Искатель. 1970. Выпуск №2

Тайга молчала. Яшка вздохнул, надел шапку и поддал ногой пустую консервную банку. Она, разорвав тишину, со звоном ударилась в дверь дома.

— Хулиганишь, начальник? — сказал Яшка.

Говорить вслух было неловко. Угнетало сознание того, что уж очень небольшая плотность населения на этом куске планеты.

«А ведь людям надо бывать иногда там, где их совсем мало, — подумал он, — чтобы осмыслить свою сущность. Здесь этому никто не помешает…»

— Ты, философ с Молдаванки, — снова вслух сказал Яшка. — Взгляни лучше, все ли у тебя готово, да черкни пару строк Майке…

«…Видишь, как неприятно разочаровываться. Но я жду этот летающий примус на обратном пути. А сейчас — пока. Надо вещи уложить да перетащить их к площадке. Она рядом, на галечной косе моей главной речки. Значит, до встречи в родной Одессе. До свиданья, Майка, до свиданья. Прощаюсь в рабочем порядке с обычными для моих посланий атрибутами (см. «Руководство по написанию любовных писем»).

Почти твой Яшка, по кличке Водяной. Мейвеемский гидропост 6 октября Где-то в середине двадцатого века».

— Мы идем по Уругваю, ночь — хоть выколи глаза, — мурлыкал он, бережно собирая журналы наблюдений. Потом перевязал их шпагатом и сунул в большой, когда-то зеленый, рюкзак. Все остальные вещи Яшка уже перетаскал на площадку.

Выпрямился во весь рост и с грустью оглядел стены.

— Ну, будь здоровчик, гидрообитель, — сказал он.

Вскинул рюкзак на плечо… На пороге захотелось повернуться. Остановился. И упрямо потянул за собой дверь.

…Сразу удивило, когда самолет прошел очень низко и поперек полосы. Стрекотание мотора постепенно затихло справа и вновь стало набирать силу с другой стороны.

— Вам бы в ледовую разведку походить, пижоны, — ворчал Яшка, направляясь к вымпелу, сброшенному с самолета, который прошел второй круг.

Снова замирало стрекотанье. На этот раз, видно, совсем.

Неопытная рука второго пилота, прозевавшего нужный момент, заставила Яшку долго разыскивать вымпел в зарослях тальника.

Он развинтил металлический цилиндр и осторожно расправил свернутый в трубку листок.

«С получением сего вам надлежит прибыть на метеостанцию «Осиновая», находящуюся в двадцати километрах к юго-западу от Мейвеемского гидропоста, и временно исполнять обязанности заболевшего начальника станции».

— Зачем вы Яшку Водяно-о-го, ведь он ни в чем не виноват, — жалобно пропел он.

И добавил:

— Ну что ж, судьба сделала ход конем. Уступим ей одну пешку.

Он подошел к куче всякой всячины, которую он натаскал на площадку, надеясь увезти вместе одним «бортом».

— Зачем? Зачем я тогда носил все это?

И Яшка рассмеялся.

Часа через два стемнело. Но он уже перенес вещи в домик гидропоста. Потом развел огонь и сходил к проруби с чайником.

— Завтра утром двинусь в путь, — сказал Яшка.

Он стоял на берегу и смотрел, как в фиолетовом небе рождаются звезды.

Яшка подмигнул Венере.

— Вот такие пироги, старуха. А что делать?

Это был потемневший от времени дом из пронумерованных брусьев.

Комната побольше — «кают-компания». Здесь же радио и прочая аппаратура. И двери. Они ведут в кухню, в маленькие клетушки — спальни, в подсобное помещение. И в тайгу…

— Это твоя.

Высокий рыжеватый парень открыл дверь «каюты».

— Здесь начальник жил. Займешь его место.

Они уже познакомились. Николай Быков — радист. Окончил десять классов, потом служил радистом в армии. Год работал в райуправлении гидрометеослужбы, на передающем центре. Лето провел здесь. Зимовать Николай собирался впервые.

— Ну что, старик?

Яшка положил руку на его плечо.

— Воленс-ноленс, а жить нам с тобой вместе. Давай готовиться к зиме. Она, брат, ой длинная…

— Зима длинная, — задумчиво произнес Николай. — Давай готовиться.

И, улыбнувшись, добавил:

— Старик…

«…Вот не думал, что буду когда-либо катать такие длиннющие письма. Впрочем, это скорее дневник, Майка. Времени свободного у меня много. Наш труд с Колей делится так: я делаю наблюдения, а он передает результаты. Правда, я не метеоролог, но курс ее нам читали в институте, и с должностью метеонаблюдателя Яшка Водяной справляется. Так сказать, овладел смежной профессией.

Товарищ по зимовке — отличный парень. Мрачноват, это верно. Мои шутки не всегда до него доходят. Но сын не отвечает за родителей, и мой Коля совсем не виноват в том, что родился не в Одессе, а в Нижнем Тагиле. Пытаюсь приобщить к юмору, но… Он таки покончил с розовым детством, и даже отроком его не назовешь. Это, впрочем, не мешает нам зимовать на уровне.

Даже, наверно, хорошо, что мой Николай парень сурового вида. С ним рядом чувствуешь себя уверенно и спокойно. А представь себе двух одесситов на одной зимовке… Не можешь? Я — тоже. Так вот…

Должен оговориться, что по календарю зима еще не начиналась и, кстати, с первого декабря меня обещали забрать отсюда. Поэтому к Новому году уж обязательно буду приветствовать нашего Дюка на Приморском. Но зима здесь самая настоящая. Морозы такие, что Одесса запросила бы тройные коэффициенты. Снега у нас навалом, даже, пожалуй, избыток. А самое главное, Майка, сполохи, северное сияние…

Это такая штука, Майка! Если бы Пушкин завербовался на Север по оргнабору, он обязательно продлил бы договор еще раз. Как-нибудь соберусь с духом и рискну описать тебе эту небесную свистопляску…

…Сегодня праздник. Я послал тебе радиограмму вчера. А после обеда Николай заставил меня плясать. Спасибо за теплые слова, Майка. Знаешь, а они согревают, Майка, и мне… (дальше зачеркнуто).

Значит, Коля заставил меня плясать. И главное, ты понимаешь, Майка, требует нечто современное исполнить. Я в темпе изобразил помесь гопака и твиста, и только потом получил листок с твоими словами, написанными Колькиной рукой.

Потом этот чалдон достает из чемодана две белые рубашки:

— Переоденься, старик. Ведь и в тайге сегодня праздник.

Ты чувствуешь? Он стал меня звать «стариком»… Верно, говорят, дурной пример заразителен.

И в праздничную ночь пресловутое Белое Безмолвие выдало нам изумительные салюты. Мы только что были с Николаем на крыльце. Промерзли до костей, но не могли уйти в дом. Мы смотрели, как горит небо. И у меня нет слов, чтобы передать величие сполохов.

Сказал об этом Николаю.