Искатели счастья

В тот вечер я заехал к нему еще и для того, чтобы разобраться с интегралами, в которых математически одаренный Лёва купался будто в собственном пруду - весело и шумно. В доме как всегда шумело застолье. Дело в том, что Валя пребывала в возрасте невесты, поэтому смотрины с чередой женихов здесь практически никогда не прекращались.

Мы с Лёвой посидели пару часов над тетрадками с интегралами, и у меня в голове началось легкое кружение. Интегралы извивались перед моим затуманенным взором, как черви и шипели по-змеиному: «Ну что тебе не понятно? Интеграл е-икс на дэ-икс равен е-икс. Тупица!» Я предложил прогуляться. Но тут в дверь нашей комнаты энергично постучала кондуктор тетя Лиза и громко пригласила нас за стол. Причем, меня потащила за руку, видимо, в качестве очередного соискателя руки ее дочери.

За столом кроме матери с дочкой сидел коренастый парень с бордовым лицом и мокрыми волосами. Валя сидела рядом и, подперев щеку, изо всех сил изображала внимание к словам соискателя. Наше с Лёвой появление прервало речь оратора. Нам положили котлет, винегрета, соленых грибов. Я как всегда принялся рассказывать веселую историю. Валя сверкала в мою сторону покрасневшими глазами, а я неотрывно смотрел на висячую бородавку на ее носу.

Парень с бордовым лицом по имени Вова погрустнел. Наконец, исчерпав запас красноречия, я приступил к жадному поглощению закуски. Соискатель воспрянул духом и продолжил свой рассказ. Я был настолько голоден, что набросился на котлеты с винегретом и сквозь урчание в животе и клацанье собственных зубов схватывал лишь отрывки его рассказа: «…получил штатное оружие…», «…веду заключенного в комнату исполнения приговора…», «…заключенный затрясся и намочил штаны…», «… я протянул руку и выстрелил в затылок…».

Последняя фраза остановила мощное движение моей нижней челюсти, и я застыл. Вова смотрел на меня, на Валю, тетю Лизу и в полной тишине упивался всеобщим ступором. Я с трудом проглотил недожеваную котлету, запил томатным соком и задумался. Значит, сижу я за одним столом с палачом? Только этого не хватало.

Рассказчик, видимо, как всякий слабый человек, нуждался в самоутверждении. И, судя по всему, единственное неординарное, что случилось в его жизни, был расстрел заключенных. И, стало быть, именно этим Вова усиленно влюбляет в себя несчастную девушку с бородавкой на носу, неказистую, но добрую и ищущую натуру.

Невеста вскочила и суетливо затрусила в сени, где в прохладе томились эмалированные ведра с соленостями. Я под шумок вышел вослед и, прикрыв за собой дверь, спросил девушку:

– Валюш, ты поняла, что он палач?

– А что такого?

– Тебе не страшно? Он же рукой, которой расстреливал людей, будет тебя обнимать.

– Ну и пусть, - буркнула она, опустив глаза. - Зато он меня любит. Ты-то вон мне в любви не объясняешься, а Вова уже…

– Заяц-зайчиха, палач-палачиха, - мстительно скаламбурил я.
– Ладно, валяй. Тебе жить.

Тетя Лиза энергично ворвалась в сени и потащила меня с Лёвой на улицу. «Я провожу ребят, а потом на смену до утра! А вы культурно отдыхайте!» - бросила она дочери и соискателю. И вытолкала нас из дому.

– Юрка!
– Хлопнула она меня по плечу.
– Ты чего Вальке жизнь портишь? Не видишь, у них всё срастается!

– Так ведь палач!..
– вздохнул я.

– Ну и ладно. Нам-то что. Лишь бы человек был хороший. Ты не встревай, ладно?

– Да ладно. Не буду.

– Пойдемте, я вас на трамвае бесплатно прокачу.

– Пойдем.

Мы сели в чешский вагон трамвая на мягкие сиденья и затихли. От тепла и сытости я скоро задремал и мне приснился сон.

Завершив работу, палач сдал инструмент каптерщику, переоделся в повседневный костюм и вышел на улицу. Солнечный свет полоснул по глазам и на миг ослепил. Зажмурившись, он подумал: не забыть купить батон на ужин. Вчера после сериала он «накрутил» котлет из парной телятины, сварил гречневую кашу, поставил бутылку пива в холодильник - только хлеба не хватало. Он поморгал, привык к свету и не спеша отправился домой.

В голове звучала давно забытая песня: «Рабочий день закончен, можно отдохнуть. В тени бульваров вволю воздуха глотнуть. На перекрестке шумных улиц, у витрин, я как и прежде, как и прежде всё один…» Сердце слегка кольнуло. Люди, как узнавали о его профессии, почему-то начинали сторониться. Хоть, если трезво рассудить, чем она хуже любой другой? Кому-то надо и человеческий мусор убирать, раз государство так решило. А он «человек государев».

Вспомнился нынешний приговоренный. Странный парень! В последние минуты обычно или впадают в истерику, или в ступор. Сегодняшний был спокойным, даже улыбался, чуть грустно. Он сказал: «Давай покончим с этим поскорей. Что-то я так устал». Другие цепляются за каждую секунду жизни. Иной раз пальцы не расцепишь… А этот последнюю рюмку водки пить отказался, сигарету не взял. Священнику, правда, исповедался как-то очень проникновенно. И так преспокойно отдал себя в руки палачу. Пожалуй, это даже уважение вызывает. Даже выстрел в его бритый затылок прозвучал как-то особенно мягко.

Вдруг он остановился и замер. Перед ним на асфальте лежала роза. Еще бы шаг, и он раздавил бы ее ботинком. О, как она была прекрасна! Белый полураспущенный бутон с нежными лепестками, темно-зеленые листья дивной формы и длинный изящный стебель. Палач наклонился, осторожно, чтобы не уколоться, поднял цветок. Стебель надломился посредине и упал, покачиваясь на тонкой матово-зеленой кожице. Вот почему тебя выбросили! И вдруг его захлестнула такая острая жалость! Он сидел на корточках и беззвучно плакал. Жалко было себя, эту сломанную розу, молодого еще приговоренного. Он оплакивал свою загубленную молодость, одиночество, сломанную красоту и всеобщую обреченность.

Палач достал носовой платок, высморкался, промокнул глаза. Его взгляд нечаянно упал на вывеску: «Хлеб». В животе что-то натянулось и громко заурчало. Он вспомнил о батоне, о вкусном ужине, отбросил розу и поспешил в магазин.

Лёва растолкал меня, и мы вышли прямо у моего театрального дома.

– Ты меня переночевать к себе пустишь?
– спросил он. Друг смотрел на меня умными, грустными глазами бездомного гения.

– Конечно, Лёва.

Я пригласил соседа-дирижера в мой закуток и на чертежной доске, укрытой ватманом, разложили мы скромный студенческий ужин на троих с ливерной колбасой и жареными макаронами с луком. Говорили о палаче Вове, несчастной Вале и, как всегда в таких случаях, повторяли знаменитые слова Ильича: «Мы пойдем другим путем!»   Девушка

Видел я её и раньше, но не замечал. Она долгое время оставалась частью толпы. И вдруг она прошла мимо - и на меня повеяло свежим ветром. Оглянулся - и разглядел в её силуэте дивный цветок. Вот так, со спины, она показалась цветком на ветру, стебель которого изгибался, листья трепетали, а лепестки сияли.

Всю лекцию поглядывал на неё, разгадывая тайну. Что-то в ней обнаружилось такое притягательное… Она встречалась, сидела и разговаривала с разными людьми. Она одевалась в разные одежды, и свет падал на нее и освещал по-разному. Но что-то оставалось неизменным и манило, притягивало к ней внимание.

Девушка носила в себе радость. Она просвечивала сквозь одежду и волосы, она сквозила в каждом движении тела и наклоне головы. На кого бы она не смотрела, взгляд ее всегда был направлен внутрь. Она жила глубоко внутри себя, там, на глубине, происходили сокровенные события. Но она излучала радость. И я её ощущал.

Нечто вроде этого я видел лишь на портретах гениальных художников или у детей. И вдруг обнаружил в человеке из толпы, и она проявилась, как алмаз в толще кимберлитовой глины.