Искатель. 1993. Выпуск №4

— Что мой отец?

— Твой отец, по имени Г. В. Леви, о Господи.

— Он был невиновен!

— Я ни в чем не обвинял его.

— Нет, обвинили, черт возьми, вы предположили, что…

— Ему ведь предъявили обвинение, его осудили, не так ли? Значит…

— Нет, его не осудили! — голос Бэйба дрожал и срывался. — Да знаете ли вы, что Маккарти за свои четыре года ни разу не дал никому возможности защититься по обвинению. Он был нацистом, сволочным наци, и заставил всю Страну ходить под себя от страха. Мой отец был историком, великим историком. Он работал в Вашингтоне вместе с Шлезингером и Гэлбрейтом, тогда как раз и ударил Маккарти. Отец мой пострадал больше всех, его коллегу упекли за решетку, сейчас он жив, торгует недвижимостью. Отец пытался защищать себя сам, но этот сукин сын нацист не давал ему такой возможности. На слушании дела в Сенате отца громили каждый раз, когда он пытался выставить аргумент, Маккарти высмеивал его. Отец говорил длинными и бессвязными предложениями, а Маккарти все время издевался над ним. Маккарти уничтожил его, даже не имея на руках настоящих фактов. Он уничтожил его как личность. Когда вас зовут Г. В. Леви и мальчишки смеются над вами, это конец. Слушания проходили как раз в том году, тогда отец ушел из университета и стал писать книгу обо всем этом, чтобы оправдать себя и добиться справедливости. Но не написал: в следующем году умерла моя мать, и нас осталось трое — к тому времени отец уже сильно пил. Он дожил до пятидесяти восьми. Пять лет последних — с бутылкой и без работы. Я помню те годы, он был никем, пустым местом; много бы я отдал, чтобы знать, каким он был до этого. Я прочитал все книги, которые он написал; это великие книги, я прочитал все его речи, и они тоже были великими, но я не помню почти ничего, только обрывки… Так что можете оставить при себе все ваши выспренние фразы и намеки на моего отца. Погодите, вот я закончу свою работу, и тогда все станет на свои места, в моей диссертации я докажу и… и…

И хватит, сказал себе Бэйб. Довольно. Ему наплевать.

— И? — спросил Джанеуэй. Он сидел молча, не выказывая эмоций.

Почему в последнее время все таращатся на меня? Бизенталь, Эльза, теперь этот?.. Не начинается ли у меня паранойя? Надо потом посмотреть в учебнике, совпадают ли симптомы.

— И? — повторил Джанеуэй.

— Хватит таращиться на меня!

— Извини. Это только потому, что мне интересно.

— Не верю.

— Тогда говори дальше.

— Что?

— Я хочу, чтобы ты выпустил из себя все, что там у тебя накипело. Я упомянул твоего отца, задел какой-то нерв, что-то прорвало. И этот твой монолог — просто излияние. Нам никогда не дойти до важного, пока ты не выговоришься. Так что давай, договаривай про отца.

— Нечего больше договаривать.

— Прекрасно, — сказал Джанеуэй, — обсуждение вины временно прекращается, и мы переходим к другим вопросам.

Бэйб не верил своим ушам.

— Да вы же не слышали ни слова из того, что я вам говорил. Не было никакой вины. Это основная тема моей диссертации, я добьюсь публикации всего текста, он у меня весь в голове, я перерыл гору материала, у меня ящиками выписки, заметки и факты, а не сплетни газетные, не мнение общественное: я оправдаю отца истиной и ничем иным, и этого будет достаточно, вот увидите, да… — Бэйб задыхался. — Эй, а вы специально добивались, чтобы я сказал о публикации. Я уже закончил, а вы заставили меня говорить еще, так? Это и есть то, что у меня накипело?

Джанеуэй пожал плечами.

— Наверное.

— А вы, видимо, не такой уж и бестолковый, как я предполагал.

— Кто его знает, — Джанеуэй метнул в него белоснежную улыбку.

И зубы у него ровненькие, черт возьми, подумал Бэйб. В юности на лице, наверное, и прыщика не было.

Бэйб чувствовал, что теряет самообладание. Хоть бы этот тип ушел, думал он. Как можно быстрее. Он встал и налил себе вина.

Джанеуэй спросил:

— Я еще не нашел мотив. Чем сегодняшний вечер отличался от прочих?

Бэйб сел на свое место, думая, что Джанеуэй далеко не болван.

— Расскажи-ка мне про сегодняшний вечер.

— Я был дома. Он пришел. Он умер. Приехала полиция. Вы приехали. — Бэйб болтал вино в стакане.

Джанеуэй наклонился к нему.

— Это все? Может, ты что-нибудь забыл?

— Я не мастер запоминать детали.

— Ты хочешь сказать, что настала моя очередь объяснять кое-что, так?

— Думаю, что да.

Джанеуэй вздохнул.

— Ты даже не представляешь, как я боялся этой темы. У тебя есть полное право знать, но все равно… не хочется мне, но раз начал… — Он сделал глубокий вдох. — Ты ведь не думаешь, что твой брат действительно занимался нефтяным бизнесом?

— А чем же еще, как же он тогда зарабатывал деньги?

— Я давно знаю, как он зарабатывал монету, и поверь мне, отношение к нефтяному бизнесу он имел только через бензоколонки, когда заправлял машину. — Джанеуэй покачал головой. — Ты просто потрясающий человек. Он всегда говорил, что ты легковерный, но я не ожидал, что до такой степени, — Джанеуэй произнес это очень искренне.

— Он бы не стал обманывать меня. Мы никогда не обманывали друг друга. Ну, там приврать иногда немного, но не больше. Черт, время от времени все чуть-чуть загибают.

— Ладно, где он жил?

— В Вашингтоне.

— Центром чего является Вашингтон?

— Всего государства.

— Так. А знаешь ли ты, насколько одна часть правительства ненавидит другую? Например, у военных: армия терпеть не может флот, а флот ненавидит воздушные силы. Почему? Потому что когда-то армия была всем, а потом все поменялось и лидером стал флот. Потом раз! — еще перемены. Вот уже воздушные силы получают все, что им требуется, а адмиралы и армейские генералы стоят в стороне. Только представь, что там творится сейчас! Об этом телевидение говорит целыми днями, дрязги вечные. ФБР ненавидит ЦРУ, а вместе они ненавидят Секретную службу. Они постоянно перебраниваются и скулят. Затянувшаяся междоусобица, края их соприкосновения остры, между ними есть расщелины. В этих расщелинах мы и живем. — Прозвучало это с подчеркнутой серьезностью. С таким же серьезным видом он отпил вина из стакана.

Вдохновенно врет, подумал Бэйб.

— Нас сформировали, когда расщелины стали чуть шире. Сразу после событий в заливе Свиней [11] . Так вот, когда пропасть между тем, что ФБР может квалифицированно сделать, и тем, что Секретная служба, скажем, может вытерпеть, становится шире, обычно вступаем в дело мы.

— Кто — вы?

— Вот это определить очень трудно. Я — выпускник Дармута. Стипендиат, а от всех этих кличек и паролей завыть можно. Мы — это Отдел. И все. Заглавная буква О.

11

Попытка кубинских эмигрантов вторгнуться на Кубу при поддержке ЦРУ.

— Чем вы занимаетесь?

— Оперативной работой. Я сам был оперативником, пока меня не повысили до контролера, а если я проживу достаточно долго и не буду бестолковым, то у меня есть много шансов на выигрыш. Найти убийцу твоего брата — дело моей чести. Он был оперативником, когда погиб.

— Какую оперативную работу он выполнял?

— Всякую, какая была необходима.

— Довольно неопределенно.

— Совершенно верно.

— Что вы имеете в виду, говоря «всякую»? Вы ведь не имеете в виду что-нибудь плохое?

— Разве не примитивно для историка рассматривать современную политическую борьбу за высшую власть таким образом? «Хорошие поступки. Плохие поступки. Злодеи».

— Он никогда бы и мухи не обидел. Я в этом уверен. А вам поверить не могу.

— Ты знаешь, кто такой был Сцилла?

— Естественно, но Сцилла был не «кто», а «что», — огромная скала недалеко от побережья Италии.

— Сцилла — это была кличка твоего брата.

Бэйб потряс головой. Ему хотелось на свежий воздух. Док, подумал Бэйб, я хочу, чтобы ты был рядом.

— Можешь трясти головой сколько угодно, но так оно и есть.

— Вы утверждаете, что мой брат — шпион, простите — оперативник, а я и не подозревал об этом.

— Я утверждаю, что твой брат был первоклассным оперативником, потому что ты ничего не знал об этом. С тобой он пил вино, а обычно — шотландское виски. Не было такого оружия, которым бы он не владел, а с тобой — пугался при виде пистолета. Я думаю, больше всего он боялся, что в один прекрасный день ты обо всем догадаешься.