Искатель. 1989. Выпуск №1

В шашлычную Сокольников пошел вместе с двумя милиционерами из местного отделения. Шашлыки поджарить с утра еще не успели. Тофик и Али-баба лениво пили рислинг, закусывая ломтиками вчерашней, подсохшей за ночь ветчины. Очередной проверке документов они не удивились и не напугались, и когда Сокольников объявил, что для выяснения придется ненадолго пройти в отделение, только плечами пожали и быстренько доели свою закуску. Сокольников боялся, как бы они не сбежали по дороге, но спекулянты были убеждены, что у них все чисто, и делать этого не собирались. Впрочем, милиционеры были ребята спортивные и крепкие и удрать бы им не дали.

Только в отделении, увидев составленные под лестницей ящики с мандаринами, спекулянты с тревогой переглянулись.

Конечно же, они немедленно принялись все отрицать, иного ожидать было трудно. Оставалось быстренько записать все, что они наплетут, провести опознание их личностей Маглакелидзе и комсомольцем-оперативником, затем опознание ящиков и сделать еще кучу всяких дел, сопровождая каждый шаг обильной перепиской. Словом, только успевай.

Тофик — его Сокольников начал опрашивать первым — сразу предложил взятку, а после того, как Сокольников отмахнулся, подробно изложил легенду про внутренние болезни. Али-баба, наоборот, начал с болезней, но в конце все равно перешел на более близкий и понятный язык денежных знаков. В соседнем кабинете Коротков беседовал с Рачиком. Тот был не так эмоционален, как его коллеги, руками не размахивал и не горячился, на каждый вопрос томно поднимал к потолку глаза, вздыхал и лишь после этого грустным голосом начинал врать.

Но все это сейчас было несущественно. Гораздо важнее проделать кучу всяческих процессуальных мелочей — найти понятых и «фон» для опознания, составить протоколы, опросить общественников…

Важа Маглакелидзе показал, что Алекперов (Тофик), расплачиваясь с ним за мандарины, доставал деньги из бумажника ярко-желтой кожи. Обыскивать пока нельзя, надо попросить предъявить личные вещи, зафиксировать бумажник соответствующим протоколом и снова провести опознание, теперь уже бумажника.

— Ребята, вы бы побыстрей закруглялись, — уже второй раз сказал Сокольникову замначальника отделения, — вы же нам работать не даете, все кабинеты позанимали!

Действительно, пора и честь знать. Надо перебираться в отдел. Вот только мандарины сдать в магазин. Стоп! Ящики-то не опознали еще!

Сокольников вновь побежал искать понятых, выскочил на улицу к остановке трамвая и вдруг застыл на месте, сразу обо всем позабыв. Сразу все вспомнив.

Мимо него трудной старческой походкой шла свекровь Надежды Азаркиной.

— Здравствуйте, — пробормотал Сокольников.

Старуха остановилась, взглянула на него прямо и строго, затем обошла, как если бы Сокольников был телеграфным столбом, и зашагала дальше. Сам не зная почему, Сокольников пошел за ней рядом. Шли так целый квартал. Наконец старуха снова остановилась.

— Что вам нужно, молодой человек?

— Я просто хотел узнать… Вы меня помните?

— Я все помню, — ясным голосом сказала старуха. — Что вы хотите?

— Как ваши дела? — брякнул Сокольников.

Старуха пожевала губами.

— Вам лучше знать.

— Понимаете, я сейчас занимаюсь другим делом и…

— Надежда в больнице, — объявила старуха и опустила голову. — Третьего дня себя жизни лишить хотела.

— Как! — ахнул Сокольников. — Почему?

Старость лишает лица подвижности, но все, что хотела высказать старуха, отразилось в ее взгляде. На Сокольникова излилась скорбь, жалость, гнев, презрение, и он в смятении отшатнулся.

Медленно побрел в отделение. А там уже командовал Трошин — он прибыл вместе со следователем, — говорил громко и уверенно, и всем сразу стало понятно, кто тут самый главный и ответственный товарищ.

Надежда лежала на койке у стены. Под глазами синее с желтым, туго перебинтованные в запястьях руки — поверх одеяла. Сокольников взял стул и тихонько сел у изножья. Надежда безразличие посмотрела на него и снова уставилась в потолок.

— Как вы себя чувствуете? — спросил Сокольников, не надеясь особо на ответ.

— Нормально.

— Зачем же вы так, Надя!

— Вам-то не все равно?

— Нет.

Она искоса посмотрела на него и недоверчиво усмехнулась.

— Нельзя, нельзя так, — сбивчиво заговорил он. — У вас дети, вы не одна. Нельзя одной решать за всех.

— Зачем вы пришли? — перебила его Надежда. — Уговаривать? Не стоит. Я и так все скажу как надо. Не беспокойтесь. На вашу торгашку показывать не буду.

— Я совсем не из-за этого! — Сокольников протестующе затряс головой, боясь, что Надежда ему не поверит. — Просто я хотел навестить… Мне не все равно, если человек вдруг так… Всякое в жизни случается. Я вам помогу… Пойду к прокурору города, в конце концов… Вы не должны так ко всему относиться…

— Что вы от меня хотите, я не пойму? — со странным детским недоумением сказала Надежда. — Это, — она приподняла руки, показывая Сокольникову свои бинты, — это так, глупость. Не знаю даже, как получилось. По слабости. Навестить пришли? Да разве так навещают? Навещают с апельсинами. Или с цветами хотя бы.

Только сейчас Сокольников ошеломленно сообразил, что действительно пришел с пустыми руками.

— Ну а если без цветов, значит, по делу, — продолжала Азаркина. — Из-за торгашки. Но я уже сказала.

— Наоборот! — горячо возразил Сокольников. — Я убежден, что она должна получить по заслугам. И я вам обещаю, что добьюсь этого. Я не хочу, чтобы вы думали обо мне, будто…

Откровенно изумленный взгляд Надежды Азаркиной остановил его на полуслове.

— Да вы что! Зачем мне это? Мне ведь еще в тот день знающие люди все объяснили. Чем меньше я продала монет, тем для меня лучше. Что ж я, не понимаю!

Теперь пришел черед удивиться Сокольникову.

— Тогда… — растерянно сказал он, — зачем же вы это сделали с собой?

— Зачем? — Надежда растянула губы в усталой улыбке. — Надоело все. Одна грязь кругом, без просвета. Все одним миром мазаны. И те, и эти… В общем, по слабости характера.

— Не надо так думать, — быстро проговорил Сокольников. — Я действительно хочу вам помочь. Пока еще не знаю, как…

— Передачки в тюрьму носить будете? — В глазах ее мелькнула на мгновение слабая тень кокетства. И тут же исчезла. — Да ладно вам. А вообще, если хотите знать, те монеты Николай сам торгашке продавал. Все при мне происходило. Он бы и без меня ей продал, да побоялся, что с ним она не станет дела иметь. И денег мне отдал всего двадцатку…

— Так что же вы молчали? — поразился Сокольников. — Это же все меняет!

— А, меняет — не меняет! — Она вяло шевельнула рукой. — Может, жалко его стало. Ему в следующий раз из тюрьмы не выйти. Он же насквозь больной. Язва у него, печень…

— А детей разве не жалко? — допытывался возмущенный Сокольников. — Себя не жалко?

— Всех жалко, — согласилась Надежда и внезапно крикнула с раздражением: — Да что вы ко мне привязались! Какое вам дело!

В палату заглянула медсестра.

— Товарищ, вам пора на выход. У нас обед.