Исключительные

Обсудили и родителей, но главным образом сдержанно-пренебрежительно.

– Мне, собственно, по барабану, вместе живут мать с отцом или врозь, – сказал Итан Фигмен, слюнявя косяк. – Они все в себе, то есть на меня особо внимания не обращают, а я и рад. Хотя неплохо было бы, если бы отец иногда закидывал что-нибудь в холодильник. Кормить своего ребенка вроде как модно нынче.

– Сходи в «Лабиринт», – посоветовала Эш. – Там о тебе позаботятся по полной.

Джули понятия не имела, что такое «Лабиринт» – может, в городе есть такой эксклюзивный частный клуб с длинным извилистым входом? Спрашивать не хотелось, так и невеждой прослыть недолго. Хотя она не понимала, как вообще сюда попала, Итан Фигмен вошел в этот круг не менее загадочным образом. Он был таким приземистым и невзрачным, его предплечья были будто обожжены экземой. Итан никогда не снимал рубашку. Ежедневно он проводил выделенный для плавания свободный час под раскаленной жестяной кровлей анимационного сарайчика со своим учителем, старым Мо Темплтоном, который вроде бы некогда работал в Голливуде с самим Уолтом Диснеем. Старина Мо выглядел жутковато, как Джепетто из диснеевского «Пиноккио».

Чуя, как начинает действовать влажный косяк, обслюнявленный Итаном Фигменом, Джули представила себе, как вся их слюна соединяется на клеточном уровне, и этот образ вызвал у нее отвращение, но потом она засмеялась про себя, подумав: все мы не более чем бурлящие и распадающиеся шарики из клеток. Итан, заметила она, пристально глядел на нее.

– Хм, – сказал он.

– Что?

– Да это я так, про себя. Может, захочешь тут немного задержаться.

– Ну, может, и стоит, – ответила Джули.

– Я за тобой присмотрю.

– Спасибо, – сказала она.

Итан повернулся к остальным, но в своем зыбко-воздушном состоянии Джули ощущала, что Итан отныне стал ее защитником. В ее голову лезли мысли, какие обычно возникают под легким кайфом, грезилась заполняющая вигвам мешанина человеческих клеток, из которой вырастают некрасивый добрый парень, и заурядное ничтожество в лице нее самой, и сидящая напротив нее изящная красотка, и необыкновенно притягательный брат этой красотки, и сдержанно-вкрадчивый сын знаменитой фолк-певицы, и, наконец, сексуально уверенная, слегка неповоротливая танцовщица со снопом светлых волос. Все они – лишь бесчисленные клетки, которые соединились, образовав эту особенную группу. И Джули Хэндлер, никоим образом к ней не причастная, решила вдруг, что любит эту группу. Что влюблена в нее, и останется влюбленной на всю жизнь.

– Если мать хочет бросить отца и чпокаться с моим педиатром, – сказал, обращаясь ко всем, Итан, – будем надеяться, что он моет руки с мылом после того, как поковыряется у кого-нибудь в заднице.

– Погоди, Фигмен, выходит, твой педиатр лазит в жопу всем пациентам, в том числе и тебе? – перебил его Гудмен. – Придется тебя огорчить, чувак: ему не положено этого делать. Это противоречит клятве Гиппократа. Знаешь, «пункт первый: не лезь пальцем в жопу».

– Да не лазит он никуда. Я просто хотел сказануть что-нибудь мерзкое, чтобы привлечь ваше внимание, – возразил Итан. – Я всегда так делаю.

– Ладно, мы так и поняли. Тебе мерзко от того, что твои родители расстаются, – сказала Кэти.

– Чего не можем сказать мы с Эш, – добавил Гудмен, – потому что наши родители счастливы до безобразия.

– Да уж. Мама с папой чуть ли не взасос у нас на глазах целуются, – подтвердила Эш, делая вид, что возмущена, но прозвучало это гордо.

Родители Вулфов, которых Джули мельком видела в первый день в лагере, были бодры и моложавы. Гил – инвестиционный банкир в новой фирме «Дрексел Бернхэм». Бетси – его хорошенькая жена, интересующаяся искусством и готовящая навороченные блюда.

– Все твое поведение, – продолжил Гудмен, – как бы говорит: «Меня не колышет моя семья». А на самом деле очень даже колышет. На самом деле ты страдаешь, по-моему.

– Не пытаюсь перевести разговор с трагедии моего рухнувшего домашнего очага, – ответил Итан, – но можно и гораздо более серьезные беды обсудить.

– Например? – спросил Гудмен. – Твое странное имя?

– Или резню в Сонгми? – вставил Джона.

– Как же, сын фолк-певицы приплетет Вьетнам к чему угодно, – огрызнулся Итан.

– Заткнись, – сказал Джона, но не рассердился.

На мгновенье все притихли; образы, связанные с убийством ни в чем неповинных людей, требовали тишины. Трудно было понять, как реагировать, когда злодеяние внезапно сталкивается с иронией. Судя по всему, при таком столкновении полагалось сделать паузу. Помолчать и выждать, а затем сменить тему, хоть это и ужасно.

– Должен сказать, Итан Фигмен – не такое уж жуткое имя, – сказал Итан. – Гудмен Вулф – гораздо хуже. Так могли бы звать какого-нибудь пуританина. «Гудмен Смиренный Вулф, тебе надлежит явиться в бункер».

Будучи под кайфом, Джули воспринимала все это как дружеские подколы – на том уровне, насколько в их возрасте вообще можно было воспринять суть «дружеских подколов». Настоящего остроумия в этом пока не было, но общий механизм уже работал и был готов к дальнейшей калибровке.

– С нашей двоюродной сестрой в школе в Пенсильвании учится девочка, – сказала Эш, – которую зовут Крема Симанс.

– Сочиняешь, – усомнилась Кэти.

– Ничуть, – возразил Гудмен. – Чистая правда.

Эш и Гудмен внезапно стали выглядеть искренними и серьезными. Если они и вешали лапшу синхронно, по-родственному, то наловчились делать это очень убедительно.

– Крема Симанс, – задумчиво повторил Итан. – Звучит как суп, сваренный из… разных семян. Смесь семенных жидкостей. Пахнет супом Кэмпбелла, который сразу же сняли с производства.

– Прекрати, Итан, уж очень натуралистично расписываешь, – перебила Кэти Киплинджер.

– Ну он же у нас занимается изобразительным искусством, – сказал Гудмен.

Все засмеялись, а потом Гудмен вдруг соскочил с верхней койки, сотрясая вигвам. Он взгромоздился на кровать у ног Кэти Киплинджер, фактически ей на ноги, заставив ее раздраженно приподняться.

– Что ты делаешь? – возмутилась Кэти. – Ты меня раздавишь. И от тебя несет. Боже, что это, Гудмен, одеколон?

– Да. «Каноэ».

– Терпеть не могу.

Но она его не оттолкнула. Он задержался, взяв ее за руку с длинными тонкими пальцами и ухоженными ногтями.

– А теперь давайте все почтим Крему Симанс минутой молчания, – услышала собственный голос Джули. Она не собиралась в этот вечер произносить ни слова, и едва заговорив, почувствовала, что сделала ошибку, встревая в это. Во что именно? В их дела.

– Прорезалась девчонка с Лонг-Айленда, – сказал Гудмен.

– Гудмен, с такими высказываниями ты просто ужасно выглядишь, – одернула его сестра.

– Я и впрямь ужасен.

– Да ты ужасен, как нацист, – сказал Итан. – Словно используешь некий код, чтобы напомнить всем, что Джули еврейка.

– Я тоже еврей, Фигмен, – ответил Гудмен. – Точно так же, как и ты.

– Не ври, – возразил Итан. – Даже если твой отец еврей, мать – нет. Надо, чтобы мать была еврейкой, иначе тебя просто сбросят со скалы.