Искры гаснущих жил
Шрифт:
Запоздалое признание. А тогда… ревность. Приглушенная голосом разума, спрятанная за хорошими манерами, но все же проглядывающая. И просьба деда не натворить глупостей.
— Все ж одной крови, — сказал он, отводя взгляд, словно стыдно стало перед Брокком.
И Эйо, любопытная, вездесущая, не способная и минуту усидеть на месте. Брокк прятался от нее, а она находила, не приближалась, видимо, чувствуя его раздражение, но лишь смотрела… и грызла ногти. Трогала стены старого дома, выискивая трещины. С восторгом расковыривала позолоченную резьбу на старом кресле…
…и уснула на полу. А мама, словно
— Не уронишь?
— Ни за что.
Кажется, тогда он понял, что больше не один.
— Мы с Эйо виделись не так уж часто. А потом началась война и…
…она шла по обе стороны перевала. И продолжается во снах Брокка.
— Мама погибла. Дед за ней ушел. Сердце не выдержало.
…сухой изможденный старик, который упрямо цеплялся за жизнь, словно понимал, что не должен бросать внука. Он до последнего дня сам вставал с постели, одевался, всегда тщательно, не позволяя в одежде и малейшего беспорядка. Дед спускался в столовую и занимал место в кресле с высокой спинкой. Он вешал трость на ручку его и складывал руки на груди.
— Ну? — седые брови хмурились. — Пусть подают. И не надо мне говорить, что я должен себя беречь. Поздно уже.
Он хмурился, когда подавали диетический завтрак, ворчал, а Брокк боялся, что однажды у старика не хватит сил на это ворчание.
…дорогие люди уходят. Больно думать об этом. А не думать — невозможно.
И ледяной порыв ветра подымает влажную листву, раскатывает снежную шаль. Нет больше пуха, но есть ледяная крупа, которая царапает кожу, но прикосновение это, злое, зимнее, успокаивает.
— Мой брат, — Кэри молчала до самого порога и лишь остановившись у подножия лестницы, потемневшей, с потрескавшимися ступенями, заговорила. — Утверждал, что любит меня. А порой мне казалось, что он меня ненавидит… и это тоже сложно.
— Расскажи, — попросил Брокк, хватаясь за тонкую нить слов.
Сегодня он не был настроен на тишину и одиночество.
Глава 21
Рассказать?
С ним неожиданно просто разговаривать. Или дело в том, что Кэри слишком долго молчала? Быть может и так. А ее муж оказался совсем не таким, каким она себе его нарисовала.
Хмурым?
Пожалуй. Он сам не замечал, что хмурится всегда, даже когда улыбается, то улыбка выходит натужной, словно нарисованной. А вертикальные складки на лбу не разглаживаются, Кэри очень хочется стереть их. И тонкие морщинки, что разбегаются от уголков глаз. А ямочку на подбородке просто потрогать. Смешная она, отпечатком чьего-то тонкого пальца.
Задумчивым?
Он порой запинается в разговоре и замолкает, сам того не замечая. Пальцы железной руки сжимаются и разжимаются, а после замирают безжизненно. Но они живые, Кэри чувствовала тепло их прикосновения…
Раздражительным?
Ничуть. Он внимателен. И в чем-то даже нежен, совсем как Сверр, когда у него случалось настроение на нежность. Только Брокку настроение не нужно.
У него забавная привычка трогать кончик носа.
Светлые волосы слегка вьются и на концах вовсе добела выгорели. Его кожа смугла, а родинки на
ней выглядят нарисованными. И Кэри вновь сдерживает желание прикоснуться к ним, проверить, настоящие ли… если и не настоящие, она не огорчится.И позволяя себе ненадолго забыть о родинках, она опускает взгляд на руки. Замерзли, и под ногтями опять грязь собралась. Не надо было воду трогать, но…
…в усадьбе, куда Кэри выезжала летом, не было фонтана, зато имелся пруд, глубокий и с топкими пологими берегами, на которых прорастала осока. Каждый год садовник засевал берега газонной травой, но прорастала все равно осока, и острые листья ее ранили. Вода пруда была черной, и оттого сам он казался бездонным. Кэри подбиралась к самому краю — у нее ни разу не получилось не вымочить ног — и вглядывалась в воду, пытаясь рассмотреть дно. Когда-то давно в пруду разводили зеркальных карпов, и несколько рыбин, древних, с крупной чешуей, осталось. Они были неторопливы, и порой подплывали к берегу, и тогда Кэри пятилась.
А Сверр рыбин не боялся.
…рассказать о нем?
Почему бы и нет. Быть может, если Кэри поделится памятью, то ей станет легче?
— Мне было пять, когда отец забрал меня из деревни, — кажется, об этом она уже упоминала. — У нас с ним небольшая разница, два года всего, но…
…тогда Сверр казался ей недостижимо взрослым. И упоительно отважным.
В тот вечер Кэри снова пряталась.
Она сидела в кровати, под одеялом и не спускала взгляда с огромного гардеробного шкафа, дверь которого была приоткрыта. И из щели на Кэри смотрел… кто?
Она не знала.
Он жил в шкафу все время, но показывался только по ночам. Кэри рассказала о нем няньке, а та отмахнулась, велев не придумывать себе глупостей. Нянька спешила на кухню, где давно был готов ужин, а к нему старая повариха, которая сошлась с нянькой, почуяв в ней родственную душу, припасла бутыль сливовой наливки. Нянька предвкушала неспешный ужин и беседу, благо, в доме всегда хватало поводов для сплетен. А Кэри все не желала укладываться.
— Спи, а то леди Эдганг пожалуюсь, — рявкнула нянька и, задув свечу, ушла.
Тотчас с тихим скрипом приотворилась дверь шкафа, и Кэри ощутила на себе пристальный внимательный взгляд.
— Уйди, — попросила она, но тот, кто наблюдал за ней, уходить не собирался. Напротив, она вдруг услышала дыхание, близкое, частое. И словно бы тень по полу мелькнула, подбираясь к кровати.
…если закричать, то кто-нибудь услышит.
Прибежит.
Спасет Кэри.
Но как она ни пыталась, не сумела открыть рта. Сколько она просидела в темноте? Долго, как показалось ей самой. И ответом на молчаливый призыв, открылась дверь в комнату.
— Ты спишь? — спросили ее шепотом.
— Нет, — также шепотом ответила Кэри.
— А что делаешь?
— Боюсь.
Она щурилась, пытаясь разглядеть того, кто вошел в комнату, но видела лишь белое пятно ночной рубашки.
— Кого боишься? — деловито осведомился он и прикрыл за собой дверь.
— Того, кто живет в шкафу…
— Сколько тебе?
— Пять.
Сейчас он скажет, что Кэри уже взрослая и все придумала…
— В пять еще можно бояться шкафа, — он шел к ней и, добравшись до кровати, велел. — Подвинься. Когда вдвоем, оно не так страшно.