, в 45-м бежал за кордон.

Рен и Дубровник встретились как старые друзья. Они долго обнимали друг друга, похлопывали по плечам.

— А чего это хлопцы тут торчат? — Речь шла о двух телохранителях Дубровника, присевших на лавке — автоматы на коленях. — Или боишься? — ехидно осведомился Рен. — Так кого? Сюда еще ни один энкаведист не добирался.

— Отдохните, друзья, — обратился к своим спутникам Дубровник, — теперь мы у своих.

Хлопцы не торопясь выбрались из бункера. Устали они крепко, их шатало при каждом шаге.

Поговорили о длинном и трудном пути, который преодолел Максим. Вспомнили общих знакомых: кто погиб, кто по лесам бродит, кому удалось уйти за кордон.

Максим как пристроился на дубовом, сбитом из неоструганных досок табурете, так и не двигался. А Рен был, наоборот, весел и оживлен. Он размашисто вышагивал по просторному бункеру, грубовато шутил, прикидываясь эдаким селюком-простачком, а в то же время несколько покровительственно поглядывал на Максима: мол, мы хоть и лесовики, не то что вы там, за кордоном, но тоже не лыком шиты. Он приказал приготовить обед, принести горячую воду, чтобы гость мог умыться с дороги. Адъютант проводника, Роман Чуприна, внес кастрюлю затирухи, бутылку самогонки. Рен половником разлил похлебку в деревянные тарелки. Пригласил:

— Садись к столу, наверное, отвык по закордонным ресторанам от казацкой затирухи в походной миске…

— Напрасно ты так, друже Рен, — спокойно отозвался Дубровник, — у вас свои трудности, у нас свои.

— Знаем, знаем, — веселился Рен, — все места в будущей державе не поделите. — Рен стер с лица улыбку, глянул остро и жестко. — Наверное, с инспекцией прибыл? Ревизию производить?

— Об этом еще будет разговор, — уклонился от ответа Дубровник. Он встал из-за стола — высокий, худощавый мужчина средних лет. Узкое лицо, длинные висячие усы придавали ему сходство со святым на изготовленных сельскими художниками иконах. Это сходство усиливалось тем, что глаза у Дубровника были будто застывшие: в собеседника он обычно всматривался так, будто примеривался, куда вогнать пулю.