Искатель. 2009. Выпуск №6
Шрифт:
Анастасия Ильинична почти перестала выходить из своей комнаты. Еду она готовила у себя. В магазин за продуктами ходить уже не могла, и их приносили или мои родители после работы, или наши ближние соседи, но чаще всего я. Старушка все больше лежала, и я понемногу научился даже кое-что несложное готовить для нее. Придя из школы и сделав уроки, я направлялся к бабе Насте и помогал ей по хозяйству. Для меня это было несложно и даже интересно, потому что вся ее комната была заставлена старинными вещами, статуэтками; на полках стояли старые-престарые книги, которые я часто с увлечением листал, в основном из-за-прекрасных иллюстраций. Бывало, сварив кофе и подав ей в маленькой расписной китайской чашечке из тончайшего фарфора, я подсаживался к огромной тахте, на которой лежала баба Настя, и она мне рассказывала интересные вещи. Так, от нее я услышал, что Бог — это не человекоподобное существо, как внушает нам церковь, а Высший мировой Разум. Что Вселенная и все, что
Конечно, многое мне, десятилетнему мальчику, было не очень понятно, однако я четко усвоил одну мысль: для достижения высшего единения, совершенства, мудрости и счастья надо соблюдать законы нравственности, изначально заложенные в нас. Под нравственностью в то время я понимал — быть честным, добрым, никого не обижать, помогать нуждающимся, любить родителей и слушаться их.
Между тем за пределами моего детского внимания события стремительно развивались и послужили причиной целой цепи трагических и загадочных происшествий. Все началось со встречи Татьяны со своим иногородним ухажером в ресторане «Арагви», где «воздыхатель» сделал ей предложение «руки и сердца» в обмен на жилплощадь с пропиской. В Москве в то время «осесть» было очень трудно, но Татьяна придумала план, как это сделать и одновременно улучшить свои жилищные условия. Ключевая роль здесь отводилась некоему Феклистову, старому знакомому матери Татьяны. Этот прожженный комбинатор заведовал местным райжилотделом и имел нужные связи в Моссовете. Именно Феклистов помог им с матерью получить комнату и прописаться в Москве. Сделал он это, разумеется, не за красивые глаза Веры Павловны. Кандидат в мужья полностью одобрил план и обещал выделить нужную сумму денег.
Вернувшись домой, Татьяна подпоила мать и решила порадовать ее поступившим предложением.
— Что, твоему хахалю уж невтерпеж стало? Московскую прописку ему подавай, да еще с жильем.
— Ты что, мать, его прописывать не хочешь? — озлобилась Татьяна.
— Успокойся, — миролюбиво успокоила та дочь, разливая по стаканам портвейн, — я для родной дочки на все пойду, да только не пропишут его в нашей комнате, народу больно много, а метров мало.
— А ты к своему Феклистову пойди.
— Все одно не пропишут, вот если бы у нас две комнаты было, тогда другое дело.
— А может, две и будет, — загадочно взглянула Татьяна на мать и отпила из стакана.
— Это каким же образом?
— Старуха-то наша совсем древняя, вот-вот копыта отбросит, комната и освободится, — прошептала Татьяна.
— Да ты что надумала? Она нас с тобой еще переживет, — испугалась мать.
— Ты не бойся. Твое дело провентилировать возможность. Встреться с Феклистовым, переговори. Дескать, так, мол, и так, у нас соседка еле жива от старости, на ладан дышит. Если случится что, можно ли так устроить, чтобы ее комната нам отошла. Ну и о Жорике вставь, дескать, сватается ко мне, а жить негде.
— Ой, доченька, чует мое сердце, что в темное дело меня впутать хочешь.
Однако уже на следующий день Вера Павловна была в кабинете Феклистова. Разговор состоялся долгий и трудный, но в конце концов тот обещал «по старой памяти» посодействовать за солидное, конечно, вознаграждение.
Как-то ночью я отправился в тапочках в туалет. Оставшись незамеченным, стал свидетелем разговора, который вели на кухне Татьяна с матерью.
— Коль дело на мази, надо действовать, а не ждать, когда старуха сама копыта отбросит, помочь ей, — свистящим шепотом говорила Татьяна.
— Убить, что ли, предлагаешь?
— Я говорю «помочь», а это не одно и то же. Я все продумала. Старухе за семьдесят, помрет, никто ее вскрывать не будет, я это точно знаю. Мало ли что в таком возрасте бывает — инфаркт, инсульт. А мы ей в еду крысиного яду подсыплем, и все. Никто никогда и не узнает, отчего окочурилась.
— А если она запах иль вкус почует?
— Он без вкуса и запаха, иначе бы крысы есть не стали.
Надежный. Я уже купила, достаточно будет. Единственно, потом посуду надо будет вымыть, на всякий случай, но это не проблема.— Ой, доченька, на что ты решилась! Как же ты подсыпать хочешь, если она жрет теперь у себя, а когда в уборную ходит, то даже дверь в комнату запирает. Не доверяет, зараза, может, чует что?
— Не боись, мамаша, я уже все разведала. Днем, с двенадцати до часу, она всегда спит как убитая. Несколько раз заглядывала в это время, и сегодня тоже. Накроется пледом и храпит. Там кастрюля с супом, она его утром варила, и на завтра еще осталось. Давай завтра с утра позвони кому надо, прикинься, что заболела. и на работу идти не можешь, а днем мы все это и провернем. В это время в квартире никого быть не должно. Борька в школе, Ирка из комнаты не высовывается, а их родители на работе. Я на шухере постою, а ты к старухе.
— Ты что же меня на такое толкаешь? Сама придумала, а я делай?
— Если не хочешь, я сама сделаю, а ты хотя бы на атасе постой.
Дальше я не стал слушать, с замиранием сердца тихонько выскользнул из туалета и благополучно скрылся в своей комнате. Надо было все рассказать бабушке Насте. Однако заранее пугать ее я не хотел, а решил проследить за соседями в это время и потом уже сказать. Для этого завтра мне надо было сбежать после второго урока и постараться незаметно пробраться в свою комнату.
Однако на следующий день все получилось не так, как я наметил. Сразу после первого урока нам велели одеться в верхнюю одежду. На улице всех организованно посадили в автобус и повезли на экскурсию в Исторический музей смотреть, откуда пошла Русь. Я страшно нервничал, боясь опоздать к нужному часу. Но сбежать пока не было никакой возможности, и я не столько смотрел на экспонаты, сколько озирался по сторонам, надеясь улизнуть. Наконец такой случай представился, и я, предупредив приятеля, чтобы меня не искали, опрометью бросился в раздевалку, оделся и выбежал на улицу. Доехав троллейбусом и трамваем до своей улицы, я понесся к дому. В обычное время это расстояние в полкилометра кажется пустяковым, но я бежал из всех сил, весь мокрый от пота, задыхаясь, волоча тяжелый портфель. Вскоре у меня заболели ноги, стали будто свинцовые, икры свело судорогой. Каждый шаг давался с неимоверным трудом, а сердце страшно колотилось о ребра. Я уже не мог больше бежать. Остановился, чуть не падая на землю, и схватился за водосточную трубу. Слегка отдышавшись, мелкими пробежками опять устремился к дому. Вот наконец и он. Вбежав в подъезд, я подлетел к лифту, моля, чтобы он был на месте. Лифт стоял на первом этаже, и даже дверь его была открыта. Поднявшись на свой этаж, тихонько открыл входную дверь и прислушался. Никого.
Я стремглав проскочил отрезок коридора и скрылся за дверью бабы Насти. Она лежала на своем огромном диване, накрывшись пледом, и с улыбкой смотрела на меня. На столике перед ней стояли тарелка, кастрюля, лежали ложка и недоеденный кусок хлеба. Тарелка была почти пуста. Лишь на дне ее виднелись остатки супа. Я со стоном опустился на пол.
— Вы уже ели это?
— Разумеется, Боря, посмотри на часы, время обеда, — спокойно ответила она.
— Я не знаю, как вам сказать, — начал я, заикаясь, — но этот суп вам сегодня хотели отравить Танька с матерью. Я спешил предупредить, но, кажется, не успел. — И тут я разревелся.
— Успокойся и не плачь, вытри слезы, — она в упор, сурово посмотрела на меня. — Не время плакать. Ты становишься мужчиной. Ты сейчас не только свидетель мерзости некоторых людей, но скоро станешь и свидетелем правосудия, высшего правосудия. — Она поманила меня пальцем к себе и, погладив по голове, продолжала: — Не расстраивайся. Ты сделал все, что мог. Это главное. А о том, что ты хотел мне сказать, я знала. Завершается цикл Божий. Если бы я могла, то возопила бы, как Христос: «Боже, пронеси мимо меня чашу сию». Но я не могу. Чему суждено быть, то будет. — Она замолчала, погладила меня по голове, задумалась, затем решительно сказала: — То, что я тебе сейчас открою, никогда никому не рассказывай. Люди не должны это знать. Ты будешь исключением и убедишься в этом вскоре не только здесь, но и там, — она показала рукой вверх. — Дело в том, что я живу уже далеко не первую жизнь и, в отличие от других людей, знаю об этом. Здесь, на земле, я прохожу свой земной путь, а после смерти там, в эфире, у меня есть свое место и круг обязанностей. Сейчас я завершаю свое последнее воплощение. Когда-то много веков назад я, будучи еще молодой, совершила тяжкое преступление. На меня была наложена епитимья — тринадцать земных воплощений с насильственной смертью в конце жизни. Исполнена Божья воля, и я счастлива. Теперь я уйду к нему навеки. Ну, понял теперь, глупыш, что плакать не надо. Я скоро уйду в свет. Поэтому успокойся и никому ни о чем не говори. Это будет нашей тайной. А теперь иди, мне надо отдохнуть и собраться с силами перед смертью. Я умру ровно в двенадцать часов ночи. Передай, кто хочет проститься со мной, пусть придут за пятнадцать минут до полуночи.