Искатель. 1986. Выпуск №6

Ксенофонтов, повертев снимок перед глазами, разочарованно вернул его следователю.

— Хочешь опубликовать? У нас мало платят, старик… Два—три рубля… И то, если снимок будет лучше этого.

— Момент ограбления, — невозмутимо произнес Зайцев. — Понял? На этом снимке запечатлен момент ограбления сберегательной кассы. Видишь бегущего через дорогу человека? Это он. С сумкой. Он торопится к этой машине. Светлые «Жигули». Номера не видно. Да это и ни к чему, он наверняка фальшивый. На такие дела с настоящими номерами не ездят. Лица бегущего человека тоже не видно, оно оказалось закрытым длинными волосами. Видишь, во время бега волосы всколыхнулись и закрыли лицо.

— Откуда снимок?

— Снял случайный прохожий. Он фотографировал свою дочку, а тут выстрел, из кассы выбегает человек, несется через дорогу к машине… Он, не будь дурак, и щелкнул. Сам понимаешь, у него не было времени наводить на резкость. Потом он отпечатал снимок и принес его нам…

Ксенофонтов взял снимок, отставил его от себя на вытянутые руки и углубился в изучение невнятных изображений. Он знал эту небольшую улицу на окраине города. Вот газетный киоск, табачный, будка мороженщицы… И касса. Человек, застывший над асфальтом в широком прыжке, как раз над проезжей частью дороги. Одна нога перекрыта чьей-то сумкой, вторая получилась почти резко, можно было различить высокий каблук. Из-за волос бегущего видно темное пятнышко, возможно, это часть бородки. Светлый воротник рубашки поверх темного пиджака. В руке сумка с длинным ремнем, но человек держит эту сумку накоротке, так что ремень болтается свободно. Модная сумка, отметил про себя Ксенофонтов. Даже на таком снимке и с такого расстояния видны многочисленные «молнии», пряжки, карабинчики. Правда, форма слишком округла для мужской сумки… В машине можно было различить только руку сидящего человека — он придерживал раскрытую дверцу, ожидая соучастника. Судя по этой подробности на снимке, водитель был одет в темную рубашку и светлый пиджак. Солнечный блик на ветровом стекле не позволял рассмотреть его лицо.

— Что скажешь? — Зайцев решился наконец нарушить молчание.

— Хороший глянец, — серьезно проговорил Ксенофонтов. — На металлической пластине такого не получишь. Явно на стекле глянцевал. Поэтому и снимок получился мягкий, приятный на ощупь. Электроглянцеватель дает снимок жесткий, ломкий, глянец получается в пузырях…

— Я не разыскиваю фотографа! — резко сказал Зайцев. — Я разыскиваю человека с сумкой. И спрашиваю о нем. И только о нем. Ты можешь что-нибудь сказать?

— Вот так сразу? — Ксенофонтов, склонив голову к плечу, продолжал всматриваться в фотографию. — Я должен с ним пообщаться… С этим типом на высоких каблуках и с женской сумкой, набитой деньгами.

— Почему ты решил, что сумка женская?

— Мне так кажется.

— Сейчас с такими сумками ходят все кому не лень. Они не делятся на мужские и женские.

— Возможно, — уклончиво ответил Ксенофонтов. — Ну что ж, если ты так меня торопишь, могу сказать… Тебе не следует искать человека с бородой. Она приклеена. Преступник наверняка снял ее еще в машине.

Зайцев исподлобья посмотрел на друга долгим подозрительным взглядом, хотел было что-то сказать и уже набрал в легкие воздуха, но промолчал. Взял снимок, всмотрелся в то место, где должно было быть лицо грабителя, но, кроме маленького размытого пятнышка, не нашел ничего, что говорило бы о бороде, тем более приклеенной.

— Вообще-то, свидетели в самом деле говорят, что он был с бородой… Но что она приклеена. Ты не ошибаешься?

— Нет, старик, нет.

— Может быть, и усы приклеены?

— А вот усы настоящие! — уверенно заявил Ксенофонтов.

Зайцев с сомнением и тревогой посмотрел на друга. Потом взял снимок, повертел его перед глазами, пожал плечами и вернул фотографию Ксенофонтову.

— Может, ты того… Рост назовешь? Возраст? Национальность? — Зайцев проговорил это с усмешкой, но улыбка получилась растерянной, беспомощной.

— Могу. Записывай. По росту этот парень примерно с тебя, не вышел он ростом, и очень об этом сожалеет. У него этот собственный небогатый рост стал вроде пунктика в мозгах, он никогда не забывает о своем росте, понимаешь? Теперь возраст… Двадцать пять-двадцать семь, в этих пределах. Впрочем, могу уточнить: двадцать три-двадцать семь, вот так. Что еще? Национальность. Скорее всего он откуда-то с Кавказа. Как и его приятель, который сидит в машине.

— Это что же, ты по рукаву определил?

— Да, старик, по рукаву, — безмятежно ответил Ксенофонтов. — Даю словесный портрет… Бороду убери, усы оставь, у него хорошие, ухоженные усы. Черные. Думаю, что некрашеные, настоящие черные усы. Лицо смуглое, худощавое. Волосы, сам видишь, длинные.

— Если бы я тебя не знал, — сказал Зайцев, — я бы вышел, хлопнув дверью.

— Я не сказал тебе главного, — усмехнулся Ксенофонтов. — Я не сказал, где его искать.

— И… это… где?

— Для начала закрой рот. Вот так. А искать… Походи со своими ребятами по ресторанам. По хорошим ресторанам. У нас, слава богу, их немного. Оперативникам твое задание даже понравится. Второе… пусть потолкаются на базаре, у овощных рядов. Но пусть обращают внимание не на тех, которые продают, и не на тех, которые покупают.

— Ты что, издеваешься? — не выдержал Зайцев. — На кого же им тогда смотреть?

— На тех, кто мило беседует с продавцами и кто не собирается ничего покупать. Понял? Я бы на твоем месте вообще закупил бы в магазине каких-нибудь овощей побольше и поставил бы своего человека за прилавок. Не забудь предупредить его, чтобы он не вздумал бриться. Небритый человек вызывает больше доверия. Дальше. Радиоотделы в комиссионках. Вот и все. Действуй. А мне надо очерк писать.

Зайцев молча поднялся, вышел из кабинета и осторожно прикрыл за собой дверь, будто покидал заболевшего человека, который даже не понимает своего безнадежного состояния. Здание редакции он покинул в задумчивости, но чем ближе подходил к прокуратуре, тем походка его становилась увереннее, быстрее, в движениях появилась твердость человека, прекрасно знающего, что ему делать и в какой последовательности.

А Ксенофонтов, порывшись в столе, нашел две кнопки и приколол снимок к стене, как раз напротив своего стола. И теперь стоило ему поднять глаза от рукописи, перед ним опять разворачивалась вся картина ограбления.

И снова мчался через дорогу грабитель с деньгами под мышкой, и его напарник в белом пиджаке все еще придерживал дверцу «Жигулей», и прохожие стояли, оцепенев от неожиданности. Ксенофонтов всматривался в парня, который легко, почти летяще перебегал через дорогу. Была, правда, в его фигуре какая-то едва уловимая нескладность, но Ксенофонтова это только порадовало.

— Все правильно, старик, — проговорил он вслух.

Нет, не написал он в этот день очерка о передовике производства. Не пошел у него очерк, так тоже бывает. Другие мысли, более увлекательные и дерзкие, охватили Ксенофонтова в этот день, и он отдался им с радостью. Возможно, кто-то сочтет его слишком легкомысленным и самонадеянным, кто-то решит, что его и на пушечный выстрел нельзя подпускать к газете, но как бы там ни было, шальное настроение вытолкнуло Ксенофонтов из редакции, и он пошел вдоль улиц, иногда пришептывая что-то про себя, иногда ухмыляясь чему-то в свои рыжеватые усы…

То ли голод обуял его, то ли жажда общения или необъяснимое желание побыть среди людей, но в этот день Ксенофонтов несколько раз заходил в кафе, но тут же, не дождавшись официанта, испугавшись длинной очереди или отвратных запахов, уходил. И снова шагал по улице, и светилось в его глазах… Да, вдохновение. То самое, которое столь редко посещало его за редакционным столом.

Войдя в чебуречную и вдохнув дымный чад горелого масла, он тут же вышел. Потом Ксенофонтов посидел в шашлычной за столиком, покрытым скатертью в красных томатных пятнах. Но нет, не стал он принимать шашлыки в этом несимпатичном месте.