Исколотое тело

Он передал ей галстук, который Карью обнаружил в кустах.

– Да, сэр. Это один из галстуков бедного мистера Перитон, сэр, а если это не он, то точно такой же. Я часто видела, как он надевал его.

– Когда вы в последний раз видели его на Перитоне? Вы можете вспомнить?

Экономка прищурилась, нахмурила брови, прищелкнула пальцами и, наконец, сказала, что не может сказать наверняка. Это был один из дней на прошлой неделе, но точно она не могла вспомнить. По будним дням мистер Перитон носил галстуки по большей части одинаковые, темные, приглушенных тонов. Разве что его воскресные галстуки поддавались описанию лишь выразительным закатыванием глаз миссис Кители. 

– Вы случайно не можете вспомнить, был ли на нем именно этот галстук в субботу, за день до того, как он был убит?

– Нет, сэр. Я боюсь, что не могу.

– И вы никогда не теряли ни одного из его галстуков, не так ли?

– Насколько мне известно, нет, сэр.

– А вы бы заметили, если бы какой-то из них пропал?

– Нет, сэр, не могу честно сказать, что я бы заметила. Видите ли, мистер Перитон часто ездил в Лондон и обратно, и иногда он брал туда с собой много одежды, а возвращался вовсе без багажа, а порой ровно наоборот. Случалось и так, что он ездил туда-сюда несколько раз, ничего не беря с собой. Как видите, сэр, у меня было немного шансов следить за его вещами.

– Безусловно, миссис Кители, я вполне понимаю. Но вы можете опознать этот галстук?

– Я могу сказать, сэр, что если это не галстук мистера Перитона, то это точная копия того, что был у него.

– Спасибо, миссис Кители, это все, что я хотел узнать.

Обнаружение галстука не сильно продвинуло дело. Это был самый обычный сероватый галстук-бабочка без каких-либо отличительных черт. Единственное, что в нем было необычного – то, что он был найден в кустах. В конце концов, очень немногие люди берут с собой два галстука, и еще меньше людей приходят домой без галстука вообще. Это была одна из тех странностей, которые могли иметь отношение к делу и с тем же успехом могли не иметь с ним ничего общего. Флеминг выбросил это из головы и просто размышлял, какой части дела теперь ему следует посвятить время, когда ему было передано сообщение из Лондона. Оно поступило из штаб-квартиры и содержало следующее:

«Тема: ваш запрос по телефонным звонкам. Утром в прошлое воскресенье по телефону Килби 17 был произведен один звонок до 11.30 – в 8.14, звонили по номеру Уимблдон 04120. Номер Килби 14 – в 9.31 поступил звонок из Килби 40; в 10.50 – звонок из Пондовера 136; в 11.24 – звонок из Килби 2; в 11.31 – звонок из Риверсайда 24120; в 11.35 – ошиблись номером; и в 11.55 – звонок из Килби 28.

Уимблдон 04120 – телефонный номер дома 32 по Стаффорд-авеню, Уимблдон, владелец мистер А. Констадиус. Риверсайд 24120 – номер телефонной будки на углу Уилбертон-роуд и Эффингхэм-роуд, Юго-западный почтовый округ Лондона, 19. Пондовер 136 – «Герб Харроу» в Пондовере. Конец сообщения». 

Флеминг вышел и вызвал Карью.

– Послушайте, Карью, подойдите сюда на минутку.

Хозяин гостиницы быстро поднялся по лестнице.

– Что, еще вопросы? – сказал он со смехом. – Я постараюсь для разнообразия сказать вам правду.

– Хорошо! Я надеюсь, что на этот раз это будет легко. Вы случайно не знаете, кто звонил в воскресенье утром из пондоверского «Герба Харроу»?

– Знаю, как же, – охотно сказал Карью. – Это был старый Билл Понкинг. Он хозяин этой гостиницы. К нему на обед явилась группа американцев, а у него в гостинице не было ни капли шампанского, вот он и хотел позаимствовать у меня.

– Спасибо. Теперь, что такое Килби 40? Оттуда тоже поступил звонок.

– Килби 40? О, это «Сучок», ферма на окраине, расположена по направлению к Пондоверу. Этот молодой человек ухаживает за моей горничной, чтоб ему пусто было! Звонит и назначает встречи. Впрочем, это лучшая горничная, которая когда-либо у меня была.

– А Килби 2?

– Килби 2 – это ферма «Пшеничное поле». Старый Дженкинс позвонил в воскресенье, чтобы узнать, не едет ли кто-нибудь в Пондовер в понедельник, потому что он хотел, чтобы его подвезли. Что-то еще?

– Килби 17?

– Это поместье.

– Килби 28?

– Викарий. Сообщение – прислать машину в Пондовер, чтобы забрать викария, если вы имеете в виду звонок в воскресенье. 

– Да. Это все, кроме звонка Лоуренсу.

– О, с этим я не имею ничего общего. Швейцар перевел звонок прямо Лоуренсу.

– Вы могли бы просто спросить швейцара, поступил ли ему звонок в воскресенье утром.

– Конечно.

Через пару минут молодой хозяин вернулся.

– Да. Швейцар помнит, что это был междугородный звонок.

– Спасибо. Кстати, вы знаете господина Констадиуса?

– Констадиуса? Да. Шурина старого Мандуляна зовут господин Констадиус. Он часто приезжает сюда порыбачить. Очень порядочный человек. Сказочно богат. Это все?

– Да, все, большое спасибо.

Флеминг взялся за сумку, в которой держал целую коллекцию всякой всячины, что, вероятно, могла пригодиться во время расследования – расписания поездов, карты, карманные словари, карманный набор инструментов, электрический фонарик и прочее. Он извлек большую карту Лондона и положил ее на стол.

– Дайте подумать, – пробормотал он. – Челси, Патни, Уимблдон… Уимблдон, да, вот оно. Стаффорд-авеню, Стаффорд-авеню, Стаффорд, Стаффорд, Стаффорд, вот оно. Стаффорд-авеню. Дом мистера Констадиуса. Итак, угол Уилбертон-роуд и Эффингхэм-роуд, где он?

Он корпел над картой, ища пересечение улиц, где стояла телефонная будка, а затем вдруг издал восторженный крик и потер руки. Угол Уилбертон-роуд и Эффингхэм-роуд был примерно ярдах в ста от Стаффорд-авеню.

– Ах, старый лжец! Старый лис! – воскликнул он. – Вот что происходит, когда у тебя ленивые шурины. Вы сказали Констадиусу пойти и позвонить из телефонной будки, и ленивый старый Констадиус пошел к ближайшей. Старый лжец!

Он присел подумать. Мандулян, вне всякого обоснованного сомнения, солгал, когда сказал, что ничего не знал о Лоуренсе. Теперь, к удовлетворению Флеминга, это было доказано, и основной вопрос заключался в следующем: с чего начинается ложь Мандуляна и где она заканчивается?

Глава XVI. Предложение брака

Махинации, когда необходимы махинации, и дерзость, когда необходима дерзость – как уже отмечалось, таков был руководящий принцип в жизни Роберта Маколея, и, закончив свой важный и в высшей степени удовлетворительный для него разговор с Теодором Мандуляном, он сразу же прошел по комнатам поместья в поисках Дидо. Наконец он отыскал ее в комнате, которая когда-то предназначалась в качестве студии и никогда не использовалась; та лежала на пестро-раскрашенном диване, основным цветовым оформлением которого были перья павлина и апельсиновые деревья, и читала немецкий роман. Она курила ароматную турецкую сигарету, и потому воздух был заполнен этим душистым дымом; ковер рядом с диваном был усыпан пеплом и окурками с розовым мундштуком. На Дидо была большая небрежно наброшенная испанская шаль, черные чулки и яблочно-зеленые туфли, а ее длинная обнаженная рука свешивалась с края дивана, еле видного сквозь дым, словно Млечный Путь на туманном небе.

Роберт на мгновение застыл в дверях и смотрел на эту великолепную, противоречивую пестроту, а затем вошел и спокойно сел на стул в изголовье дивана, подобно тому, как семейный врач садится рядом с пациентом.

Дидо уронила книгу, подняла обе руки над головой и зевнула.

– Что же, Роберт, – сказала она глубоким, хриплым голосом, после того как в полной мере, по-кошачьи, насладилась этим своим зеванием. – Что же, Роберт, вы пришли, чтобы добиться меня?

– Да, – последовал закономерный ответ.