Искушение учителя. Версия жизни и смерти Николая Рериха
Шрифт:
И после русских песен и цыганских романсов «произошло»: к Рериху подошел Анатолий Васильевич и, загадочно улыбаясь, сказал:
— Мне очень хочется показать вам как знатоку Востока коллекцию нэцке. Она у меня совсем невелика, не то, что у Горького, но Алексей Максимович всеяден, — в голосе Луначарского появились ревниво-пренебрежительные нотки, — тащит к себе все, что ни попадя. — А у меня… Сами увидите.
Они очутились в большом кабинете Анатолия Васильевича, впечатление от которого Рерих потом определил одним словом: «дискомфорт», хотя не мог толком объяснить, чем он был вызван.
После осмотра коллекции нэцке, действительно великолепной, состоялся очень короткий разговор, длившийся
— Это очень, очень интересно. Думаю, в ближайшие дни мы нашу встречу организуем. Вам сообщат. А сейчас идемте к столу, нас уже заждались. Будем пить чай. И я вас попотчую дивными медовыми пряниками, испеченными по суздальскому монастырскому рецепту. Они наверняка еще теплые. Повар у меня отменный.
Судьбоносная встреча произошла в Кремле через пять дней. Елена Ивановна очень хотела присутствовать на церемонии, но пропуск был выписан на одно лицо — Николаю Константиновичу.
Рерих так волновался, что ничего не запомнил: в каком из кремлевских дворцов он оказался, через какие залы его вели… Сопровождающих было трое — один шел с ним рядом, двое позади.
Длинные коридоры со сводчатыми потолками, пустынно, и вдруг он услышал: где-то совсем рядом пропел петух! Слуховая галлюцинация? Наверно. Иначе не объяснить.
Открывается дверь, его пропускают в небольшую комнату. Мягкие диваны и кресла, стол, на котором бутылки минеральной воды, ваза с фруктами, и в хрустальной вазе букет ярко-фиолетовой махровой сирени.
Оба наркома пожимают ему руки.
— Со студенческих лет мы с вами слегка изменились, — улыбается Георгий Васильевич Чичерин.
— Все течет, — философски замечает Луначарский. — Что же… Приступим. Прошу, Николай Константинович, к столу.
Расположившись за столом — тонкий сладостный аромат исходит от желтых продолговатых груш, — все некоторое время неловко молчат.
Наконец Рерих достает из портфеля (кстати, в проходной, когда был предъявлен пропуск, живописец отказался открыть его для досмотра и чуть не разразился скандал, который предотвратили сопровождающие — один из них бегал куда-то звонить) — итак, Николай Константинович достает из портфеля ларец черного дерева с драгоценными камнями на крышке, от которых невозможно оторвать глаз.
— Я выполняю высокое поручение махатм, — голос его звучит торжественно и твердо. — В этом ларце священная гималайская земля…— Предполагалось сказать дальше: «Она взята в стране учителей человечества — Шамбале», но эту фразу он пропускает. — Махатмами я уполномочен возложить ее на могилу…— он чуть запнулся, — махатмы Ленина.
Возникла неловкая пауза. Все думают об одном: как исполнить торжественный ритуал? Ведь нет никакой могилы Ленина. Мавзолей не назовешь могилой…
«Оставлю ларец на столе, — принимает решение посланец махатм. — Пусть они сами…»
Ларец55 поставили рядом с букетом сирени.
Николай Константинович достает из портфеля лист пергаментной бумаги бледно-желтого цвета с тибетским орнаментом по краям. Текст написан по-русски, безукоризненным каллиграфическим почерком.
— Вот, — он кладет послание на стол, — вам от махатм. И в вашем лице — всем вождям Новой страны, то есть той России, которую вы создаете.
Первым берет послание Луначарский. Читает. Лицо его непроницаемо. Глаза за стеклами пенсне прищурены.
На Гималаях мы знаем совершаемое вами. Вы упразднили церковь, ставшую рассадником лжи и суеверий. Вы уничтожили мещанство, ставшее проводником предрассудков. Вы разрушили тюрьму воспитания. Вы уничтожили семью лицемерия. Вы сожгли войско рабов. Вы раздавили пауков наживы. Вы закрыли ворота ночных притонов. Вы избавили землю
от предателей денежных. Вы признали, что религия есть учение о всеобъемлющей материи. Вы признали ничтожность личной собственности. Вы угадали эволюцию общины. Вы указали на значение познания. Вы преклонились перед красотой. Вы принесли детям всю мощь космоса. Вы открыли окна дворцов. Вы увидели неотложность построения домов общего блага!Мы остановили восстание в Индии, когда оно было преждевременным, так же как мы признали своевременность вашего движения и посылаем вам всю нашу мощь, утверждая единение Азии. Знаем, многие построения свершаются в года 28 — 31 — 36. Привет вам, ищущим общего блага!
Прочитав послание, Луначарский молча передает его Чичерину.
И пока тот читает…
Я, автор книги о Николае Константиновиче Рерихе, мог бы написать обширный комментарий к этому потрясающему документу, проанализировав каждую его фразу. Однако убежден: в комментариях послание не нуждается. Для человека, живущего в начале XXI века, безусловно ясно: каждая фраза в послании — блеф, абсурд, зло и в конечном счете преступление, потому что поощряет преступные деяния тогдашних коммунистических правителей Советского Союза, поощряет «своевременность и благо» «Великого Октября» и благословляет установление такого же «рая» в Азии.
Позволю себе только одно замечание: никогда подобное не могли написать истинные махатмы, учителя и «ведущие» человечества, в существование которых я свято верю. Они знают ВСЕ: прошлое и настоящее, они провидят будущее. Но им не дано впрямую вмешиваться в историю народов, населяющих планету: каждый народ и каждый отдельный человек свободен в своем выборе и в своих действиях, ибо мы посланы в этот мир Создателем Космоса для любви и свободы. Великие учителя могут только советовать, наставлять, остерегать от неверных решений и поступков. Но никогда они не будут поощрять зло и насилие, тем более когда и то и другое провидят. «Послание махатм», врученное Рерихом в Кремле Луначарскому и Чичерину, — прямое поощрение зла и насилия, которые уже тогда были зримы, реальны и известны не только махатмам, но и всему цивилизованному миру. Поэтому не приходится сомневаться в том, что авторы этого «документа» — Николай Константинович и Елена Ивановна Рерихи. О чем, кстати, свидетельствует и стилистика послания.
Они, безусловно, знали обо всем, что творится в Советском Союзе. И тут возникает ошеломляющий вопрос: зачем?.. Господи! Зачем они это сделали?
…Чичерин положил лист пергаментной бумаги с текстом послания на стол, и на него села большая навозная муха синего цвета, слетев с переспелой груши, на которой только что закусывала.
Георгий Васильевич был бледен.
— Вы хотите что-нибудь добавить, — спросил Луначарский, — к написанному ими?
— Да! — сказал Рерих. — Мне есть что добавить. Он говорил больше часа. Его не прерывали. Прозвучал страстный монолог.
Но ничего нового в нем не оказалось, во всяком случае, для наркома иностранных дел Чичерина. Было повторено с пространными пояснениями то, что Георгий Васильевич уже знал из докладной записки советского посла в Германии Крестинского и стенограммы сказанного ему Рерихом во время их тайной встречи в Берлине, в советском посольстве: для торжества справедливости и всеобщего благоденствия сначала в России и в Азии, а потом, возможно, во всем мире необходимо объединение коммунизма и буддизма в единую доктрину; а практически воплотить этот замысел в жизнь должен Советский Союз. Только теперь это были не личные соображения живописца Рериха, а предложения гималайских махатм, которые для осуществления «великой идеи» готовы передать «всю нашу мощь» Новой стране. Этими словами Николай Константинович и закончил свою страстную речь.