Искры

На кухне Оксана вмешалась в стряпню Усти, и Яшке понравилось это. Он видел, что Оксана не чуждается работы и может быть неплохой хозяйкой дома. А одна мысль об этом вызывала у него умиление.

Обедали шумно, непринужденно. Яшка сидел в конце длинного стола. На нем была черная тройка, на груди — салфетка, из рукавов выглядывали белые манжеты с золотыми запонками. На противоположном конце стола сидел Андрей, тоже в черной тройке и с салфеткой на груди.

Яшка вспомнил о вечеринке в Кундрючевке под спасов день и подумал: «Успокоился старый Загорулька, самолично все осмотрел и только тогда дал десять тысяч. Что бы он сказал, если бы узнал, что Оксана сама приехала ко мне? А придется когда-нибудь величать ее дочкой». Он блаженно улыбнулся, пригладил свои небольшие усики, но не стал говорить об этом. Он вообще ни о чем не хотел говорить, что напоминало бы о Кундрючевке.

К вечеру поехали осматривать хозяйство. Яшка повез Оксану к отарам и табунам, показывал породистых овец, лошадей, быков, коров. Чабан готовил для нее в степи шашлык, плотники делали купальню, Андрей раздобывал лодки. Ради Оксаны Яшка распорядился сварить хороший обед рабочим и дать им водки. Все в имении жило ради Оксаны, и сам Яшка жил ради нее.

Оксана недоумевала: было похоже, что все хозяйство Якова Загорулькина было куплено на ходу, что перед ней разыгрывается какая-то комедия. И она с удивлением спросила:

— Яков, все это действительно построено вами на голом месте?

Яшка обратился к кучеру:

— Дядя Митяй, что тут было в позапрошлый год?

— Да что ж? Целина, а более ничего. Волки еще бегали.

И Оксана поверила. Она стала с интересом расспрашивать Яшку, что он намерен делать дальше. Яшка не особенно любил делиться своими планами. Но ему льстило, что Оксана интересуется его делами, и он готов был сказать ей: «А ты бросай свои курсы и выходи за меня замуж. Тогда я буду миллионером, а ты — полная хозяйка всему». И он сказал:

— Не люблю я хвастаться наперед, но можете мне поверить: через три года у меня тут будет миллионное дело.

— Теперь я в этом не сомневаюсь. А книги вы читаете? Я что-то мало видела их у вас.

— Ничего, я достигну всего, чего захочу. Вы видите, что я слов на ветер не бросаю.

Оксана поняла и подумала: «Нет, Яков, „всего“ вам, может, и не достичь: мы с вами слишком разные люди. Но мне нравится ваше упорство».

Она кривила душой. Ей нравилось не только упорство, с каким Яшка добивался своего. Ей нравился сам Яшка — волевой, грубоватый, упрямый степной парень из Кундрючевки, Нравился все больше и все сильней увлекал ее. Было в нем что-то дикое, необузданное, что пугало ее, и она не знала, как ей вести себя с ним.

— Да, Яков, вы действительно многого сумели добиться за эти два года, — задумчиво проговорила она. — И я понимаю, что это для вас не все. Но, — она пытливо посмотрела в его энергичное смуглое лицо, — зачем оно вам, это огромное хозяйство?

Яшка был ошеломлен таким вопросом. Ему казалось, что Оксана одобряет все его начинания и радуется его успехам. А оказывается… «А оказывается, чужое оно все для нее. На что мне хозяйство, а?! Да что она сумасшедшая, эта Оксана?» — подумал он и спросил:

— А что бы вы посоветовали мне делать в жизни, к чему руки приложить? На шахту итти? На заводе коптиться? Я к этому неспособный, Оксана, как и вы. Признаться, вы меня удивили своим вопросом. Для чего мне хозяйство, а?

Кучер громко крикнул на лошадей.

— Н-но! Ишь, холера, что выделывает, — возмущался он ходом пристяжной.

Яшка взял вожжи и сказал кучеру:

— Иди-ка, дядя Митяй, по своим делам, я сам приеду, — и, переведя лошадей на шаг, продолжал, обращаясь к Оксане. — Не люблю говорить об этом при посторонних. Да, так вы не ответили на мой вопрос. Что бы вы советовали мне делать?

— Учиться. Лучше на инженера, но агроном из вас тоже вышел бы неплохой.

— Чтобы работать на чужого дядю? — спросил Яшка. — Нет уж, хватит. Я достаточно поработал на отца. Пусть теперь другие на меня поработают.

— Кто эти «другие»?

— Все и всё: люди, земля, деньги, скот.

Оксана почувствовала, как Яшка вдруг уходит от нее все дальше, становится чужим, неприятным, и она недовольно сказала:

— А вы будете наслаждаться жизнью?

— Да, и работать на себя и…

— Да, — неопределенно произнесла Оксана и с неприязнью подумала: «Да, Яков, мы действительно по-разному смотрим на мир».

Некоторое время они ехали молча. Яшка был обижен и разочарован. Все, все не нравится в нем Оксане! А он уж мечтал о том счастливом дне, когда она войдет в его дом как хозяйка. И Яшка вдруг почувствовал: Оксана была и осталась чужой для него. Он вспомнил всех Дороховых, Чургина, и ему хотелось крикнуть: «А пошли вы все к черту со своими мнениями, поучениями! Я был хозяином и буду им, а вы будете работниками у таких, как я!» Но он не сказал этого, только вздохнул и посмотрел на молчаливые, зеленые степи, на затуманенные синие дали. Оксана мягко коснулась пальцем его загорелой, сильной руки, проговорила с легкой насмешкой:

— Не отчаивайтесь, Яков. У вас все идет прекрасно.

Он недоверчиво посмотрел на нее, потом взял ее руку, нежную, пахнущую духами руку с длинными тонкими пальцами, и поцеловал.

2

На следующий день Яшка с утра отправился к Френину и застал его за любимым развлечением.

Старый помещик сидел в зале возле камина в восточном халате и наслаждался пением. Хор слободской церкви тихо заводил:

Хвалите, хвалите имя господне, Хвалите, рабы, господа…

Хор голосами не славился, но пел слаженно, мелодично, и Френин был им доволен.

— Господи, как хорошо! — умилялся он, сидя в глубоком кресле, и большим клетчатым платком утирал слезы.

Но это длилось всего минуты две. В следующий миг он преобразился: печальное лицо его стало веселым, в глазах блеснули озорные огоньки.

— Камаринскую! — крикнул он, и хористы запели плясовую.

Яшка стоял на веранде, у раскрытой двери, с плеткой в руке, и ему тоже стало весело. «Видать, славно пожил дед. Только что богу хвалу пел, а уже хоть пляши», — подумал он и медленно пошел к Френину. Взгляд его остановился на пианино. «Гм… Оксана играет, а у меня этой штуковины нет», — мелькнуло у него в голове, и он задержался возле открытой клавиатуры.

А Френин шлепал по ковру ногой в потрепанной туфле, помахивал платком и подпевал хриплым фальцетом:

Ах ты, сукин сын, камаринский мужик, Он по улице бежит да все бежит…

Внезапно он скомандовал:

— «Верую»!

— Ве-е-рую-ю во е-ди-но-го бо-га… — запел хор, и вновь старый помещик пришел в восторг.

— Боже ты мой, какая прелесть! Что за красота! — растроганно говорил он, вытирая платком потный лоб.

Яшка приготовил расписку, подошел к Френину и сказал: