Искры
Шрифт:
— Хозяева ответят своей совестью.
— Совестью. А семьям от этого ответа счастья или хлеба прибудет? Не пойду, — решительно сказал Леон. — Я всю жизнь вымаливал у бога счастья, но он мне не дал его. Богатым, должно, дает, я видел, как они живут и что едят. Ну, пусть богатые и молятся!
Иван Гордеич испуганно замахал на него руками:
— С ума сошел! Что ты несешь? Да за такие слова ты в полиции насидишься, дурная голова.
Вскоре Горбовы ушли, и Леон остался один. Он постоял немного возле окна, прошелся по усыпанному травой земляному полу, потрогал листья клена у двери и сел на деревянный красный
Мысли его нарушили голоса во дворе. Он вышел и увидел Ткаченко и Лавренева. Оба были одеты, как и он, в черные косоворотки, но подпоясаны кожаными ремнями с начищенными медными пряжками. Брюки у них были заправлены в сапоги, воротники рубах расстегнуты, а картузы лихо сидели на головах. «Настоящие шахтерские ребята», — подумал Леон.
Вскоре пришла Ольга. На ней тоже все было праздничное: черная городская юбка, белая узкая блузка, башмаки на высоких каблуках.
Лавренев с важностью разгладил небольшие светлые усы, подставил ей руку, а Леону сказал:
— Бери свою музыку, мы будем за воротами, — и пошел с Ольгой на улицу, как под венец.
Немного спустя группы заводских ребят и девушек направились в степь. К ним стали присоединяться молодожены, подростки, потом на траву, за поселок, потянулись и старые и молодые с корзинками, наполненными провизией, бутылками с водкой и пивом. И запестрела степь от людей, наполнилась голосами, песнями, смехом.
Леон с друзьями начали играть в горелки. Стоя впереди, он кричал:
Горю, горю, пылаю, Кого люблю — поймаю!Ольга и Ткаченко рванулись с места и во весь дух побежали по полю, а следом за ними пустился Леон. Ольга, легкая, быстрая, ушла от тяжелого, неповоротливого Ткаченко далеко вперед и бежала одна. Леон стремительно настиг Ткаченко, крикнул:
— За шахтерскими думал угнаться? — и, как вихрь, помчался дальше.
Ольга оглянулась, увидала Леона, и улыбка радости озарила ее лицо. Она умерила бег, а в следующую секунду оказалась в его объятиях.
Тяжело дыша, разгоряченный бегом, Леон взглянул в ее пылающее, смеющееся лицо и крепко прижал ее к себе, а потом, взяв за руку, пошел с ней к ожидающим очереди парам.
Ткаченко, уже стоявший «свечкой» впереди всех, крикнул Леону:
— Все равно я отобью ее у тебя!
Гори, гори ясно, Чтобы не погасло. Глянь на небо, Птички летят…Лавренев со своей девушкой выбежали из-за его спины и устремились вперед. Ткаченко нехотя побежал за ними и не догнал. Когда опять дошла очередь бежать Леону и Ольге, Леон споткнулся, и Ткаченко, и без того бежавший во всю мочь, догнал Ольгу, схватил ее огромными руками и, блаженно улыбаясь, победителем привел на место.
На поляне рабочие сидели небольшими группами, в пять — десять человек. Леон заметил возле одной группы Ряшина и Александрова и позвал Ткаченко:
— Пойдем послушаем, о чем там
говорят.Они подошли, когда Ряшин, отхлебнув из стакана пива, как бы между прочим сказал:
— Хорошее пивко! Вот если бы в наши горячие цеха такого.
Дед Струков подхватил:
— «Такого!» Воды хоть бы поставили холодной, язви их, и то люди сказали бы спасибо.
— Значит, надо потребовать, чтобы дали в цеха холодную воду, — невозмутимо посоветовал Ряшин.
— «Потребовать», — повторил рыжий и конопатый человек, по прозвищу Заяц. — Мы много можем требовать. Так разве ж они сделают все?
— А надо не все сразу, а постепенно. Нам не только вода холодная нужна, а и кое-что другое, — продолжал Ряшин. — Помощи по увечью нет? Нет. Одежду свою каждый на работе портит? Портит. Штрафы имеются? Имеются. А почему мы все это не можем записать на бумагу и предъявить в качестве наших требований директору завода? Можем.
— Предъявить бумагу не трудно, — вставил свое слово Ермолаич, — только он, директор, с той бумагой на двор сходит — и все.
Вихряй налил пива, и на некоторое время разговор затих Ермолаич, вздохнув, лег на бок и протянул свои тонкие, длинные ноги.
— Да, везде оно одинаково народу, — задумчиво проговорил он. — Много надо переделать на земле, чтоб народ отошел и отдохнул от жизни такой. Правда, Леон?
Ряшин бросил косой взгляд на Леона, спросил Ермолаича:
— Например, чего бы вы хотели?
— А вон Левка пускай скажет. Его уж с двух мест выжили, так что он знает, что нужно народу.
Все посмотрели на Леона.
Леон сел на корточки, взял бутылку с пивом.
— Можно? Чье это?
— Пей, потом рассчитаемся, — ответил Вихряй.
Леон, медленно наливая пиво, сказал:
— Мне, к примеру, надо немного. Надо, чтоб меня не брали за горло атаманы да власти разные, а чтоб я сам распоряжался своей судьбой. А что вам, старым рабочим, надо — не знаю.
Он медленно выпил пиво, поставил стакан на траву и закончил:
— Не о том Иван Павлыч говорит. Жизнь надо переменить и на всяких кровососов узду накинуть, а то и вовсе порешить их — вот наша задача. Как сказали учителя рабочих Маркс и Энгельс: пролетариям нечего терять, кроме своих цепей, а завоюют они весь мир.
Никто не ожидал от Леона таких слов. Александров с усмешкой посмотрел на Ряшина и многозначительно переглянулся с Ткаченко и Вихряем.
— Ну, правильно Левка сказал? — спросил Ермолаич у Ряшина.
Ряшин выпил пиво, не сразу ответил:
— Молодец. Немного вперед забежал, ну, да это небольшая беда.
— То-то, знай шахтерских! А вперед — ничего, лишь бы позади не остался, — с живостью проговорил Ермолаич.
Вихряй налил еще стакан пива, подал Леону.
— Пей. За приятные речи угощаю бесплатно.
По поляне шел полицейский Карпов. Заложив руки назад, он неторопливо подходил то к одному, то к другому кружку, негромко покрикивал:
— А ну, расходись! Сейчас же очистить поляну!
Покрикивал, видимо, больше по привычке, но Ряшин сказал:
— Господин Карпов, что это вы так шумите? Здесь что, разбоем занимаются?
— Знаю я, чем вы тут занимаетесь. В моем околотке никаких сборищ чтоб не было. Не разрешаю!
— А много земли в твоем околотке? — съязвил Ермолаич.
Неподалеку показались еще два полицейских.