Искатель. 1975. Выпуск №1
Шрифт:
Семен даже время выхода подобрал так, чтоб не было надобности заходить на кордон к Зимогоровым. Старший лейтенант, спустившись с сопки, взял правее, напрямик через сопочную гряду в лиственничный бор, мимо болота к бывшему становищу Федора на мысе — считай, три перехода. А оттуда до Хребтовой рукой подать — два дня пути. По дороге инспектор встретится с пантовщиками-удэгейцами. Они-то наверняка что-нибудь знают.
В полдень инспектор стороной миновал дом Зимогорова и, заночевав в старой охотничьей избушке, оказался на другое утро в лиственничном бору, памятном по давнему сложному делу о гибели лесничего.
Тогда, приступив к службе на новом место, он попал как кур в ощип. Не зная людей, он верил всем безоговорочно, еще не разобравшись в непонятных ему взаимоотношениях.
Сколько же тогда пришлось ему проявить настойчивости, риска, чтобы с Федора было снято ложное подозрение! И наверное, как же хорошо, что дело это случилось с ним в первые дни вступления на должность. Однако тогда он проклинал все тяготы, свалившиеся на него снежной лавиной. Не существовало ни одного факта, ни одного показания в пользу Федора Зимогорова. Ни единого. Кроме доверчивого отношения к нему охотников, которые считали: человек, болеющий за доброе дело для всех — создание промыслового хозяйства в тайге, организации тогда новой, но многообещающей и для таежников, и для государства, — такой человек не может быть плохим.
Доказать непричастность Федора к гибели лесничего, отвести подозрения в убийстве могло лишь одно: экспертиза оружия лесничего, судебно-медицинское вскрытие трупа утонувшего в трясине. Но как извлечь лесничего из болота? Это невозможно, невероятно даже летом, а тем более зимой. Задача представлялась невыполнимой.
— Здравствуй… Багдыфи, милиция… — услышал Семен негромкое приветствие и вздрогнул от неожиданности. Справа от него, в пяти шагах стоял старик удэгеец в пестрой одежде. Он словно возник здесь мгновенно, сказочным образом.
Глава вторая
На солонцовой поляне искрилась грязь, а серебристые в свете луны листья, словно чеканка, очерчивали силуэты кустов.
Тягуче пахла черемуха. Ее заросли маячили впереди, на той стороне распадка. Место, где росла черемуха, Антон Комолов помнил точно, как и то, что слева от поляны поднимался стройный кедр. Лунные лучи, если присмотреться, обозначали каждую отдельную хвоинку, сизую как сталь. Только нельзя приглядываться. Надо беречь глаза, надо лежать тихо и лучше смежить веки. Да не уснуть ненароком, поддавшись омутной тишине.
«Зенки устают скорее, чем уши, — еще прошлой осенью поучал Антона человек, знающий охотничье дело — Гришуня. — И еще — когда смотришь, голову надо держать. Так шея задубеет. Тут уж терпежу не хватит — хоть как-никак шевельнуться надо. Отдых шее дать. А нельзя! Так ты по-собачьи лежи, будто растаял весь. Чтоб всякая жилка в тебе свободной себя чуяла. А умом ты на взводе. Чтоб раз — и готов: стреляй, бей!»
Лежать вот так, по-собачьи, было действительно очень покойно, даже на деревянной платформе, прочно поставленной меж ветвей крепкого маньчжурского ореха, метрах в пяти над землей. И лабаз, как говорят охотники, построил и подарил ему Гришуня. Так и сказал: дарю. Было у него несколько дней, свободных от научных занятий в промхозовском заказнике.
Если открыть глаза, то не сразу разберешься, где поблескивающие листья кустов и где посверкивает грязь. Вроде бы земля и небо поменялись местами. Странно, но оно так.
Четвертая ночь настала. И придет ли сегодня сюда, на этот солонец, изюбр? Первой ночью в самую полночь, поди, явилась полакомиться солью телка с теленком. Раз, ну два хрупнули ветки у нее под копытами. А вторая ночь пришла темной, словно ватой заткнула уши, такой глухой была тьма и теплой, влажной. В третью тоже не пофартило.
Под ветровым потягом чуть слышно забились листья над головой Антона. Он не спеша разомкнул веки и увидел переливчатые очертания кустов и легкую рябь на солонцовых лужах. Защемило от холода кончики ушей.
Резко вскрикнула козуля. Совсем неподалеку. Ей откликнулась откуда-то снизу другая, столь же нежданно, будто кто кольнул животное. «Идет?» — Антон задержал дыхание. Но солонец, будто проклятое место, пуст. Истошно, по-кошачьи прокричал филин.
Еж, топоча лапами по слежавшейся прошлогодней листве, пробирался куда-то.
«От не спится полуночнику…» —
вздохнул Антон. Он прикрыл веки и снова начал напряженно вслушиваться. Молодой охотник уже обтерпелся за недельное пребывание в тайге. Сердце его не замирало при любом шорохе, и он уже мог различить: трется ли однообразно ветка о ветку, или зверь пробирается в непролазной чаще. Чавкнуло вроде…Открыв глаза и поведя головой, Антон приметил: что-то изменилось на солонце. Очертания кустов выглядели по-иному, сдвинулись. Особенно густая тень в левой стороне от солонца, там, где заросли высоки, передвинулась правее. И поблек свет на листьях, они уже не походили на чеканку. А в то же время вроде бы развиднелось. Плоская стена тьмы обрела глубину. Взгляд стал различать пространство меж кустами и деревьями. Черемуха поодаль засветилась. Ее пронизал лунный свет. Антон покосился в небо и понял — луна передвинулась. — И не только передвинулась — опустилась к гольцам, сопочным вершинам. Часа два назад она сияла в чистом небе, теперь же светилась мягче. И лучи ее разливались по склону неба, скрадывая звезды. «Пожалуй, не придет изюбр при луне, — подумал Комолов. — Подождем. Дольше ждали». Снова послышался слабый чавк. Тут же несколько мелких, торопливых, помягче. И около куста слева от Антона на грани света и тени обозначился силуэт косули.
«Ну, ну, лакомись… — подбодрил ее про себя Антон. — Стоит удобно. Ничего не стоит пулю под лопатку кинуть. Так и просится на выстрел… Ух ты…»
Комолов замер. Он перестал дышать, потому что косуля вдруг насторожилась и обернулась в сторону черемухи, куста, росшего как раз перед ним, метрах в пятидесяти. Сияние заходящей луны стало совсем слабым, и цветущие кисти чубушника, казалось, сами теперь светились. И около этого куста стоял изюбр-пантач. Он возник там будто по волшебству, сразу вырисовавшись из тьмы, и обозначился четкими, но плавными линиями. Серебрились чеканно панты о восьми сойках-отростках на изящной, гордо посаженной голове. Крепкая шея словно вырастала из купины куста.
«Пройди, пройди еще немножко… — молил в душе изюбра Антон. — Пройди ну два шага… Открой лопатку. Мне выстрелить нельзя… Раню тебя только…»
Но, словно услыхав немое моление охотника, зверь подался назад. Серебристые панты слились с кустом. Чувства охотника предельно обострились, и он словно перевоплотился в зверя-жертву. Он сам в незаметных и непроизвольных, ощущаемых, но не производимых собою движеньях знал, куда идет осторожный изюбр. Охотник будто чувствовал, как раздвигаются под напором статных плеч самца упругие ветви и остро пахучие гроздья соцветий трогают нервные ноздри пантача, мешая уловить ему запах тревоги, запах человека. И в то же время Комолов так же осторожно изготовился к выстрелу, прижал к плечу карабин, отчетливо различил на мушке у конца ствола тонкую свежевыструганную щепочку, которая облегчила прицеливание. Мушки-то в темноте и не различить. «Не учуешь, не учуешь… ты ловишь дух мой у земли, я выше… Выше… Ты иди, иди, изюбр, иди осторожно. Ты, пожалуй, обойдешь солонец кругом. И ты удостоверишься, изюбр, что человека или другого твоего смертного врага нет здесь. Иди, иди, изюбр, — заклинал охотник, предугадывая движения пантача. — Только не будь слишком осторожным. Скоро утро, вон и заросли стали глубокими, и можно различить совсем дальние кусты в легкой дымке…»
Мысленно не расставаясь со зверем ни на мгновение, охотник как бы вместе с ним обошел солонец, и, судя по поведению пантача, тот не уловил ничего подозрительного. А время тянулось долго и было долгим. И тогда в рассеянной обманчивой и густой после захода луны тьме изюбр вышел на солонец. Сначала охотник не увидел, а именно почувствовал присутствие зверя на полянке внизу под ним.
Но охотник ждал, ждал и был готов к этому. Карабин оказался у плеча, а привязанная к мушке свежевыструганная щепочка хорошо виделась в вырезе прицела. Когда изюбр ступил на полянку и стал боком к охотнику, нагнув голову со светлеющими от росы пантами, охотник совместил на прямой вырез прицела светлую щепочку мушки карабина и убойное место на силуэте быка, чуть ниже лопатки. Оно было невидимо на тени зверя, но охотник хорошо знал, где бьется изюбриное сердце.