Искатель. 1980. Выпуск №1

Спутник? — нетерпеливо спросил я.

В том-то и дело, что нет... — задумчиво проговорил Энно. —

Спутники я распознаю, как людей. По облику. Да и он тоже.™

Николай.

Другая станция?

Ну нет! Сегодня это наш квадрат. И никому не дано права

работать здесь. Нам дали совершенно крохотный участок, градус

на градус, и притом на одни сутки, но отнять его никто не

может.

— Посоветоваться с компьютером? — спросил Николай.

Энно поморщился, помолчал, потом сказал: «Ладно».

Едва слышное щелканье клавиш... Ноль — один три — три, пять — два... шифр сектора, астрономические координаты, адрес оперативной и долговременной памяти. Ничего. Двадцать светящихся нулей.

Адресует к центральному пункту, — устало и разочарованно

сказал Николай.

Вот они, компьютеры, — проворчал Энно. — Что в них за

ложишь, то и получишь, а когда надо... — и он безнадежно мах

нул рукой.

Обращаться в центральный? — спросил Николай.

Нет смысла, — ответил Энно, — скорее нам сообщат с кон

тинента, в четдело. Будем ждать.

— Что бы это могло быть, как вы думаете?

Мой вопрос был чисто риторическим.

— Все что угодно, гадать бесполезно, — скороговоркой отве

тил Энно.

6

7

Значит, мы не сильнее компьютеров, — съязвил я.

Увы, нет. Не сильнее и не умнее, — вполне серьезно, с рас

становкой проговорил Энно.

ПОПЫТКА РАССКАЗАТЬ О СЕБЕ

Когда-то давным-давно жил я в сказочном краю, где были горы, и реки, озера и тайга, чистые снега и просторные морские заливы, так что куда ни иди — придешь обязательно к морю, к его берегу. До горизонта вода, весной синяя-пресиняя, над ней чайки да пролетные птицы. Несколько оттенков летней воды: синий, зеленоватый, голубовато-серый, свинцовый, серебристо-желтый, и " все тона и полутона живые, объемные, потому что свет, проникая в глубину, заставляет сиять само море, и каждую волну, и каждый гребешок на ней.

Прилив быстрый, жестокий, пенный. В узкой расщелине многоводье долго терзало плоскодонку с пробитым днищем, лишь через несколько дней вынесло ее в открытое море. Чем не свидетельство морской катастрофы? И вот что странно: сколько бы книг ни прочитал я, сколько бы ни рассказывали бывалые люди - о лихой судьбине, а зспомнишь.море в бессонную ночь, и вот уж она — дырявая старая плоскодонка из далеких дней детства, и чужие слова и рассказы уступают ей место.

Отливы стремительные, щедрые. Освобождается километровое поле серого песчаного дна, вдруг возникают зеркала озер, ямы с водой, лужайки с бессильно повисшими на камнях водорослями, из-под ног улепетывают коренастые прибрежные крабы, морские ежи сжимают иглы и на глазах врастают в песок, рыбья мелочь копошится в лужах, крупные червяки сами даются в руки — наживка, на которую хорошо идет навага. Раздолье. Когда было солнечно, перед нами открывался каждый раз новый мир, влажно сверкающий, зовущий. Если над крутыми прибрежными сопками блуждают туманы, в бухте уюгно и чуть сумрачно. Прибой утихает, весло ложится на воду мягко, лодка идет споро — полюбились нам и такие дни. Переправившись через бухту., мы разводили на гальке костер, ставили чай в жестянке, на плоских раскалившихся камнях жарили рыбу, потом ловили крабов или собирали на крутом склоне сопки водянистую шнкшу.

Однажды, возвращаясь в порт, мы увидели, как стоявший у причала огромный корабль вдруг стал разворачиваться кормой. Маневр показался нам нелепым. Еще мгновение — и корма парохода задела буксир, стоявший рядом. Донеслись тревожные гудки, подала голос пронзительная сирена.' Все в порту вдруг пришло в движение. Тревожно заметался луч прожектора.

— Тягун, — коротко сказал Янков.

Много позже я узнал, что тягун вызывается внутренними волнами: будто бы приходит невидимый, но сильный вал, который сдвигает корабли с места, срывает их с якорей, вызывает столк-. новения и аварии. А в тот давний день мой спутник коротко сказ-ал: «Море качнулось». И я поверил. Янков был на год старше меня, но знал вдвое больше. Я уважительно звал его Борисом и охотно выполнял обязанности юнги: бегал за веслами, греб, привязывал лодку. Мы не были друзьями. Морские походы были

8

для меня редкостью. Чаще всего Янков уходил на лодке со старшеклассниками. Это меня обижало. Но через несколько дней, когда он дружески-призывно кричал мне с улицы и я видел, что он одет «по-морскому», обида мгновенно забывалась, и я быстро собирался в путь.

Улица наша называлась Портовой: она отлого спускалась к самому морю.

Когда я думаю о прошлом, то оно как бы разрастается: приморский .город теряется за чертой мысленного горизонта, его улицы превращаются в ослепительные проспекты, огни сливаются в сияние, а я ловлю себя на мысли, что так и не обошел его пешком в свое время. Портовая улица тоже вытягивается, я не помню, много ли там больших домов и где она кончается с противоположной от моря стороны. Та часть города, где я жил тогда, занимала весь пологий склон возвышения. С этого возвышения хорошо просматривалась долина, и там тоже были дома. Река и долина делили город на две части. Висячий мост был хорошо нам знаком. У реки на песке летом цвели ирисы, серые большие птицы подлетали к воде, садились на гранитные валуны и поспешно улетали, как только наша ватага появлялась у берега.

Река с прозрачной водой несколько раз меняла направление и терялась в сопках. Воздух в той стороне казался синим, густым. Это были вторые ворота к морю. Река спешила к бухте Глубокой.

Летом я хорошо видел другой берег. После полудня за рекой на взгорье светились желтые стены высоких старых домов. И это пустячное, казалось бы, воспоминание всегда тревожило меня. Желтые стены дальних домов казались недостижимыми, по там' работали люди, неизвестные мне, жили какой-то своей жизнью. В этом я усматривал загадку. Наверное, в очень большом современном городе ничего похожего не испытаешь: даль закрыта небоскребами.

Зимой темнело быстро, только снега в широких распадках и на голых вершинах сопок долго сверкали закатными огнями. Потом оставалось матовое холодное свечение. К пяти часам и оно гасло, таяло.

ЗАБЫТАЯ ЛАДЬЯ

Восемьдесят лет -прошло с тех пор, как посланец Земли отбыл к созвездию Близнецов. И вряд ли о нем вспоминали: мириады пылинок на ночном небосводе, синих, голубых и зеленых, — это мириады миров. К ним неслись, обгоняя друг друга, новые и новые исследовательские станции. Сменялись поколения. А корабль шел, из дюз его вырывалось атомное пламя, хрустальные зеркала световых гироскопов направляли его курс, по металлическим нервам пробегали электрические волны, и в стеклянных глазах его пассажиров-кпберов отражались небесные огни звезд, туманностей и комет.

Старая, полузабытая история... Наверное, даже в памяти компьютеров, бережно хранящих такого рода сведения, двойная звезда Близнецов была занесена б графу «необитаемые миры^, Так именовались вселенские закоулки, куда еще не забрасывали

9

на звездных ладьях лихие ватаги киберов — именно они-то и становились первопоселенцами планетных островов. Кому бы пришло в голову употреблять термин «обитаемость» в ином смысле? Ведь многократные попытки найти себе подобных кончались неизбежной, казалось, неудачей.

Звездный корабль напоминал допотопное чудище с шестью ногами-дюзами. Его радиоуши из-за перегрузок перестали быть похожими на зеркала-параболоиды, а за стеклами иллюминаторов угадывались потемневшие от времени реликвии, века пара и стали.

И все же именно он доставил на Землю первое неопровержимое доказательство обитаемости отдаленнейших планет. Это о нем говорилось в утреннем сообщении:

«Космический зонд перенес на Землю живой организм растительного происхождения, обнаруженный за пределами солнечной системы... Растения похожи на водоросли и найдены на дне озера с горячей водой, на глубине около трехсот метров. Собраны образцы грунта. Ученые приступили к изучению находок».