Искушение фараона

Колени у него подкосились, и Хаэмуас повалился на постель. Табуба легла на него. «Гори, – думал он, – Гори, Гори…» Но это имя ни о чем ему не говорило, не вызывало в душе никаких эмоций, и он, испустив неистовый крик, без остатка отдался своей гнусной страсти.

Потом он лежал рядом с ней, не смея шевельнуться, охваченный ужасом и скованный ледяным оцепенением. У него не было сил двинуть рукой, ему было страшно коснуться ее тела, а она безмятежно вздыхала, спокойно лежала, иногда чуть поворачиваясь во сне – или же в том темном небытии, что называлось для нее сном. «И это – моя судьба, – думал он в отчаянии, – теперь вся моя жизнь сведется лишь к двум составляющим – безудержное желание и столь же невыносимый, равный ему по силе панический ужас. Дни будут слагаться в года, а я лишь стану переходить от одной этой ипостаси к другой, и так до тех пор, пока сама моя жизнь постепенно не истает, не сольется с призрачным миром теней ходячих мертвецов. Уже и теперь я почти парализован. Мои чувства подчинены ей одной. Мой рассудок помутился. Я утратил способность любить. Я потерял, сына, жену, дочь, а скоро я потеряю и то, что еще осталось от меня самого. Тот сотворил из меня создание, во всем покорное Табубе, а что уже случилось, того нельзя изменить. И до конца своих дней, пока я не умру от ненависти и презрения к самому себе, я так и останусь ее верным рабом, и нет на земле такой силы, что была бы способна избавить меня от этой тяжкой ноши».

В это мгновение дыхание у него перехватило, и он быстро сел на постели. «На земле, возможно, помощи мне ждать неоткуда, но как же магия, как же невидимые силы, исходящие от богов? – подумал он, и слабый лучик надежды осветил его душу. – Глупец! Ты же чародей! Вот и настал срок проявить свое умение, или ты окончишь свои дни в вечной муке!»

Было еще темно, когда он вышел из опочивальни и босым пробрался по коридору к себе в кабинет. Иб и Каса следовали за ним неотступно. Он старался не думать ни о чем, разве что о том, не лишился ли он окончательно рассудка, потому что стоило ему на секунду задуматься, как в его сознании разверзалась бездна, при виде которой у него опускались руки. Остановившись у большого кувшина с водой, стоявшего при выходе в сад, он глубоко погрузил голову в воду, чтобы хорошенько ощутить на себе действие свежей, бодрящей влаги. У двери в кабинет он повернулся к Ибу.

– Я хочу, чтобы ты от моего имени составил два письма, – сказал он. – Одно будет адресовано Нубнофрет, второе – фараону. Изложи все своими словами, Иб, у меня нет сейчас времени этим заниматься. Напиши им о смерти Гори и о том, что теперь я объявляю по нему траур. А Нубнофрет напиши также… – Он замолчал, задумавшись. – Нет. Умоляй ее от моего имени вернуться домой. – Иб кивнул, поджав губы, и с поклоном удалился. А Хаэмуас ткнул согнутым пальцем в Касу. – Сейчас я намерен совершить магическое действие, – сказал он. – Мне необходима твоя помощь, но ты должен хранить молчание. Понимаешь? – Хаэмуас открыл дверь, и они вошли.

– Но, царевич, – в голосе слуги Хаэмуас без труда различил испуганные нотки, – я не посвящен. Я не прошел обряд очищения. Я могу лишь помешать твоим заклинаниям.

А Хаэмуас уже ступил во внутреннюю комнату, он принялся быстро отпирать ларцы, откидывать крышки.

– Я тоже не прошел очищения, – ответил он. – Не волнуйся. А теперь молчи.

Каса повиновался.

Лукавый голос раздался в его в душе: «Ты и в самом деле хочешь совершить то, что задумал? Сейчас в твоей жизни, гордый царевич, есть по крайней мере эти трое, а если исполнишь задуманное, у тебя никого не останется. Да и Ненефер-ка-Птах тоже могущественный маг. Что если он почует опасность и помешает тебе? Неужели ты думаешь, что искусство магии за прошедшие века стало более совершенным, нежели в древние времена, когда он изучал заклинания, когда древние свитки были чище и точнее? Ты изможден, ослаблен и нечист, разве у тебя хватит сил? Закрой ларцы. Возвращайся в постель. Заключи ее в объятия, ибо в твоей жизни неизменным останется лишь одно – твоя безудержная, извращенная и противная человеческой природе страсть к этой женщине, и, несомненно, лучше унять одну боль, чем навлечь на свою голову целую сотню новых напастей». Хаэмуас тихо застонал, но не прекратил работы, не перестал выбирать из шкатулок то, что ему скоро понадобится. После чего перенес все необходимое в главный кабинет. На видном месте лежал Свиток Тота, а также папирусы, которые привез Гори. Хаэмуас аккуратно разложил все на столе.

– Слушай меня внимательно, – обратился он к Касе. – Мне потребуется немного соды. Можешь взять на кухне, но убедись, что она свежая. Потом принеси мне большую чашу нильской воды, два куска полотна, ни разу не соприкасавшиеся с человеческим телом, кувшин с маслом и мои белые сандалии. У меня есть ладан, повязка на лицо и мирра. Выполняя мои поручения, постарайся не привлекать к себе излишнего внимания и сделай все как можно скорее. Повторить тебе, что нужно принести?

– Не надо, царевич. – Каса покачал головой.

– Прекрасно. И еще принеси бритву. Мне необходимо сбрить волосы на всем теле.

Каса неслышно вышел, и дверь тихонько скрипнула. Хаэмуас посмотрел на Свиток Тота. Теперь он понимал, что Гори не стал тайно раскапывать гробницу, он не крал этот свиток. Папирус сам вернулся к нему, и отныне это древнее сокровище – его долг и его судьба, его тяжкая ноша, и ничто не в силах отвратить от него неминуемые последствия. Возможно, Ненефер-ка-Птах заполучил этот свиток в свою собственность таким же путем. Возможно, так он и переходит от одного мага к другому, волоча за собой длинный шлейф страшных проклятий, передающихся от владельца к владельцу. Хаэмуас заставил себя взять папирус в руки, развернуть, вглядеться в черную, мрачную тайну. Потом, отложив свиток в сторону, он принялся за папирусы, исписанные твердым, ровным почерком Антефа. Ему хотелось во всех подробностях знать ту историю, что в конце концов привела Гори к гибели. Его мысли помимо воли обратились к Гори, но он отчаянным усилием заставил себя сосредоточиться на том, что ему предстояло совсем скоро совершить, потому что мысли неминуемо влекли за собой чувства, а чувства – безудержный вихрь безумия, сметающий все на своем пути.

Он закончил чтение и уже укладывал свитки в ларец, когда появился Каса. Его сопровождал молодой слуга. Юноша с трудом втащил в кабинет огромную чашу с водой, поставил ее на стол и с поклоном вышел. Каса разложил здесь же все остальное и молча стоял, ожидая дальнейших распоряжений. Внешне он казался вполне спокойным, однако Хаэмуас уловил его внутреннее волнение. «Хвала богам, Нубнофрет безупречно вышколила слуг. Каса выдержит все до конца».

– В первую очередь ты должен меня побрить, – сказал он. – Все тело, полностью – понимаешь, Каса? – от макушки до пяток. На моем теле не должно оставаться ни единого волоска. Сейчас для меня важно быть безупречно чистым.

И он улегся на твердый, вымощенный плитками пол, а слуга резкими короткими движениями принялся брить ему голову, переходя затем ниже, со всем тщанием уничтожая на его теле каждый волосок. Хаэмуас заставил себя настроиться на нужный лад, сосредоточиться и подготовить свой дух, свое сознание к тому, что предстояло свершить. Каса трудился над ним, а Хаэмуас тем временем повторял про себя очистительные молитвы. Слуга закончил свою работу, и царевич поднялся.

– Теперь омой меня нильской водой, – приказал он. – Возьми для этого один кусок полотна. Сначала омой мое тело, затем переходи к рукам, груди и ступням. После чего я раскрою рот. Ты должен будешь промыть его изнутри. Предупреждаю тебя еще раз: ты не должен произносить ни слова.

Каса исполнил все в точности, его руки ловко и проворно, вместе с тем тщательно и аккуратно делали свое дело. Дом все еще был объят ночной тьмой, не чувствовалось никаких признаков рассвета, хотя утро было уже не за горами. Хаэмуасу казалось, что прошел целый век с тех пор, как он говорил с Антефом, как бросился со всех ног к причалу, как увидел, увидел там… Он почувствовал, что Каса обтирает ему ноги, и не задумываясь принялся читать положенные заклинания.

– Ноги мои омыты на каменной скале, что высится на берегу божественного озера. – Потом он раскрыл рот и закрыл глаза, а Каса обтер ему язык, зубы и нёбо. – Теперь с моих уст сорвутся лишь чистые слова, – произнес он, когда Каса закончил работу. – А теперь, Каса, зажги ладанную курильницу и дай ее мне. – Слуга исполнил все в точности, и вскоре комната наполнилась ароматным серым дымком.

Почуяв этот знакомый запах, Хаэмуас немного успокоился: ладан вселял в него уверенность. «Я – жрец, – размышлял он, – и не важно, какие проступки я совершил, все равно мне под силу, пройдя обряд очищения, встать наравне с богами».

– Теперь возьми масло и вылей мне на голову, – приказал он.

Густая, тягучая, сладковатая жидкость потекла ему за уши, потом, найдя ложбинку на груди, устремилась по телу вниз. Нужные слова полились свободнее, и Хаэмуас чувствовал, что может теперь сосредоточиться на том, что происходит с ним в эту минуту, вместо того чтобы с волнением думать о предстоящем, о том, чему суждено сейчас свершиться.

– Открой склянку с мазью, – сказал он, и, когда Каса исполнил его приказание, Хаэмуас покрыл мазью свой лоб, грудь и живот, а также руки и ступни. – Теперь соду, – бросил он, и, когда перед ним появилась кухонная чашка, Хаэмуас взял двумя пальцами щепоть и насыпал себе за уши и на язык. – Теперь, Каса, оберни меня полотном. – И он вздохнул, когда слуга оборачивал его тело в огромный квадратный кусок полотна. Очищение завершено. Теперь он в безопасности. – Сандалии, – сказал он, и Каса, склонившись к его ногам, надел на царевича сандалии. – Теперь открой склянку с зеленой краской – она стоит на столе, возьми кисть и нанеси мне на язык символ Маат.