«Искатели сокровищ» и другие истории семейства Бэстейбл

Это она и сделала у него за спиной, пока он говорил.

– У меня очень мало времени, – поморщился мистер Маллоу, глядя вместо меня на часы. – Но всё же… – Тут он пробормотал что-то не очень разборчивое про «нужды паствы» и наконец перевёл глаза в мою сторону. – Скажи, дорогое дитя, какие тревоги тебя привели ко мне, и ты получишь всю меру помощи, которую я только в силах тебе предоставить. С чем ты пришёл?

Освальд быстро взял из рук Элис мензурку и протянул её священнику:

– Я пришёл узнать ваше мнение об этом.

– Об этом? – удивился священник. – И что у тебя там такое?

– Поставляется из-за границы, – объявил Освальд. – Там вполне достаточно, чтобы вы распробовали.

А Элис налила чуть ли не половину мензурки. Видимо, от волнения позабыла, сколько нужно отмерить.

– Из-за границы? – переспросил священник, беря мензурку.

– Да, – подтвердил Освальд. – Уникальный букет. Полнотелое, с ореховыми нотками.

– Действительно, очень напоминает по вкусу один из видов бразильского ореха, – как всегда, не могла промолчать Элис.

Священник перевёл взгляд на неё, а потом обратно на Освальда, а тот продолжал расписывать достоинства вина в точности по инструкции.

Мистера Маллоу будто льдом сковало. Он так и застыл с мензуркой в вытянутой руке.

– Подобного качества по столь умеренной цене ещё не было. Выдержанное и одновременно нежное. «Аморо…» Как его там дальше?..

– «Аморалио», – подсказал Г. О.

– «Аморозо», – вспомнил Освальд. – Заткнись, Г. О. «Кастилиан аморозо». Подлинно качественное десертное вино. Бодрящее и вместе с тем…

– «Вино»?! – воскликнул мистер Маллоу, отведя ещё дальше от себя руку с мензуркой. – А известно ли вам, – начал он каким-то совсем другим голосом, который с каждым словом густел и набирал силу (полагаю, именно так он проповедует с кафедры в своей церкви), – известно ли вам, – повторил он, – что именно питие вина и прочих горячительных напитков – да, в том числе и пива! – выкрикнул он, – множит число несчастных детей и опустившихся до весьма пагубного состояния родителей в половине домов Англии?!

– Ничего такого не будет, если вы добавите туда сахара, – решительно возразила Элис. – Восемь кусков, и как следует потрясти бутылку. Мы попробовали каждый по чайной ложке – и ничего, не заболели. Г. О., правда, было чуть-чуть нехорошо с животом, но это, наверное, от желудей из парка.

Проповедник молчал, похоже утратив дар речи под напором противоречивых эмоций.

В это время дверь отворилась и вошла леди в белом чепце с кружевом и безобразным лиловым цветком. Она была высокая и худая, хотя по виду сильная. Подозреваю, она подслушивала за дверью.

– Но почему? – наконец прорезался снова дар речи у священника. – Почему эту ужасную жидкость, подлинное проклятие нашей страны, вы принесли именно мне? Отчего решили, что именно я должен её попробовать?

– Просто мы думали, что вы, быть может, купите несколько бутылок, – ответила Дора, вечно упускающая момент, когда уже нужно смириться с проигрышем. – В книгах священники любят порой распить бутылочку доброго старого портвейна. А этот херес не хуже, особенно с сахаром, для любителя. Если вы закажете дюжину бутылок, мы получим два шиллинга.

– Кошмар! – возопила леди, и мы узнали тот самый голос. – Мерзкие, грязные маленькие скоты! Неужели некому научить их хорошему поведению?

Тут Дора взвилась со стула:

– И совсем мы не такие, как вы сказали! И нам жалко, что мы пришли сюда и вынуждены слушать про себя подобные слова. Мы не меньше мистера Маллоу хотим сделать себе состояние. Только проповедовать не можем. Нас же слушать никто не станет. А значит, бессмысленно по его примеру переписывать проповеди из книг.

После этого заявления, довольно умного на мой взгляд, хотя и несколько грубоватого, я тоже встал, объявив, что нам, пожалуй, лучше уйти, а леди гавкнула:

– Ну разумеется!

Мы уже вознамерились забрать бутылку с мензуркой, однако священник нам не позволил:

– Нет, это останется здесь!

И мы от расстройства послушались, хотя ни то ни другое ему не принадлежало.

До дома мы дошли очень быстро и в полном молчании. Девочки сразу же поднялись к себе в комнаты. Когда я пришёл к ним сообщить, что чай готов и к нему есть кекс, Дора вовсю ревела, а Элис её обнимала.

Боюсь, в этой главе у меня пролилось многовато слёз, но ничего не могу поделать. Девочки иногда плачут. Полагаю, такова их природа, и мы должны сочувствовать их слабостям.

– Всё ужасно, – говорила сквозь слёзы Дора. – И вы все меня ненавидите. Вам кажется, я ханжа и всюду сую свой нос. А я просто пытаюсь поступать правильно. Да, пытаюсь. Уходи, Освальд! Нечего тебе надо мной насмехаться.

Я ответил:

– Нет, сестрёнка, я не насмехаюсь. Хватит плакать, старушка.

Это мама меня научила звать Дору сестрёнкой, когда мы были совсем маленькие, а остальные ещё даже не родились. Теперь мы выросли, и я очень редко так её называю.

Я погладил её по спине, а она прижалась головой к моему рукаву, одновременно обнимая Элис, и продолжила говорить, то усмехаясь, то всхлипывая. В таком состоянии наружу нередко прорывается то, о чём обычно молчишь.

– Ой-ой-ой! Как я пытаюсь… Как пытаюсь… Я пытаюсь… А мама перед смертью сказала мне: «Дора, заботься об остальных. Научи их быть хорошими. Береги от бед. И научи быть счастливыми». Она попросила: «Заботься о них, дорогая Дора, ради меня». Вот я и пытаюсь. А вы все за это меня ненавидите. Сегодня я вам поддалась, хотя с самого начала понимала, до чего это глупо.

Не посчитайте меня слабаком, но я поцеловал свою сестрёнку. Ведь девочкам это нравится. И я никогда больше не стану корить её за правильность или смеяться над стараниями быть образцовой старшей сестрой. Не слишком-то это приятно, но должен признать: я жестковато вёл себя с Дорой, но больше не буду. Она хорошая старушка.

И ещё мы, конечно, раньше не знали, что это мама её просила. Иначе разве бы стали так изводить сестру?

Мелким мы, разумеется, ничего не расскажем, а насчёт Дикки мы с Элис договорились, что он от неё всё узнает. Тогда мы втроём вполне сможем, если понадобится, держать остальных в узде.

За всеми этими треволнениями о хересе мы думать не думали, пока в восемь вечера не раздался стук в дверь. Элиза открыла, и мы увидели несчастную Джейн (если именно так её зовут) из дома захожего священника.