Чтение онлайн

ЖАНРЫ

Искатель. 1976. Выпуск №1
Шрифт:

Разглядывая их вместе с Пачкалиной, я подумал, что они здорово опровергают Чезаре Ломброзо с его теорией биологической предопределенности преступников. По его мнению, выходило, что у преступников по сравнению с нормальным человеком обязательно искажены черты лица — разные там лицевые углы и тому подобное, и в результате у них звероподобная, чисто «уголовная» физиономия, так называемый «тип Ломброзо». И я вспомнил, что, приняв у себя в Ясной Поляне Ломброзо, Лев Толстой, хоть и не юрист и не антрополог по специальности, записал в дневнике: «Был Ломброзо, ограниченный, наивный старичок».

— Кажись, вот на этого похож, — ткнула пальцем Пачкалина

в снимок, с которого нахально улыбался круглолицый курносый субъект с ямочками на щеках.

— Может, и похож, — сказал Коля, — только к вашему случаю он не подходит. Это Сеня Табуретка, безногий, — и пояснил: — Он на тележке такой, вроде табуреточки на колесиках, катается. Поэтому и прозвали его соответственно.

— Ой-ей, — посочувствовала Пачкалина, еще раз посмотрела на снимок и задумчиво спросила: — Он тоже жулик?

— А как же, — весело ответил Коля. — Здесь все жулики.

Пачкалина помялась немного, но, видимо, очень хотелось спросить, и она спросила:

— Так ведь без ног-то, откровенно говоря, как он… ну, это самое?..

Коля засмеялся:

— Жульничает? Ха! Он ведь не карманник, для его специальности в первую очередь голова нужна, а не ноги!

— Понятно, — кивнула Пачкалина и вздохнула: — Вот ведь люди какие странные — покарал бог с ногами, а он все не унимается…

Часа два еще мы рассматривали с ней фотоснимки, приглядывались к похожим, сопоставляли их с данными картотеки, но ничего интересного не нашли. Закрывая последний альбом, Пачкалина длинно вздохнула и сказала:

— Нет их здесь, значит… — И в голосе ее мне послышались разочарование и укор: что же это, мол, мы с Колей так не по старались, штук сорок альбомов по полкам распихали, а тех жуликов, ее единственных, сюда не включили; на кой же они нужны тогда, эти альбомы? Так, пустая и никчемная забава…

Сегодня мне предстояло покончить еще с одним нудным делом. По плану значилось: «Выяснить истинную позицию Фимотина», и хотя тащиться к нему на кулички чертовски не хотелось, отступать от принятых обязательств не в моих правилах.

Странное все-таки впечатление осталось у меня от первого разговора с Фимотиным. Как он в цвет точнехонько попал с красной книжечкой и пистолетом! Конечно, если допустить, что он встречал Позднякова «под градусом», тогда подобное предположение лежит, так сказать, на поверхности — действительно, что еще украсть можно у милиционера? Ну а если он, мягко говоря, преувеличивает? Если, мягко говоря, домыслил насчет пьянства участкового? Какую роль играет он в этом случае? Прорицатель, этакий пифий в «олимпийском» костюме? Или ординарный кверулянт, профессиональный загрязнитель чужих репутаций? Или… Или есть еще вариант — что он об этом эпизоде, о краже удостоверения и оружия просто знает? Знает о том, что никому, кроме милиции и отравителя, неизвестно?

— …В прошлый раз вы говорили, Виссарион Эмильевич, о неблагополучии в семье Позднякова. Я бы хотел остановиться на этом вопросе подробнее.

Нынче был Фимотин что-то не в настроении, принимал меня далеко не так радушно, как в прошлый раз, настойкой заморского гриба не угощал и вообще был явно удивлен моему повторному визиту — очевидно, у него были иные представления об инспекторских проверках.

— Позволю себе не поскромничать, я, так сказать, свой гражданский долг выполнил, — говорил он, теребя рыжеватые свои усы. — О своих объективных наблюдениях вам подробно доложил… —

И весь его вид свидетельствовал о недовольстве и некотором даже возмущении: человека спросили, он все честно, как надо, объективно доложил, а теперь за это снова его беспокоят, как свидетеля какого-нибудь, допрашивают до ногтя, дорогое пенсионерское время транжирят. — Ваша теперь забота — выводы делать.

— Так в том-то и дело, дорогой Виссарион Эмильевич, что у нас для выводов фактов не хватает. А за выводами дело не станет.

— А какие же еще вам факты нужны? — удивился Фимотин.

— Ну вот хотя бы насчет неблагополучия в семье. Помнится, вы так буквально выразились: «Неподходящая, по моим сведениям, у него дома обстановочка».

— Я и сейчас подтверждаю…

— Вот-вот. Я насчет сведений этих, нельзя ли поподробнее?

Фимотин задумался, потом сказал, медленно растягивая слова:

— Вы уж прямо на словах ловите, товарищ инспектор. Я ведь не то что там имел в виду официальную какую-то информацию…

— Да боже упаси. Просто меня факты интересуют.

— Понимаете, факт факту рознь. Для наблюдательного чело века маленький штришок какой-нибудь, деталька — уже факт, почва, так сказать, для умозаключений…

Я внимательно посмотрел на него:

— Что-то я никак вас не пойму, Виссарион Эмильевич.

— Да тут и понимать нечего, — сердито сказал Фимотин. — Белые пуговицы к сорочке черной ниткой пришиты — это ведь пустячок. Офицер милиции в полной форме несет к себе домой пельмени, либо микояновские котлеты готовые — пустяк? А большей частью в столовой обедает — ерунда? Ага. Но кто, как говорится, не слеп — тот видит: дома или там семьи у человека нет. Нет! — с торжеством закончил он.

— Но я тоже домой пельмени покупаю, — с недоумением сказал я. — Это же еще ничего не значит.

— Вы себя с Поздняковым не равняйте, — возразил Фимотин. — Вы человек молодой, и супруга ваша, надо полагать, еще готовить не обучилась, все, как говорится, впереди…

— У меня действительно все впереди, — заметил я, — поскольку я еще и супругой не обзавелся.

— Тем более! — Фимотин воздел палец. — А Поздняков обзавелся. Да еще какой! Анна Васильевна человек настоящий, ученый, можно сказать, а связалась с этим… Э-эх! Я вам вот что скажу: когда у генерала жена ничтожная, она все одно — генеральша. А когда у профессорши, вот скажем, как у Желонкиной, муж милиционер, то и она, выходит, — милиционерша!

— Ну и что?..

— А то, что стыдится она его, и жить с ним не хочет, а надо…

— Да откуда вы все это знаете? — спросил я сердито.

— Знаю, и все… — Фимотин походил по комнате, досадливо кряхтя и вздыхая, остановился передо мной, взял меня за пуговицу: — Сын мой с ихней дочкой знаком.

Вот что! Ну, это другое дело. С Дашей Поздняковой я уже разговаривал: симпатичная девчурка, горячо любит отца, защищала его как могла. Прилежная студентка, мать свою очень уважает, удручена семейной ситуацией, хотя разобраться в ней по младости еще не может…

Я достал из портфеля, протянул Фимотину бланк протокола:

— Напишите, пожалуйста, все, о чем мы с вами говорили.

Фимотин отказался наотрез:

— С какой стати я еще чего-то писать обязан? Разве моего слова недостаточно? — и съехидничал: — Или вам на слово не верят?

— Вопрос не в этом. Просто у нас делопроизводство по закону — в письменной форме, — улыбнулся я. — Да что вам стоит написать? Вы же не отказываетесь от того, что видели Позднякова нетрезвым?

Поделиться с друзьями: